Мать его с криком поднялась и бросилась ему на шею. Маленькие дети, не понимая, что проис­ходит, тоже закричали. И в мгновение ока вся комната зазвенела от криков.

Прошло несколько минут, прежде чем Магну­су удалось успокоить мать и убедить ее, что шот­ландцы не убили его даже наполовину. После это­го ему пришлось показать младшим братьям и детям Херфордов и Уинчестеров царапину на запястье – след недельной давности – от нане­сенного ему шотландским воином удара во время очередной бойни. Дети были столь впечатлены, что Магнус смутился.

Как только с этим представлением было покончено, Магнусу пришлось отдать долг вежливости благородным дамам, и он рассыпался в поклонах, цветистых комплиментах и расспросах о здоровье и благополучии их семей. Они вежливо расспросили его о военных действиях. Магнус от­вечал, как подобает, и сказал, что Бог помогает им в святом деле, а маленькие девочки тем време­нем не спускали с него глаз. Он был рад, когда Элуэйн наконец оттащила его, чтобы представить высокой молоденькой девушке, тихо стоявшей в углу.

Это была, как понял Агнус, Фредигунда, его нареченная. Он готов был высечь себя за то, что не вспомнил, что она была четвертой или пятой дочерью весьма влиятельного магната и близкого друга короля Генриха графа Уинчестерского.

Только почему-то его брат Роберт мешал их беседе и все время старался оттеснить его от де­вушки.

Как большинство четырнадцатилетних девиц, Фредигунда была застенчива или притворялась такой. Во всяком случае, хотя Фредигунда и не была красноречивой, но весьма хорошенькой.

Она задала ему несколько вежливых вопросов о войне короля Генриха с шотландцами. Слышал ли он их странный варварский язык? Магнус от­ветил, что слышал, но что рыцари на границе в ос­новном говорят по-английски или по-французски. Магнус заметил, что у нее серые глаза и прямые золотисто-каштановые волосы и что она не носит головного убора по обычаю незамужних девиц. Она казалась очень юной, хотя ему приходилось видеть невест и помоложе нее. Магнуса удивило, что он даже не попытался представить, как она будет выглядеть без одежды. Он мог только хму­ро смотреть на нее.

Иисусе! Он подумает об этом, когда женится на ней! А ему придется лечь в постель со своей темноволосой невестой, чтобы увенчать их брак рождением детей. Ведь главной целью этой же­нитьбы было только это, и ничто иное, не так ли?

Магнус заметил, что Фредигунда с любопыт­ством разглядывает его.

– Сэр рыцарь, – спросила она. – Как вы себя чувствуете? Вы не страдаете от ран? Не уто­мили ли вас ваши долгие переезды?

Роберт тоже не сводил с него глаз. Магнус заставил себя собраться с силами и ответить.

– Нет, не страдаю, – пробормотал он. – Но должен признаться, мадемуазель, что я очень утомлен.

Она положила свою маленькую ручку на его руку.

– Посидите возле меня, а ваш брат Роберт принесет вам вина.

А у брата Роберта был такой вид, будто он с радостью добавил бы к вину добрую порцию яда. Фредигунда согнала стайку малышей со скамьи у окна, и они сели рядом. Она продолжала держать его за руку. Роберт слонялся вокруг, и вид у него был такой, будто он решился на убийство, пока Фредигунда не напомнила ему о вине.

Маленькие мальчики собрались вокруг Маг­нуса, прося его обнажить свой огромный меч и дать им поглядеть. Фредигунда сидела совсем близко от Магнуса, и ее пальчик нежно гладил шрам на его запястье.

Магнус наблюдал за братом, пересекавшим в это время комнату с чашами вина. Помолвка, думал Магнус, все равно что брак. Он знал, что его мать очень хотела бы, чтобы они теперь же и здесь, в Честере, принесли необходимые обеты. В военное время все происходило быстро.

Магнус не мог избавиться от тоскливого чув­ства. Он не был уверен, что сможет поклясться в верности одной девушке, в то время как сердце его принадлежало другой. Но не только это его сдерживало. Он уже понял, что если женится на Фредигунде, то его брат Роберт навсегда возне­навидит его.

Магнус принял чашу вина из слегка дрожа­щей руки Роберта. Роберту исполнилось семнад­цать, и он был почти так же высок, как Магнус. В ближайшую неделю король Генрих посвятит его в рыцари. Магнус отпил из чаши большой глоток вина. Если он сейчас не сделает что-нибудь, то и оглянуться не успеет, как станет женихом.

После того как колокола отбили полночь, пир­шественный зал начал понемногу пустеть. Дворя­не расходились в апартаменты в башнях, где оста­новились их семьи, или в свои шатры в лагере на соседних полях.

Идэйн стояла у окна башни, прислушиваясь и наблюдая. Ночь была темной и безлунной, но двор замка был ярко освещен факелами, предна­значенными для конюхов, уборщиков и ночной стражи, стоящей на часах у ворот и на стенах. В пиршественном зале звуки не умолкали, пока там находился король.

Слышались и другие звуки: в самой башне кто-то постоянно уходил, возвращался, прибывали новые гости. Их устраивали на ночлег. Но ничьи шаги не доходили до верхнего этажа, где распола­гались Идэйн и леди Друсилла. Так продолжа­лось до тех пор, пока не послышались очень тяже­лые шаги. Они прозвучали на лестнице очень поздно. Задолго до того, как их услышала леди Дру­силла, Идэйн была уже у двери, ожидая, когда ночной страж впустит гостей.

Шатаясь, в комнату вошел крепкого сложения широкоплечий человек. Он нес под мышкой шах­матную доску. Не вызывало сомнений, что чело­век этот был слегка навеселе. За ним следовал тамплиер Асгард де ля Герш.

– Наконец-то мы встретились, мадемуа­зель, – сказал король Англии Генрих Плантагенет.

– Стол! – потребовал король.

Асгард де ля Герш послушно устремился впе­ред и смел с одного из столов, стоявших в комна­те, подсвечник и чашу, потом огляделся по сторо­нам в поисках места, куда бы положить эти вещи, и поставил их на буфет.

Идэйн следила за тамплиером с изумлением и радостью. Асгард был здесь, в этой самой комнате! Она не видела его уже несколько месяцев, если не считать тех случаев, когда следила за ним, пересекающим двор замка, из своего окна. Теперь, вблизи, он выглядел сильным и вполне оправившимся от раны. Он был таким, каким ей запомнился: в доспехах, белом плаще с красным крестом, высоким и прекрасным, как ангел.

Она сейчас готова была бы отдать что угодно за возможность поговорить с ним, чтобы узнать, что случилось с тех пор, как они прибыли сюда. И в самом деле, почему он все еще был здесь? Но Идэйн знала, что не посмеет задавать ему эти во­просы в присутствии короля Генриха.

Кроме того, думала Идэйн, покусывая губу, она не знала, какие опасности могут их здесь ок­ружать. И даже смогут ли они разговаривать сво­бодно, если им представится такая возможность.

– Гм, – сказал король, прочищая горло.

Идэйн обернулась поглядеть на короля Ген­риха, который в этот момент ставил на стол шах­матную доску и фигуры. Теперь он стоял, зало­жив руки за пояс, покачиваясь и разглядывая ее.

– Золото, – пробормотал король, и его вы­пуклые глаза блеснули. – И волосы и кожа – все золото! Замечательно! А глаза изумрудные. Бог свидетель, де ля Герш, но должен признаться, я не поверил, когда мне об этом сказали. – Его взгляд пробежал по всей фигуре Идэйн. – По крайней мере они были правы, когда сказали, что она поразительно красива.

В его взгляде было нечто такое, отчего Идэйн похолодела. Она упала на колени, широкая юбка придворного платья легла на пол, как синий цве­ток. Леди Друсилла распустила ее волосы и расчесала их щеткой. Она знала, что при свете свечей они похожи на золотое покрывало.

Казалось, король не мог отвести от них глаз.

– Де ля Герш говорит, что ты из Ирлан­дии, – обратился к ней король.

– Нет, милорд.

Идэйн бросила на тамплиера изумленный взгляд. Зачем это Асгарду понадобилось сооб­щать об этом королю? Если только он не вздумал повторять диковинные истории, рассказанные мо­нахом Калди.

– Я сирота, ваше величество, меня младен­цем оставили у дверей монастыря Сен-Сюльпис. И монахини могут подтвердить вам, что я говорю святую правду. Я ничего не знаю о своих родите­лях и семье.