– Почему же тогда, представляя себе такую картину, я вижу ее больше рядом с вами, Холмс, нежели с собой?!
– Я удивлен, что вы вообще хоть что-то видите! Вы умудряетесь не замечать даже того, что у вас под носом! Вам легче представить ее рядом со мной, потому что она сидела ближе ко мне. А вы забились в дальний угол и отводили глаза. Кроме того, должен вам сказать, вы не разбираетесь в гармоничных сочетаниях элементов. Взять хотя бы ваши вечные проблемы с одеждой. Эти настойчивые расспросы, во что же вам облачиться, не полнит ли это вас, не старит ли – без них не обходится ни один выход!
– Весьма любезно с вашей стороны…
– Не обижайтесь. Лучше вспомните, чем вы наполняете пространство вокруг себя. Мисс Морстен идеально впишется в него. Ее волосы прекрасно гармонируют с тем обилием бежевого цвета, к которому вы питаете слабость. Бледность ее кожи выгодно оттенит весь ваш гардероб от пальто, что вы недавно приобрели, до охотничьего костюма. Ее гибкий стан лишний раз привлечет внимание встречных к великолепной трости, которую мы с миссис Хадсон преподнесли вам на день рождения. Крупная клетка с синеватым оттенком – ваш любимый рисунок, он у вас повсюду. А теперь вспомните ее глаза и представьте их рядом с вашим пледом или халатом. И вы еще будете спорить! Мисс Морстен сочетается со всеми предметами вашей обстановки и украсит интерьер так, что вам даже не придется ничего переставлять в комнате. Вы – идеальные супруги, Ватсон!
Этот довод своей вескостью поколебал мою непреклонность, а конец нашему препирательству положил аргумент убийственной силы, удачно попавший в распоряжение Холмса, благодаря недавней истории. Применив его, мой друг вынудил меня сдаться.
Как я уже писал раньше, с некоторых пор Холмс стал восприниматься обществом не иначе как явление, комплексное и всеобъемлющее, связывающее самые разные области человеческой деятельности. Его личность и образ охотно взялись изучать самые разнообразные и уважаемые друг другом мужи – исследователи и натуралисты, наблюдатели и философы, в общем, все те так называемые пытливые умы, чтение работ которых превращается в настоящую пытку. Свой вклад в такую деятельность внесло и некое сообщество, называющее себя "Лигой святости семейных уз" и состоящее целиком из дам, относящих свою неуемность на счет так называемой гражданской активности во имя равенства мужчин и женщин, ради достижения которого, по их убеждению, они сами, то есть эти дамы, и были сотворены в таком крикливом и энергичном варианте. Распорядительный комитет этой лиги опубликовал достаточно категоричное по тону заявление, в котором говорилось, что Холмсу как лицу, претендующему на звание героя нации, не престало жить холостой жизнью. От формулировки проблемы текст последовательно переходил к обсуждению способов ее исправления, и в итоге завершался кличем организовать компанию по поиску невесты для моего друга из числа самых достойных женщин Англии. Следует признать, что поначалу мы с Холмсом сильно недооценили целеустремленность и прочие напористые качества этих активисток. Нас не вразумило даже предостережение миссис Хадсон – со стыдом я вспоминаю, каким легкомысленным смехом мы встретили ее искренний совет не тянуть со встречными мерами и побыстрее разоблачить лигу в каком-нибудь преступлении. Никто из нас не воспринимал всерьез этот нездоровый ажиотаж даже тогда, когда наши же клиенты наряду со своими заботами взялись доводить до нас факт, будто список таких соискательниц уже заведен, ходит повсюду по рукам и стремительно пополняется, несмотря на последовавшее за упомянутым следующее заявление лиги о том, что ими взято под контроль соблюдение строжайших критериев отбора кандидаток. И только когда этот список попался мне на глаза, и я увидел, что первые семь позиций в нем заняты фамилиями представительниц распорядительного комитета "Лиги святости семейных уз", у меня возникло подозрение, что дело понемногу принимает нежелательный оборот.
Все эти твердокаменные аргументы против свободы Холмса (нареченной активистками "трагической личной неустроенностью"), с тяжеловесной монументальностью отсылающие к традиционно-фундаментальным ценностям, одним только построением фраз парализовали мою волю к сопротивлению еще до того, как возникло робкое желание попытаться постичь их смысл, и я совершенно растерялся, понимая только, что нам может не хватить упорства и изворотливости, а более всего – тупого упрямства, чтобы бить в одну точку и раз за разом отвергать возмутительные претензии разбушевавшихся поборниц семейного уклада. Для этого нужно обладать слишком простым характером, чтобы давно свыкнуться с собственным однообразием и из этого выработать терпение к таким же однообразным повторяющимся действиям. Нам не осилить такой стратегии – Холмсу это быстро надоест, а я по обыкновению что-нибудь перепутаю. Осознавая это, я уже готовился впасть в отчаяние, однако своевременный отпор был дан с самой неожиданной стороны.
Один ученый в своей статье сумел блистательно развенчать крамольную идею женитьбы Холмса и доказать ее пагубную и лженаучную сущность, применив исключительно инструментарий своей сферы деятельности, называющейся термодинамикой. Я бы не сумел здесь не только повторить все те специфические термины, коими был напичкан текст, но и самым поверхностным образом передать суть его доводов, если бы Холмс не пришел в восторг от статьи настолько, что предпочел вырезать ее из газеты, благодаря чему я имею возможность в трудные моменты пересказа сверяться с вырезкой и цитировать автора практически дословно.
Статья начиналась с того, что читателям с ходу задавался вопрос, знакомы ли они с понятием энтропии, чем та часть из них, к которой принадлежу я, приводилась в глубокое смятение. Затем автор брался за смягчение этого эффекта, предлагая публике просто поверить ему на слово, что весь вселенский ужас состоит не в величине этой самой энтропии, а в ее приросте. И что именно поэтому такая штуковина как цикл Карно является идеальной. Правда, он забыл поинтересоваться, знакома ли нам эта штука хоть немного больше чем та самая энтропия как до, так и после его разъяснений. Вместо этого он, дабы в наших головах все окончательно встало на свои места, добавил, что этот карноцикл является идеальной штукой еще и потому, что он обратимый. Во что обратимый, он не пояснил, но лично я ему поверил, потому что ничего другого мне не оставалось. И все же поскольку думать об оборотнях мне было несколько неуютно, автор, словно угадав мой дискомфорт, ради психического благополучия таких чувствительных натур предложил совсем уже умиротворяющее словечко "изоэнтропийный". Полагая, что всеобщее удовлетворение тем самым достигнуто, он продолжил изложение, и я покорно последовал за ним, обхватив голову, чтобы его дальнейшие разъяснения, не имея шансов отложиться на чем-нибудь внутри, хотя бы не вытянули вместе с собой мои мозги наружу. Мне удалось пробиться сквозь донельзя упрощенный по его же признанию рассказ "для малышей" об идеальных процессах, смоделированных теоретиками, и их отличии от реальных, о потерях и отклонениях, о все большем удалении от порядка и погружении в хаос, сопровождающимся ростом чертовой энтропии, о паровых двигателях и не менее чертовом адиабатном расширении пара, о совпадении и несовпадении параметров в начальной и конечной точках цикла. Если не принимать во внимание нарастающее словно энтропия тягостное ощущение собственной бестолковости, процесс приобщения к научному взгляду на обычные вещи через чтение разочаровывал меня только тем, что на трех первых страницах вступления в этом издевательски-терминологическом бесчинстве мне не попалось ни разу имя Холмса. Я тоскливо недоумевал, какое же отношение имеет столь пространно описываемое несовершенство Вселенной к моему другу, как вдруг добрался до нужного.
Пожалуй, это место из статьи лучше будет привести здесь дословно, дабы без малейших искажений и ложного толкования донести предельно точно и бережно до читателей моего дневника все то, что все равно никто не поймет.
