Подождав немного, на негнущихся ногах она вышла из укрытия.

— И эту уморить? — повторила страшные слова. — А отец родной-то правду мне приходил вещать, — Настасья торопливо перекрестилась на фреску Архангела Михаила. Теперь полумрак церковного притвора не пугал, а успокаивал, враги там, снаружи. — Что же делать? Сказать Всеволоду? Да он не поверит, только в ярость придет, слушать меня не станет. А самой мне не справиться, я никому довериться не могу, любой врагом оказаться может, даже Фекле доверия нет… и голос такой знакомый! Выходит, я обречена, по весне меня удавят, а ежели Всеволод передумает, да смилостивится ко мне, так и раньше!

Настасья опять села на пол у подножия гробницы, обнимая колени.

— Можно уехать к отцу и спастись. Все ему рассказать, и про сегодняшний разговор тоже, уж он мне поверит, он не Всеволод. Может нянька права — князь мой со мной не был, епископ нас развенчает, а по благословению можно и нового мужа сыскать… И забыть все, как дурной сон, никогда не вспоминать… И его не вспоминать…

От камня по спине потянуло холодом, пальцы на ногах стало покалывать. Настасья неохотно поднялась. Странный выбор — жизнь или борьба за недостижимую любовь к человеку, которому этого и не нужно.

— Послушай, Ефросинья, — в отчаянье кинула Настасья тяжелому надгробью, — может так случиться, что скоро и я рядом с тобой буду лежать. Хотя нет, для меня место попроще сыщут, и цветов никто не принесет… Но ты же доброю была, милостивой! И вины моей пред тобой нет. Я за детками твоими пригляжу, в обиду их не дам, а ты замолви за меня там, в небесных кущах, словечко, чтобы хоть на краткий миг, да хоть на день, мне бабьего счастья чуть отсыпали, пусть не так щедро, горсть одну, мне и того хватит.

Лампада мерно качнулась. Анастасия, подобрав тяжелый навершник, побежала к выходу, нет не умирать, бороться за любовь.

Как назло, в охранники Настасья выбрала себе Кряжа. Если он и заметил кого-то из нарочитых мужей, отходящих от церкви, то рассказать княгине уж точно не сможет. Да и на торг ли завернули злодеи? Они могли уйти задней улицей, никем незамеченными.

— Бояре здесь какие не проходили? — все же спросила Настасья у гридня-великана.

Тот отрицательно помотал головой.

Вначале, под впечатлением от произошедшего, Настасья была возбуждена и смела, но чем ближе они с Кряжем подходили к княжьему двору, тем сильнее княгиню опутывал страх.

«Что же делать? Может все же решиться да Всеволоду сказать? Да разве ж он поверит! Только намекнула на посадника, так и то как орал, а если я про смерть Ефросиньи поведаю… должно раньше душегубов меня придушит — коварная дочь Улиты раздор сеет, именем любимой жены прикрываясь… Уж вестимо, как все будет. И кому помешала Ефросинья? Кому мешают жены князя Дмитровского? Тому, кто желает пристроить свою дочь за князя. Значит, всем крутит этот Домогост. А в тереме княжьем есть его человек, да может и не один. Они обо всем ему докладывают. А Сулену с дочкой убили, так как те слишком уж многое ведали. Про то душегубы сами сказали… Ну, ничего, у меня еще есть время до весны, а там Ивашка совсем уж окрепнет, бегать станет, все тогда Всеволоду выложу и в монастырь отпрошусь…» К ужасу, Настасья заметила, что у нее дергается веко. «Успокойся, — приказала сама себе, — у тебя есть время. Я что-нибудь придумаю, а не смогу, так матушке Елене найду с кем грамотицу передать, она мудрая, что-нибудь посоветует, на погибель меня не отдаст».

На сенной порог Настасья вступила уже немного успокоившись.

Навстречу княгине выбежала Фекла.

— Князь пробудился, к заутренней трапезе тебя дожидается.

— Уж вечерять пора, — усмехнулась Настасья. — Сильно мается болезный? — не удержала она злой иронии.

— Крепится, — вздохнула Фекла, но узкие щелочки хитрых глаз тоже смеялись.

— А Прасковья с Ивашей? — Настасья скинула тяжелый полушубок на руки подбежавших челядинок.

— Не гневайся, не дождались тебя, светлейшая, уж откушали.

Настасья потерла красные обветренные руки. В волнении, выбежав из церкви, она забыла не только надеть рукавицы, но и запахнуть плотнее шерстяной убрус, и только попав в домашнее тепло, всей озябшей кожей ощутила, как продрогла под влажным, пробирающим до косточек ветром.

— Похлебочки бы горяченькой, — улыбнулась Настасья Фекле.

— Так все готово, светлейшая.

Настасья зашуршала подолом вдоль бревенчатых стен, направившись в трапезную. После вчерашнего сеновала видеть Всеволода ей не хотелось. «Чего он меня ждет? Похлебал бы кислых щей с похмелья, да и шел бы по своей надобности, — раздраженно думала она, и тут же участливо вздыхала, — а не простудился ли, не в жару ли?» Определить свое отношение к мужу до конца она так и не смогла.

Всеволод смурной в одиночестве сидел за трапезным столом. На столе дымились кушанья, но князь не ел, задумчиво глядя куда-то в край столешницы.

— Здрав будь, княже, — холодно произнесла Настасья, приближаясь.

— Все ли ладно? — неожиданно мягко вдруг обратился он к ней, даже слегка привставая.

— Молиться ходила, в толпе не могу, в одиночку лучше, — поспешила оправдаться Настасья, хотя у нее об том никто и не спрашивал.

— А нынче пироги с брусникой, как ты любишь, — указал Всеволод на золотую корочку сдобы.

«Откуда ему знать, что я люблю?» — удивилась Настасья, медленно присаживаясь к столу. Ела она молча, не поднимая глаз, продолжая мыслями пребывать у мрачного надгробья.

— Да не буду я больше так напиваться, обещаю, — по своему объяснил ее отсутствующий взгляд Всеволод, — не знаю, что на меня нашло, и выпил не так что бы уж и много… бывало и больше, — и тут же осекся, осознав, что взболтнул лишнего.

Настасья промолчала, отложив полпирожка. Кусок в горло не лез.

— Наговорил тебе чего во хмелю? — насторожился Всеволод, заглядывая ей в лицо.

— Нет, Фросей назвал, — с вызовом посмотрела на него Настасья.

— Ну, прости… опять скажешь, обижает, а потом прощение просит, — кисло улыбнулся он.

— Не скажу, княже, твоя воля, — равнодушно пожала плечами Настасья. «Сломалась я. Сил уж нет, а как в храме жарко просила, а пришла, и нет воли бороться».

— Левонтий сказал, ты на меч кидалась, чтоб меня выволочь, — у Всеволода покраснели мочки ушей, а по шее пошли красные пятна, — ты так больше не делай, я ж зарубить тя мог.

— Не зарубил бы, не мучь себя, — наконец поняла причину княжьей доброты Настасья.

«И зачем ему конюх все поведал? Теперь мается, а изменить уж ничего нельзя. Впрочем, так ему и надобно».

— Я не хотел, не знаю, что на меня нашло. Я уж бранил их, что за тобой послали… что ты меня таким увидела, — князь прикусил нижнюю губу, вид у него был крепко виноватым.

Можно было потоптаться по нему, раз уж он готов каяться, отмстить за «ведьму» и пир у Домогоста, и Настасья не отказала себе в удовольствии:

— Да ты горишь, княже, не жар ли? — ехидно спросила она, намекая на покрасневшие стыдом уши.

— Да может и жар, приложи ручку, — и лицо серьезное, без усмешки.

Настасья встревоженно поднялась, потянулась ладонью ко лбу мужа — теплый, но не горячий. Облегченно выдохнула.

— Ты губами, ловчей будет, — а вот теперь в серых очах плясали веселые искорки.

— Нет у тебя жара, и так понятно, — надувшись, села на место Настасья.

— Целовать уж не хочешь? — Всеволод замер, ожидая ответа.

«Зачем выпытывать, опять по кругу ходить? А потом ворвется какой-нибудь посланник, и все рассыпится».

— А ты хочешь? — смело ответила она на вопросительный взгляд.

И как в воду глянула. В горницу с поспешным поклоном, сияя кривой улыбкой, влетел тиун Яков:

— Княже, вепрь! Ловчие вепря выследили на Терновой заимке. Тебя ждут, бают — матерый зверина.

Яков говорил с придыханием, увлеченно размахивая руками и глупо скалясь, но глазом косил то на молодую княгиню, то на князя, словно пытаясь угадать, а что здесь происходило. «А ведь это может быть и он, — пробрало Настасью, — покойную Желану отправлять со двора не хотел, все время против меня князю поет. И по росту на одного их злодеев подходит. И сейчас прибежал, спроста ли?» Настасья разволновалась, комкая край рукава. Вот он, враг, да еще и так близко.