— Скажи что-нибудь на своем языке, — попросила Иль. Ее восхищение оннарцем росло с каждой его историей. Подумать только, сколько чудес он повидал за свою жизнь! Даже Иркуль не был в стольких землях, в скольких был простой мастер по стеклу Уульме. Иль переполняла такая гордость, будто это она, а не Уульме, пережила все эти приключения.
Уульме задумался. Он давно ничего не говорил на оннарском. Большой беды не будет, если скажет.
И он заговорил. Иль даже ахнула — настолько непохоже звучал его голос, когда он произносил слова на родном наречии!
— Как красиво! — сказала она, сверх всякой меры взволнованная удивительными историями из жизни пришлого оннарца и звуками чужой незнакомой речи. — Я хочу выучить этот язык!
— Зачем? — спросил Уульме, словно очнувшись от дремы.
— До встречи с тобой я никогда не думала, что в этом мире есть другие языки. Есть люди, не знающие нашей нордарской земли. А теперь я хочу обойти их все и с каждым жителем говорить на его языке! Я смогу выучить оннарский, и тогда, когда придется мне встретиться с настоящим оннарцем, я заговорю с ним так, что он тотчас же меня поймет!
— Если ты желаешь того, принцесса, — нехотя согласился Уульме, втайне надеясь, что назавтра взбалмошная кера передумает.
Но Иль твердо решила выучить иной язык. Каждый вечер она заставляла называть Уульме все предметы в доме на оннарском, повторяя про себя и злясь, что диковинные слова вылетают у нее из головы, стоит только Уульме закрыть за собой дверь. Купив бумаги и чернил, Иль записывала мемлекскими буквами оннарские слова, а потом и короткие предложения. Язык, и без того нелегкий для любого чужака, давался кере тяжело. Много раз она начинала плакать от усталости и злости, ибо Уульме не понимал, что она говорила, а она, в свою очередь, не понимала Уульме, когда он начинал говорить быстро и больше трех слов подряд.
- Не ругай себя, принцесса, — посмеивался Уульме. — Я нордарское наречие тоже не сразу выучил.
Он был уверен, что никогда Иль не окажется на оннарской земле:
Уульме подгонял жалкий, но цепкий страх. С упорством настоящего зверя, которого вот-вот загонят в ловушку, юноша шёл, все ускоряя шаг. Больше всего на свете он боялся, что его обнаружат на пустынной малохоженой тропе по дороге из Низинного Края в Стрелавицу и воротят обратно. Он с радостью принял бы смерть от руки врага, но понимал, что даже за такой страшный проступок, какой он совершил, отец не позволит отнять у него жизнь.
Когда-то давно Мелесгард взял маленького Уульме в Неммит-Сор — столицу Северного Оннара, и мальчик увидел первую в своей жизни казнь — казнили какого-то беглого рийнадрёкца, который, выплюнув проклятье своего рода, принял смерть. С тех пор прошло восемь зим, но Уульме был уверен, что и он, пожелай того боги, не дрогнул бы, не струхнул. Куда страшнее другое: на всю жизнь получить клеймо предателя и труса. Уульме словно наяву увидал, как друзья обходят его, брезгуя даже дышать одним с ним воздухом. Он увидал и отца, постаревшего, посеревшего, не смеющего поднять глаз, и мать, закутанную в черный платок, чтобы не показывать миру своих слез. Братьям его тоже пришлось бы несладко — даже простому пастушку не возбранялось бы выкрикнуть им в лицо правду об Уульме-предателе.
Закусив губу и сжав кулаки, он побежал вперед. Лишь через три тысячи шагов он остановился и, едва переведя дух, поковылял снова. Узконосые сапоги на невысоком каблуке, пошитые для езды верхом, на неровной лесной дороге превратились в ножные колодки. Уульме корёжило от боли, когда он случайно спотыкался о ветки, а горячий пот, стекавший в голенище, лишь усиливал его муку. Он было решил снять сапоги и идти босым, но быстро передумал. В лопнувшие мозоли непременно попадает гнилая земля, а кровавый след может привлечь зверье, обитавшее в лесу.
Ночью, сидя подле мертвого Лусмидура, он решил, что никогда не вернется домой, не покажется на глаза отцу с матерью. А для этого ему нужно уйти как можно дальше. Покинуть окрест, а потом и Северный Оннар и отправиться, куда дорога поведет.
Так он шел весь день — шаг за шагом, выбирая самые нехоженые тропы, чтобы ненароком не попасться на глаза одиноким путешественникам, держащим, как и он, путь в Стрелавицу.
Только с последними лучами солнца он заметил, что дошел до Большой Развилки — месту, куда вели все дороги из всех основных окрестов Северного Оннара — Орлат-Маа, Низинного Края, Хумлай-Она, Неммит-Сора и Олеймана. До Стрелавицы оставалось не больше трех тысяч шагов, но Уульме знал, что ворота города уже заперты, а отопрут их только наутро. Заночевать ему пришлось в лесу, взобравшись на дерево и привязавшись к стволу ремнем для надежности.
Проснулся он, уже когда солнце было в зените. В горле у него пересохло, а живот сводило от голода. Ночью, перед сном, он нашел немного воды в старом пне и, не обращая внимания на привкус гнили, жадно ее выпил. В четырех сотнях шагов должен был быть ручей, но Уульме решил не тратить драгоценные силы на дорогу туда и обратно. Ему нужно незаметно проскочить всех караульных Стрелавицы и попасть в город, а уже оттуда перебраться в Южный Оннар, в столицу его Опелейх, поэтому он потерпит. Напьется потом.
Он попытался размять ноги. Со сна ему показалось, что боль, тупым ножом терзавшая его ступни, сдалась и отступила, но лишь один неверный шаг заставил Уульме охнуть и опуститься на землю.
Короткий отрезок пути, который он мог бы одолеть еще к обеду, превратится в долгое путешествие.
Уульме рывком поднялся на ноги и, стараясь не стонать, поплелся вперед. Уже на подходе к городу он снял с себя плащ и оторвал от него меховой воротник. В Южном Оннаре куда как теплее, чем в Низинном Крае, так что без куньей опушки он проживет, а вот богатое платье может привлечь к нему совсем ненужное внимание.
Он дошел до ближайшей харчевни, которые принимали путников, не успевших к закрытию городских врат, где сразу же был подобран одним южным оннарцем, ехавшим из Орлат-Маа обратно домой.
— Садись, малец! — добродушно крикнул он, когда повозка, запряженная редким в этих местах черным ослом, поравнялась с Уульме.
Тот сначала дернулся в сторону, испугавшись того, что его нашли, но потом, увидев чужака, знать не знающего ни о каких пропавших Уульме, согласился. Говорить он не стал, лишь кивком поблагодарил доброго возницу, когда ворота Стрелавицы остались позади.
— Будь здрав! — напоследок пожелал южанин.
Уульме спрыгнул на вымощенную белым камнем мостовую. Пошарив в карманах штанов и куртки, Уульме с горечью обнаружил, что денег у него не было. Ни медяка! Да и ни к чему ему были деньги в дозоре с Лусмидуром…
На поясе у него висел дорогой кинжал, с вделанными в рукоять крупными рубинами. Одного камня бы хватило оплатить постой на любом постоялом дворе на месяц вперед, а в Опелейх въехать на наемном извозчике, но Уульме даже не подумал об этом — кинжал был подарком отца, настоящей святыней, которую не продают и не передаривают!
Немного поразмыслив, Уульме снял с груди висевший серебряный кулон в виде лошади. Кулон тоже был подарком, но менее ценным, нежели кинжал. Да и продать его было куда как легче. Уульме собрался с духом и зашел на первый же попавшийся ему на глаза постоялый двор. Гостей было немного, большинство разъехалось по своим делам сразу после завтрака, лишь пара постояльцев сидела у самого дальнего окна.
За стойкой, охая и почесываясь, стоял толстый северянин и лениво натирал драным полотенцем большие серебряные кубки, в которых подавалось вино для особо дорогих хозяину гостей.
— Хозяин Гудиймар? — спросил Уульме. Имя он прочитал на вывеске, висящей над входом в трактир. Ему редко приходилось бывать в подобных местах и он не знал, как надобно ему вести себя. Обычно они с отцом останавливались во дворцах Перстов или других богатых господ, коли им приходилось путешествовать.
— Он самый, — зевнул пузан. — Счастлив служить юному господину.
Уульме разжал ладонь и показал серебряную фигурку толстяку.
