— Вот еще, я тоже в церковь хочу, — тут же передумала Прасковья, и горделиво пошла впереди.

Фекла сокрушенно покачала головой.

— Ох, хворостина по ней плачет.

— Скажи, Феклуша, — обратилась Настасья, пока ни охрана, ни княжна не слышали ее, — а правда, что князь к дочке посадника Домогоста сватался?

— Не знаю я того, — недовольно сморщила длинный нос ключница, — чудил он после смерти княгини много, может и посватался, с него станется. Себя не бережет, так хоть людей бы поберег. Ах, светлейшая, уж как нам хозяюшка добрая нужна, уж как тебя ждали, — Фекла с улыбкой заглянула Настасье в лицо.

— Не справляюсь я, подвела я вас, — снова расстроилась Настасья, разом вспомнив все свои неудачи.

Фекла набрала воздух ответить что-то бодрое и успокаивающее, но не успела.

— Благослови Бог княгинюшку, — между гриднями и Настасьей как из-под земли выросла древняя старуха.

Длинный шерстяной убрус почти полностью обволакивал маленькую сгорбленную фигурку, оставляя открытыми только протянутую к Настасье иссушенную крючковатую руку да сморщенное пожелтевшее лицо с узкими слезящимися глазками и щелью беззубого рта. Один из гридней, поздно опомнившись, попытался оттеснить старуху, но княгиня жестом показала не трогать.

Настасья торопливо полезла в кошель Всеволода, отчего-то именно туда, а не в свой, и извлекла векшу[5].

— Благослови Бог и тебя, бабушка, — протянула Настасья серебро, собираясь вложить его в иссушенную руку.

— Никого не бойся, княгиня, — взгляд старухи стал цепким, притягивающим, — тебя есть кому защитить.

— Бабка, ты что ль защитница?! — гоготнул басом самый здоровый гридень. — Клюкой ворогов княгини зарубишь.

— Надо будет, и клюкой зарублю, — как-то обыденно прохрипела старуха, откланиваясь и сходя с дороги Настасьи.

«А народ меня любит, вон, даже старухи за меня. А что в тереме княжьем гадюки сидят, так мне и дела до того нет», — взбодрилась Настасья и, осмелев, догнала Прасковью, и взяла ее за руку. От неожиданности девочка не стала вырываться, и так они вместе ступили на порог Успенского храма.

Князя по возвращении застали на дворе, он кружил с одним из кметей[6], упражняясь на деревянных мечах. Свитка небрежно валялась на сенных перилах, рукава рубахи по локоть закатаны, движения то мягкие, крадущиеся, то стремительные, жалящие, в очах светился азарт борьбы. Молодой вой старался угнаться за Всеволодом, разгадывая направление нового удара, но сам атаковать уже не успевал. Взмах, взмах, выпад, и вот уже деревянный меч кметя летит на землю. Всеволод, пряча довольную улыбку, утирает крупные капли пота со лба. «Радуется, что отрок», — с набежавшей нежностью подумала Настасья.

И только сейчас она разглядела, что неловким кметем был никто иной, как Борята. Увидев княгиню, парень с досадой пнул свой меч. Одно дело проиграть пред очами дружины и совсем другое — показать себя желторотым птенцом пред красавицей-зазнобой. В другое время Настасью это бы позабавило, но сейчас она видела только Всеволода. А вот князь ее появления как будто и не приметил вовсе.

— Тятя, а мы к матушке ходили, — подлетела к Всеволоду Прасковья, — службу заказали.

Всеволод выпрямился, медленным движением надел поднесенную ему свитку. Лицо сразу стало каменным, непроницаемым.

— Мы с тобой тоже сходим, — потрепал он дочь по белокурой головке, — сходим проведать.

И этим «с тобой», а не «с вами» князь давал понять Настасье, что она лезет куда не просят, что горе семьи — это только их горе, его и дочери, а молодая жена лишняя даже в скорби. Тоненькая ниточка, протянувшаяся между супругами, оборвалась. «Опять я поспешила, нельзя с ними спешить. Ловчий с меня дурной», — расстроилась Настасья.

— Я как лучше хотела, — отчего-то стала она оправдываться.

— Знать бы, чего ты там на самом деле хотела, — процедил князь, отворачиваясь.

[1] Лабаз — здесь в значении лавки.

[2] Тать — вор, разбойник.

[3] Заушницы — височные кольца.

[4] Гости — здесь купцы, торговцы.

[5] Векша — мелкая денежная единица Древней Руси.

[6] Кметь — здесь старший воин.

Следующие несколько дней Всеволод от Настасьи бегал, ну так ей показалось: поутру ел спешно, говорил мало, а потом уходил в гридницу, куда Настасье входа теперь не было, или уезжал в город, на крепостные стены, за околицу, по возвращении долго торчал на конюшнях, самолично чистя своего любимца, солового коня Буяна. Настасья, подхватив Ивашку, тоже, как бы случайно, шла посмотреть лошадок, но Всеволод, немного поигравшись с сыном, уходил прочь. Настасья при этом удостаивалась только беглых взглядов.

В конце концов княгиня решила прекратить охоту за мужем, не хотелось быть посмешищем, и в очередной хмурый осенний день в конюшни не пошла, снова облюбовав для прогулки сад.

Посадский скорняк довольно быстро сточал для маленького княжича одежки, и теперь можно было, не опасаясь, бродить, шелестя осыпавшимися листьями. Бродил Иван не сам, Настасья водила его за обе руки, наблюдая как он перебирает нетвердыми ножками, но и это уже радовало.

— Ничего, скоро сам побежишь, дай срок, — ворковала названная матушка.

С неба сорвался первый снег: несколько крупных снежинок в медленном кружении плавно опустились на подставленную Настасьей рукавицу.

— Иваша, снег! Ты видишь снег? Малаша, гляди, снежинки! — радовалась Настасья как дитя. — Снег!

«Орет, как полоумная», — долетел до уха княгини обрывок чьих-то злобных слов. Кто-то из челядинок князя опять наблюдал за ней недобрым глазом. Радость истаяла, как осенняя снежинка на ладони.

— Пойдемте в дом, — сухо сказала Настасья Маланье.

Передав сонного от прогулки Ивана няньке Нениле, княгиня, накинув душегрейку, пошла по длинной лестнице в светлицу.

Верхняя светлица не отапливалась, и оттого в это время года там никогда никого не бывало, а Настасье и не хотелось никого видеть. Зато можно открыть окошко и, высунув руку, наловить вволю снежинок, не опасаясь кривых взглядов. «Это ангелы с крыльев пух теряют», — вспомнились слова матушки Елены. А дома, в Черноречье, Настасья с братиками завороженно задирали головы к седому небу, пытаясь разглядеть небесных заступников.

Быстро начало темнеть, по углам светлицы уже образовались плотные тени сумрака. Настасья потерла ладони, подула на озябшие пальцы, надо возвращаться. Прикрыв за собой дверь, княгиня стала спускаться вниз. И тут из-за угла неожиданно вылетел Всеволод. Он размашистой походкой, прокладывая себе путь светцом, направлялся прямо к лестнице:

— А вот я сейчас гляну из светлицы, палят они костры на Сокольничей али дрова берегут, — недовольно крикнул он кому-то, — и не надобно за мной ходить, следить надо за дозорными, а не за князем по пятам бегать.

Настасья вжалась в стену. Может не заметит? Всеволод скрипнул первой половицей, поднял голову, освещая лестницу, и увидел свою княгиню.

Она медленно поклонилась в пояс, как положено покорной жене. Всеволод замер, словно раздумывая — подниматься или развернуться и уйти. «Брезгует, даже мимо ему противно проходить», — раздраженно прикусила губу Настасья. Она тоже не двигалась, свысока надменным взглядом сверля мужа. Неловкое мгновение затягивалось.

Всеволод сделал несколько шагов, лестница под его тяжелым шагом жалобно застонала. Настасья царицей Савской, бережно подобрав концы навершника, тоже пошла вниз. Обычай велел, дождаться пока пройдет супружник, а уж потом самой спускаться, но Настасьей руководили обида и упрямство, и она шла прямо на Всеволода. «Как там в байке про двух баранов, что с моста оба упали?» — пролетело в голове.

Нацепив на себя небрежную усмешку и прищурив левый глаз, князь прижался к стене, поворотом головы указывая, мол, проходи, коль неймется, подожду. «Пропускаешь? Так я и пойду, упираться не стану». Шаг, другой, третий. Между ними осталось несколько ступеней, Настасья пока смотрела на мужа сверху, но еще немного, и он опять будет выше. «Гляди-ка, как влип в бревна, боится — задену». И внутренний бесенок опять проснулся, растревоженный злостью и обидой, он все время просыпался невовремя, подставляя Настасью. И сейчас дергал сделать этому надменному супружнику какую-нибудь гадость. Какую?