Конечно, их смерть здесь, в монастыре, будет упреком жестокой судьбе, которую король угото­вил двоим ни в чем не повинным молодым влюбленным, единственным грехом которых было их желание оставаться вместе!

Магнус с трудом мог вынести мысль об этом. Жить, то есть бежать вместе и пребывать в счастье и блаженстве в месте, где их никто бы не смог найти, – это только прекрасная мечта. Но мечта эта могла заставить действовать скорого на расправу мстительного короля, вызвать крушение отца графа де Морлэ и всей его семьи, включая Роберта, Ричарда и всех сестер.

Магнус молча застонал. Если бы они это сде­лали, если бы сбежали, он навсегда остался бы сломленным человеком. Да и как можно жить, со­вершив такой ужасный поступок?

А с другой стороны, как мог он, кто так лю­бил ее, сделать то, что обязал его сделать ко­роль – отвезти ее в Эдинбург и обречь тем самым на смерть? Чтобы ее мучили и сожгли на костре?

Иисусе, каким чудовищем надо быть, чтобы пожертвовать любимой женщиной ради своей не­запятнанной чести!

Магнус дошел до конца монастырской стены, где были ворота в огород и сад. Глаза его были затуманены, и он почти на ощупь толкнул ка­литку.

И увидел девушку, сидящую между грядками. Сначала он не понял, кто она.

Потом Магнус в каком-то странном освеще­нии солнечных лучей, проникших сквозь облачко тумана, увидел волшебное существо, которое при­нял за обман зрения, за иллюзию. Она была точно такой же, какой он увидел ее впервые на берегу моря, – волосы ниспадали на плечи и спину, а сама она была закутана в синий плащ. Солнце, пробившееся сквозь туман, осветило ее волосы, и теперь голова ее казалась окруженной золотым сиянием. На какое-то мгновение у Магнуса перехвати­ло дыхание. В горле у него образовался болезнен­ный тугой комок, потому что она была невырази­мо прекрасна. Он поднял руку к груди, а пальцы его сомкнулись на рукояти кинжала.

Магнус думал, что застанет ее готовой к отъ­езду, однако она сидела среди овощных грядок за прялкой и спокойно пряла. Он слышал только гу­дение протягиваемой нити. Вокруг Идэйн стояли корзинки с шерстью, а также с только что собран­ными яблоками. Одна из них была прикрыта бе­лой тканью. Внезапно из грядок турнепса появил­ся большой пушистый белый кот с золотой серь­гой в ушке. Он подошел к девушке и принялся тереться об одну из корзинок, по-змеиному изги­бая тело.

– Иисусе, что эта тварь здесь делает?

Магнус вовсе не собирался этого говорить, но он был изумлен: он воображал, что кот остался где-то в Эдинбурге в замке тамплиеров. К тому же он был так ослеплен видом любимой девушки, что мысли его смешались.

Магнус слишком поздно спохватился, что да­же не поздоровался со своей любимой. На звук его голоса Идэйн подняла голову.

– Магнус, – выдохнула она.

Он был таким же, как всегда – ошеломляю­ще красивым, когда солнце освещало его голову и отражалось от шлема и кольчуги. Ничто не могло изменить этого крупного рта, улыбавшегося чуть кривоватой улыбкой, но в изгибе губ появилось нечто новое, какая-то горечь. А его золотистые янтарные глаза были полны боли.

«Он все еще тот самый – моя любовь», – подумала Идэйн с бешено бьющимся сердцем.

Она смотрела, как он снимал шлем, как бро­сил его на землю между корзин с яблоками. Про­вел пальцами по густым влажным волосам, потом встал перед ней на колени и медленно взял ее руку в свои.

«Черт, это совсем другой Магнус», – поду­мала Идэйн, заглядывая в его янтарные глаза. Это совсем не тот необузданный бесшабашный рыцарь, любитель турниров, это был не тот несги­баемый непобедимый воин, которого уважали и боялись другие рыцари, но человек, попавший в беду, оказавшийся в западне, страдающий – и очень опасный. Человек, доведенный до крайнос­ти. Она понимала, что происходит у него в душе, но могла только гадать, кто довел его до подобно­го состояния.

– В чем дело, любовь моя? – спросила Идэйн.

– Меня послали, – ответил он хрипло, – забрать тебя отсюда.

Казалось, слова застревали у него в горле, и она видела, как судорожно сокращаются мышцы на его загорелой шее.

– Король дал мне предписание отвезти тебя к тамплиерам, которые собираются возбудить в Париже процесс против тебя по обвинению в кол­довстве.

Идэйн прижала руку к щеке, глаза ее расши­рились.

– Король Генрих послал именно тебя? При­везти мою смерть? Он знает, что мы любим друг друга?

Магнус стоял перед ней на коленях, держа обе ее маленькие руки в своих и крепко сжимая их.

– Я могу увезти тебя, – с трудом выгово­рил он. – Мы можем бежать в Италию, в Афри­ку, в далекие края, в Индию и забыть весь этот их чертов мир. Мы можем построить свой, мы можем сами создать свое счастье.

Ценою жизни других. Она поняла это тотчас же. Ему даже не надо было говорить.

И все же он был так дорог ей, что она не мог­ла убрать руки и перестать гладить его густые, спутанные, темно-рыжие волосы. Она продолжа­ла играть ими, а он положил голову ей на колени, ухватившись за ее платье.

– Или я могу убить тебя, – сказал он глу­хим голосом. – Я и об этом думал. Убить и тем самым спасти от того, что тебе готовят. А потом я убью и себя. Будет новая война. Король непре­менно ее развяжет, и в ней мне будет легко найти смерть.

Когда он поднял голову, Идэйн увидела его влажные ресницы, похожие на лучи звезд, и отвернулась. Она не могла видеть слезы в этих от­важных золотисто-карих глазах.

– Ты не можешь этого сделать, – прошеп­тала она. – Взять чью-то жизнь – смертный грех.

Его лицо исказилось судорогой.

– Проклятье! Неужели ты не понимаешь? Мы в ловушке. Я должен сделать это для тебя!

Магнус потянулся к своей кольчуге, чтобы до­стать кинжал, и она закрыла глаза.

– Прости меня, Идэйн, любимая! – вос­кликнул он. – Но неужели ты считаешь меня таким трусом, неспособным подарить нам обоим достойную смерть, чтобы мы остались навсегда вместе? – Руки его тряслись. – Господи! Лю­бовь моя, я не могу об этом думать. Я не причиню тебе боли. Это произойдет быстро!

Но вместо кинжала с золоченой рукоятью он вытащил сложенный в несколько раз пергамент с королевскими печатями, перевязанный красными шнурами.

Он держал его в руке и смотрел на него так, словно видел впервые.

– Иисусе! – сказал он наконец. – Эта чертова грамота! Король Генрих дал мне ее!

Магнус уже было забросил ее в капустные грядки, но Идэйн перехватила его руку.

– Это письмо не для тебя, – сказал он ей. – Оно адресовано аббатисе Клотильде, что­бы она отпустила тебя со мной.

– Да, я знаю. – Идэйн взяла у него перга­мент и сломала красные восковые печати.

Кот в это время терся о ноги Магнуса, толка­ясь головой, украшенной золотой сережкой, о его колени и мурлыча. Магнус потянулся, чтобы взять его, но тяжелая кольчуга помешала ему, и кот ускользнул, грациозно прыгнув между корзинами. Он уселся за корзиной, прикрытой белой тканью, – глаза его таинственно мерцали.

– Убирайся отсюда, – сказал ему Магнус. Кот явно напоминал ему кого-то.

Магнус потянулся к нему, но вместо кота пальцы его схватили ручку корзинки для яблок, прикрытой белой тканью. Он сдернул ее, и тут произошло нечто странное. Он не мог даже ше­вельнуться, пальцы его судорожно сжимали белую салфетку, будто приросли к ней, а Идэйн в это время торопливо читала королевское послание.

– Ты знаешь, что в нем? – крикнула она. – Магнус, эта бумага подписана самим ко­ролем! Нам не надо никуда бежать! Нам не надо умирать вместе!

Губы Магнуса шевелились, но он не мог про­изнести ни слова. Рука его продолжала сжимать ткань, прикрывавшую прежде корзинку, как не­большой белый шатер. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел произнести сдавленным го­лосом:

– В корзинке младенец!

Идэйн все еще разглядывала королевскую пе­чать, лицо ее было оживленным и радостным.

– Да, ее зовут Маэви. Красная Королева, потому что у нее твои рыжие волосы.

Магнус потянул салфетку, снимая ее с корзины полностью, отбросил в сторону. В корзинке в' гнездышке из вышитых простынок, изготовленных монахинями, в самой ее середине, виднелось: крошечное личико ребенка, который сладко спал, надувая губки.