– Мужчина растёт, – произнесла мамина товарка Раиса, остановив свою лошадь. – Помощник.

– Да мал ещё, и силы с похлёбки-то какие, – ответила мама.

Сил действительно не хватало. Но я бодрился и всем своим видом показывал, что мне и сам чёрт не страшен. Однако пахота уматывала меня, и я понял, что пахать – не языком чесать, а огромный и нелёгкий труд. В три ручья лился пот и заливал глаза. Кусались слепни и мошки. На ладонях образовались красные волдыри, которые я старался скрывать, чтобы мама не отлучила от пашни. И всё равно она увидела и заохала. Взяла вожжи и строго наказала волдыри не трогать, а то грязь в них может попасть, и произойдёт заражение крови.

Волдыри исчезли через несколько дней. Я приходил в поле и всякий раз испытывал в себе какую-то непонятную боль, наблюдая за работой женщин-пахарей. Они почти не отдыхали и наматывали по пашне круг за кругом. С загорелых лиц сходила кожа. Ну, а на руках у каждой были застарелые и свежие мозоли. И удивительно, никто из них не жаловался на свою судьбу. Работали, зная, что никто за них не вспашет это поле.

И они пахали, боронили, сеяли, убирали урожай, растили без мужей детей и ждали конца проклятой ненавистной войны.

И вот сейчас, спустя так много лет после той памятной пашни, я стоял возле знакомого плуга, превратившегося в ржавое, никому не нужное железо, обросшее мхом, держал и переворачивал истлевшие обрывки бывших верёвок, обувь, даже нашёл чью-то пуговицу, видимо, с той же поры. И, рассматривая эти «трофеи», представлял тот тёплый апрель, милых и добрых сельчанок, маму, дующую ртом на мои волдыри на руках, чтобы боль проходила быстрее. Уходить почему-то медлил, стоял, переминаясь с ноги на ногу, окидывая печальным взглядом старый плуг, ныне эту музейную редкость. Какой-то комок горечи подступал к горлу и не давал нормально вздохнуть. Мысли роились, кружились, и не было им конца. Уходил я медленно, словно крался от кого-то или боялся вспугнуть свою память, не желая, чтобы она исчезала. Шёл, сам не зная куда, чувствуя, как на сердце ложилась непонятная тихая грусть и не покидала сверлившая голову мысль, какие же это были прекрасные бескорыстные люди, вдовы-солдатки, отдавшие свои силы и жизнь родному Отечеству. И невольно выплеснулось:

Давно уже нет на свете моих односельчанок, о которых напомнил брошенный на краю леса старый плуг, переживший их. Но они были на этой земле, жили, страдали, любили. И я и поныне вижу их милые добрые лица, улыбки, слёзы. И возможно, солнце, так ярко и тепло светившее с небес, светило их лучистыми глазами, и потому-то и был день таким светлым, ясным и тёплым, какими были они.

Зелень радовала глаз. Мелькали бабочки – разноцветные крапивницы и ещё какие-то насекомые. На руку села невесть откуда возникшая божья коровка. Ожила, забегала. А солнечные прямые лучи лились и лились на землю, и день незаметно вырос. Живописным казался лес, а под ногами стлался зелёный ковёр нежной травы. И я не сдержался, выставил руки вперёд и в порыве своих чувств упал на этот сотворённый мудрой природой земной ковёр.

2020 г.

О нём рассказал мне товарищ – фронтовик, бывший разведчик, который знал этого мальчишку, сбежавшего на фронт в 12 лет, и я решил поделиться его рассказом с вами.

Случилось это в сорок первом в августе, когда враг уже хозяйничал на нашей земле и всё было подчинено фронту. И мальчишке очень хотелось попасть туда, где шли бои, чтобы бить фашистов и отомстить за брата, погибшего около Смоленска. Но как туда было попасть? И он решил сбежать из дома. Пробрался к товарняку, сел на тормозную площадку и с ветерком от Курска приехал в Киев. Там стал толкаться среди военных, слушал их разговоры и узнал, что бои с немцами идут около Винницы. Думал и придумал историю, что он из Винницы, но не знает теперь, как туда попасть. Ему посоветовали ехать через какой-то город. Он поехал, но его дважды сгоняли с поезда. И тогда он с каким-то шофёром на полуторке добрался до Житомира. Бродя по городу, увидел наших солдат и стал проситься, чтобы его взяли к себе.

– Мал ты ещё, мальчуган, куда тебе на фронт, пришибут, – отвечали ему, – да и автомат не удержишь…

– Возьми-ите, дяденьки, я – сирота, – не отставал он. – Я вам пригожусь.

И тогда один офицер сжалился над ним и оставил со своими бойцами. С ними он попал в Киев. А на левом берегу Днепра уже вовсю гремели и ухали взрывы бомб и снарядов.

Переправились через реку на лодке и топали всю ночь к Нежину. Поскольку повсюду шныряли немцы и идти было опасно, чтобы выбраться к своим, днём прятались в лесу, а ночью снова шагали. И так продолжалось два месяца. Когда оказались у своих, стали проверять, кто такие да откуда. Под конвоем привели в особый отдел, где он, ничего не тая, всё рассказал, и его оставили в стрелковом батальоне помогать поварам на кухне.

Чистил картошку, носил воду, мыл посуду, выносил помои…

И тут в батальон наведался генерал. Увидел мальчонку, поговорил с ним и взял к себе ординарцем. Обрадовался Федя, так звали его, приодели в новую, специально пошитую для него форму, красноармейскую книжку вручили. Загордился. Теперь он настоящий воин Советской армии. Пробыл у генерала несколько месяцев. Но захотелось ему стать разведчиком, и он им стал. Командир разведывательной роты старший лейтенант Николай Можуков взял Фёдора к себе. Требовалось взять «языка». Стоял февраль. Сыпал пушистый снежок, а потом подул ветер, подымая позёмку. Противнику такая погода не по нутру, а нашим разведчикам к любой погоде не привыкать. Он находился в группе прикрытия. Зайдя в тыл врага, встретили едущих и гогочущих в санях пятерых матёрых немцев. Они везли откуда-то продукты. Разведчики, укрывшись в засаде, подпустили их поближе и открыли огонь. Четверых сразили наповал, а раненного в руку немца увели с собой. После чего без происшествий вернулись довольные, что задание выполнили.

Видя, что паренёк смышлёный, находчив и смел, командир пустил его в разведку одного. Переоделся в нищего и пошёл в рванье по деревне собирать милостыню. А сам всё выглядывал да примечал, и запоминал, где находятся немцы и что они делают. И засёк одну хату с офицерами. Ночью он привёл к хате своих разведчиков. Обезвредили часового, а потом взяли и вышедшего на улицу офицера. На обратном пути их догнала невесть откуда выскочившая группа немцев, завязался бой. Нашим разведчикам удалось отбиться и вернуться в свое расположение. Фёдора в том бою ранило в бедро, пришлось лечиться. И снова за дело, без которого он уже не мыслил своего пребывания на войне.

Этот подросток не раз участвовал в боях, неоднократно ходил в разведку и оставался цел и невредим. Видимо, Боженька берегла мальчишку, нёсшего тяжёлую и опасную жизнь воина наравне со всеми солдатами, многие из которых годились ему в отцы и старались оберегать его, а он вёл себя, как уже бывалый воин, рассудительно, и всё наматывал на ус, что говорили и советовали старшие. Много разных тягот и лишений пришлось ему испытать, участвовал в боях, ходил в разведку и доказал, что он настоящий русский воин, достойный славы своих храбрых предков. Семью ранениями отметила юного воина Фёдора Бурина война. В 14 лет он был награждён орденом Красного Знамени.

Вот каким был этот подросток, убежавший на войну и ставший сыном полка, храбрым солдатом и беззаветно преданным своей Родине, которую любил, как и родную маму. Он вернулся к ней, пал на колени и просил прощения за своё бегство из дома, заставив её страдать. А отца уже не увидел, погиб при освобождении Харькова.