Решив, что на стеклодува напали грабители, на подмогу кинулись два гончара, державшие свои лавки через ряд от Уульме.

— Уульме! — закричал один из них, заходя во внутрь и держа перед собой длинный нож.

Этого было достаточно, чтобы один из охранителей отвлекся, и Уульме одним махом вогнал клинок тому в плечо. Тот выронил меч и повалился на пол.

— Убийца нордарца! Убийца нордарца! — закричал начальник, уразумев, что просто убить непокорного оннарца у них не выйдет. — Этот человек убил нордарца! Пусть наш кет судит его за грехи!

Тяжелый меч плашмя обрушился на спину Уульме. А следом и второй, и третий.

Уульме пошатнулся. Стражники набросились на него и в один миг скрутили по рукам и ногам.

— Ведите его к кету! Это убийца! Убийца!

И Уульме потащили по улице прямиком во дворец Иркуля.

Уульме уже пришлось пережить подобное — давно, много лет назад, когда его точно также вели, связанного, несвободного. Вели, словно быка на веревке.

Дворец Иркуля располагался почти в двух тысячах шагов от мастерской. Идти, даже сгибаясь пополам от боли и впивающихся в кожу и жалящих веревок, было недолго. Вестовые, предупрежденные заранее, ждали их у ворот.

— В темницу, — отдал короткий приказ начальник городской стражи.

— Нет! — остановил его второй вестовой. — Кет желает с ним говорить.

— Но господин Цей… — попробовал было воспротивиться начальник стражи, который лично получил свою награду из рук приближенного телохранителя.

— Приказ государя, — отчеканил вестовой.

И Уульме повели по длинным, освещенным переходам дворца, по широким лестницам, по всем уровням на самый верх. К кету. Даже ночью дворец освещался тысячей ламп, и Уульме узнавал все комнаты, о которых рассказывала ему Иль.

Наконец, его привели к покоям Иркуля, самым большим и красивым. На входе не двое, а пятеро стражников охраняли государеву жизнь, держа за поясом сразу по два ножа, помимо меча.

— Кет ждет, — был им короткий ответ, и их впустили внутрь.

А Иркуль и вправду уже ждал преступного гостя. Уульме никогда не видел кета вблизи, лишь однажды, когда мимо его лавки пронесли носилки с Иркулем, он заметил глаза правителя Нордара. Теперь он мог хорошенько разглядеть брата Иль, который сидел на высоком троне, надменно задрав подбородок к потолку. Иркуль был очень молод — намного младше самого Уульме, но власть ожесточила, выточила его юные черты, сделав их излишне горделивыми. Но даже так он был красив — черноглазый, смуглый, с гладкой блестящей бородой и темными пышными кудрями.

— Это и есть тот чужак, что осмелился нарушить закон города, который дал ему приют? — спросил Иркуль стражников, ответно разглядывая Уульме.

— Это он, — с поклоном ответили ему.

— До меня дошли слухи, что этот человек и стал мужем моей дурной сестрицы.

Стражники закивали.

— Не слишком много грехов для одного человека? — продолжал Иркуль, почесывая бороду.

Его прислужники сдержанно засмеялись. По лицу Иркуля никогда нельзя было сказать, рад он или же внутри кипит от бешенства.

— Цей задумал тебя извести, оннарец, — продолжал Иркуль, словно и не ожидая ответа от Уульме. — И даже подослал к тебе этих ряженых дуралеев. Мне сказали, что эти шуты долго вчетвером не могли тебя одолеть…

Уульме, поразившись тому, как быстро до кета доходят нужные ему вести, только кивнул.

— Будь ты нордарцем, я бы одним тобой заменил всю городскую стражу, — добавил Иркуль, вставая со своего места.

Его охранители хотели было вытащить мечи из ножен, но кет взглядом их остановил.

— Цей просчитался, решив, что может вершить свой суд, — после недолгого молчания снова заговорил Иркуль. — И Цей уже поплатился.

Иркуль сделал знак рукой. И тотчас же двое телохранителей внесли золотое блюдо, на котором лежала отрубленная голова Цея.

— Ты, верно, думаешь, что хуже да несправедливее правителя не видал этот свет, но это не так. Я наказываю и одариваю, я сужу и возвеличиваю, но всегда делаю так, как велит мне честь. Я любил Цея как брата, как друга, но я приказал казнить его за то, что он использовал моё имя, чтобы убить тебя.

Уульме молчал. Он не знал, чего ожидать от столь хладнокровного правителя.

— Цей уже заплатил за свой проступок, а вот ты еще нет. Я не могу тебя отпустить, ибо ты смертельно ранил одного из моих людей. Народ никогда мне не простит, если я, осудив своего преданнейшего слугу на смерть, отпущу тебя с миром. Я казню и тебя, ты уж не обессудь.

Решение Иркуля было справедливым, этого Уульме отрицать не мог.

— У меня к тебе есть просьба, государь, — подал он голос, глядя Иркулю прямо в глаза.

Кет милостиво кивнул.

— Не обижай Иль.

— Не обижу, — пообещал Иркуль и кивком приказал стражникам увести оннарца.

Уульме снова повели по всем переходам и лестницам, но не во двор, а вниз и вниз — глубоко под землю.

— Только лишь слово — и смерть придет к тебе в тот же миг, — пригрозил ему один из телохранителей. Но Уульме и не собирался больше ни с кем говорить. Он чувствовал, что облик Лусмидура, что мучил его все это время, поблек и посерел.

Уульме привели в темницу и оставили одного.

— Наутро тебе не станет, оннарец, — сказали ему. И приглушенный шорох подбитых войлоком подошв по земляному полу затих в подземелье.

Уульме оглядел свою темницу, которая освещалась лишь чадящей свечей, закрепленной где-то под потолком. Он бывал уже в темнице в Южном Оннаре, куда раненного привели его городские стражники, но в Нордаре было все по-другому. Здесь темницы строились в подземелье, куда не проходили ни свет, ни тепло, а каменные черные стены были в плесени и черном смердящем налете. Хорошо одно — долго ему здесь быть не придется, а одну ночь он выдюжит.

Отец всегда говорил ему, что умереть, как настоящий воин, даже приятно. Это честь, это великая доблесть. Сегодня он умрет как воин, а не как предатель.

— Теперь мы свидимся с тобой, Лусмидур, — проговорил Уульме на оннарском. Больше ему не придется говорить на языке чужом и сложном, не придется ходить по земле-мачехе, которая никогда не могла заменить мать.

Но против воли Уульме не почувствовал облегчения. Наоборот, никогда прежде он не любил жизнь, как сейчас. Страстно захотелось ему увидать солнце, вдохнуть запах земли после дождя, глотнуть жирного молока или ледяной колодезной воды.

В темнице не было окон, так что он не знал, далеко ли до рассвета. Он вздохнул. Ведь он давно приготовился к смерти, еще тогда, когда, оставляя за собой кровавый след от стертых ног, уходил из Низинного Края в Стрелавицу, но сейчас он не хотел умирать.

— Стража! — вдруг закричал он. — Стража!

Его, казалось, никто не слышал.

— Стража! Клянусь всеми богами — я выломаю эти решетки, коли вы не придете сюда.

И лишь тогда его услышали.

— Кричишь? Тут перед смертью-то все не поют, — раздался голос из длинного узкого перехода.

— Моя жена придет сюда, — сказал Уульме, сжимая прутья решетки. — Скажите ей одно — что пусть она не печалится да не думает обо мне. Пусть не вспоминает о прошлом и не жалеет о том, чего уже не вернуть! Пусть каждый день пьет, словно воду!

Стражник кивнул. Он был одет вовсе не так, как Иркулевы дворцовые охранители. Платье у него было хоть и не такое нарядное, но дорогое и новое. А держался он с непривычной обычным стражникам вольностью и спокойствием.

— Еще что? — спросил начальник стражи, доставая из кармана тыквенных семечек. — Еще что передать?

— Больше ничего. Иди.

— Так скоро рассвет. Иркулев палач не опаздывает. Коли есть тебе что сказать да в чем покаяться да чего попросить — ты скажи. Перед смертью-то всяко лучше будет.

— Нечего, — бросил Уульме, отворачиваясь. — Я все сказал.

Нордарец ушел, бесшумно ступая в кожаных башмаках с длинными носами.

Накануне свадьбы Вида собрал друзей в доме Ваноры. Пришли не только обходчие и охотники, но и его друзья — Воргге и Кестер Олистуровы. Даже Хольме ответил на его приглашение и теперь сидел рядом с Ванорой и пил вино, которое подарил Виде по случаю свадьбы сам Перст. Трикке сидел рядом с Кестером и больше помалкивал, радуясь тому, что оказался среди таких суровых мужей на равных.