— Поцелуй меня, Вида! — вдруг попросила Бьиралла, украдкой посмотрев на Ойку.

Вида, не помня себя от счастья, впился своими губами в сладкие губы своей невесты. Ойка, едва сдерживая слезы, отвернулась от счастливых нареченных.

Добившись своего, Бьиралла быстро заскучала и приказала Виде вести ее в Аильгорд.

— Но как же обед! — воскликнул Вида, для которого даже мысль о том, чтобы расстаться с невестой, была подобна смерти. — Отец с матерью ждут нас.

— Я устала, Вида, — холодно ответила ему Бьиралла. — И хочу домой.

Вздохнув, юноша согласился.

— Мы только заедем в Угомлик, — сказал он. — Оставим там Трикке с Ойкой. А потом я домчу тебя до Аильгорда! Сам буду править лошадьми!

Бьиралла надула алый рот. Почему ее жених не догадался высадить Ойку в сугроб и дать ей самой добраться до замка? Угомлик был недалеко, его вершины виднелись над черной кроной леса, так что к обеду бы Ойка точно доковыляла.

— Я хочу домой сей же миг! — топнула Бьиралла ногой.

И Вида повиновался ей.

— Вези нас в Аильгорд. — приказал он вознице. — И скорей!

Всю дорогу Бьиралла холодно глядела то на своего жениха, то на его брата, который все пытался завести с ней разговор, то на бледную Ойку, сидевшую в санях, словно истукан.

Уже на подъезде к Аильгорду она чуть оттаяла и одарила Виду улыбкой.

— Славно покатались! — сказала она на прощанье и подставила щеку для поцелуя.

— Я люблю тебя, Бьиралла! — выпалил Вида, прижимая ее к своей груди. — Ни дня без тебя не проживу!

Бьиралла, засмеявшись, скрылась в замке, даже не взглянув на сидевших в санях Ойку и Трикке.

— Я счастлив! — выдохнул Вида, когда возница поворотил обратно в Угомлик. — И как я раньше жил без нее?

За год жизни с пришлым оннарцем Иль наловчилась понимать его язык. Она часто расспрашивала его, что было раньше, охая и ахая каждый раз, когда Уульме рассказывал о том, что пришлось ему пережить. Больше всего ей нравилась та часть, в которой совсем еще юный Уульме попал в мастерскую стеклодува, и она раз за разом просила повторить историю его знакомства с Забеном:

Уульме был уверен, что его убьют. И за куда меньшие провинности государи всех стран и народов любили рубить головы своим подданным. А он же — чужак, да еще и посягнул на жизнь владыки! Изруби телохранители его на куски, никто бы и слова им не сказал. Но его почему-то не тронули.

Очнулся он на каменном полу, голый и безоружный. Дышать было больно, а на груди, как он сумел разглядеть, был огромный синяк. Спину тоже немилосердно драло — при каждом вздохе из едва затянувшейся раны начинала сочиться кровь.

Поглядев по сторонам, Уульме понял, что находится в темнице. Из крохотного оконца под самым потолком едва пробивался свет, однако его хватило, чтобы увидеть в углу щербатую миску с водой и большое ведро для справления нужды.

Уульме выпил воду и лег на бок, поджав под себя ноги и стараясь не тревожить спину. Только когда свет совсем погас, до него донеслись незнакомые голоса:

— Этот малец может рассказать нам, куда направился Сталливан. Так что не спускайте с него глаз, но пока убивать обождите — слишком уж слаб. Того и гляди, кончится раньше срока.

Дверь в его тюрьму отворилась, и туда, держа перед собой факелы, вошли трое стражников.

— Ты смотри! — удивился один из них, поддевая Уульме носком сапога. — Не сдох еще.

Уульме огрызнулся.

— Надо бы с него спесь сбить, — предложил второй и со всей силы пнул его в живот.

— Оставь! — подал голос третий. — Господарь ясно сказал, что бить нельзя. Пока не расскажет, где Сталливан.

Он сбросил на каменный пол мешок и ногой толкнул его к Уульме.

— Срам прикрой, — бросил он.

Потолкавшись еще немного, все трое вышли вон, оставив Уульме одного. Снова оказавшись в кромешной тьме, он наощупь развязал тесемки мешка и вытащил рубаху и штаны. Оделся. Выпил остатки воды и снова лег, стараясь не думать о терзавшей его боли.

Крепкое здоровье позволило ему быстро поправиться — раны затягивались на нем, как на собаке. Тюремщики его и вправду не били, надеясь на сговорчивость юного пленника. Однако Уульме было нелегко подкупить — всякий раз, когда его спрашивали о Сталливане, он либо притворялся глухим, либо говорил, что и сам не знает. Даже несколько дней голода и жажды не смогли развязать ему язык. Стражники считали, что он издевается над ними, не желая выдавать заговорщика и преступника Сталливана.

Такой упрямый пленник был не нужен, и начальник стражи, тот самый, который дал Уульме одежду, вдруг решил, что казна понесла убытки и чтобы хоть как-то возместить господарю его потери, несговорчивого мальчишку нужно продать в рабство, а вырученные денежки вернуть туда, откуда их взяли.

— Быть может, плеть надсмотрщика выбьет из него его спесь, — предположил он.

Уульме было все равно. Он был совсем не рад, что остался жив, ибо в тот день он был готов к смерти. Он ждал ее. Ждал встречи с Лусмидуром! И вот теперь у него отняли эту встречу, заставив жить и мучиться дальше. Одно его утешало — Сталливана не поймали, а значит, что хоть тут его жертва не была напрасной.

— Малец, видать, не слыхал о Койсойских торгах, — посмеивались промеж собой его стражники. — Уже через день он будет пить свою собственную кровь!

Любой другой пленник, едва услышав о том, что его хотят продать в рабство в Койсое, запросился бы на рудники, каменоломни, на отвалы, тотчас бы рассказал все, что знал, и вспомнил бы все, что уже успел позабыть. Только не Уульме. Он ничего не знал и не слышал о Койсое — страшном городе рабов и тех, кто ими владеет, но был уверен, что умрет всяко раньше, чем его туда привезут.

Но в тот день, когда его и впрямь должны были отправить вместе с другими несчастными в Койсой, в темницу пришел человек и сказал, что желает забрать юношу. Это был невысокий, но и не низкий человек, с гладким безбородым лицом и густыми короткими волосами. Все в городе видели его и не по разу, но никто не мог сказать ни его имени, ни чем он занимается.

— Я заплачу ровно столько, сколько вы получили бы за него на торгах в Койсое, но избавлю вас от надобности увозить его из Опелейха.

Он не стал торговаться и высыпал на стол пригоршню монет.

— Зачем он тебе? — спросил начальник.

Покупатель прищурился:

— Имен своих заказчиков я выдавать не вправе.

— Ну, раз он тебе и впрямь так нужен, забирай.

И он приказал вывести Уульме. Юноша даже не поглядел в сторону чудного спасителя, словно и не видел его.

— Меня зовут Мавиор, — представился покупатель, подходя к Уульме.

Но тот лишь отвернулся.

— Этот малец словно необученный волчонок, — злорадно сказал начальник, потирая руки.

— Мой господин приручал и не таких, — отрезал Мавиор и толкнул Уульме в спину. Для надежности руки юноши были туго связаны за спиной, а на ногах висели колодки.

Вместе они покинули городскую темницу и пошли по широким, но кривым улочкам Опелейха. На Уульме все глядели так, будто Мавиор вел на привязи медведя, перешептываясь и показывая на него пальцами.

В любой другой день он бы сгорел со стыда от одной мысли, что его ведут на веревке, словно барана, а толпа пялится на него и шепчется. Но сейчас ему было все равно.

— Мы пришли, — сказал Мавиор, когда они подошли к совсем крошечной лавке, и втолкнул Уульме вовнутрь. В лавке никого не было, а сама она была освещена так скудно, что юноша даже не сразу разглядел, какой товар был разложен и расставлен на полках и поставцах. И только потом, когда глаза его привыкли к полутьме, он увидел не только стеклянные фигурки и бусы, но и человека, одетого в цветастые одежды, какие обычно носили нордарцы. Тот сидел, обложившись подушками и поставив ноги на низкую скамейку.

— Приветствую тебя, Забен, — обратился к нему Мавиор, не кланяясь и не понижая голоса.

Тот кивнул.