— Полежи со мной немного, — жалобно попросила Прасковья.

Настасья прилегла на чуть-чуть и провалилась в глубокий сон без сновидений.

Проснулась от того, что по ней ползал пробудившийся чуть раньше Иван и дергал матушкины волосы, рядом, свернувшись калачиком, спала Прасковья, а напротив у печи спиной к лежанке сидел Всеволод и палил Настасьину телятину.

— Зачем сжег? Я ж то для вас, как лучше хотела, — с укором, но не зло спросила Настасья.

Ни ярости, ни злости по утру не осталось, а было какое-то отупляющее опустошение. Слишком много вчера страстей выплеснулось.

— Ты Ивану нужна, не могу я тебя выпроводить, — хрипло, не оглядываясь, проговорил Всеволод. — Если ты уедешь, а с ним чего случится, не прощу себе, но к дочери моей не лезь. Нечего ее приманивать.

— Дурному научу, — хмыкнула Настасья, показывая, что ей совсем не больно.

— Сама про то сказала, — Всеволод встал, и Настасья увидела его осунувшееся с черными тенями лицо, — а в Бежск не к чему посылать, Михаилом его звали, как меня. Он еще смеялся, мол, княже, мы с тобой тезки.

— Я ее не убивала, — сказала, и сама себя обругала, к чему все время оправдываться, коли он и слышать не хочет.

— Такая молодая, а уж так умело врешь, — проронил князь с легкой брезгливостью.

— С юных ногтей на княжьем столе сидишь, а правду от лжи не отличаешь, — не осталась в долгу Настасья.

Что делать, держать язык за зубами она никогда не умела. А Всеволод покраснел, таки ужалила, но он тоже вымотался до истощения, поэтому отвечать не стал. Просто молча поднялся и пошел к выходу.

— Помирились? — влетела в горницу Фекла, чуть не сталкиваясь с хозяином. — Вот и славно, стол накрыт. Милости просим.

«Сейчас скажет — я с ней за стол не сяду», — прищурила глаза Настасья.

— К столу приходи как прежде, нечего по граду слухи будить, — холодно бросил Всеволод и вышел вон.

— Кто ж ему напел? — в след князю задумчиво проговорила Фекла, постукивая по стене длинными пальцами. — Ведь так хитро подвели, что он и сам поверил, что вину твою углядел. Так хитро, аж боязно.

— Никто ему ничего не говорил, — Настасья потерла виски, тонкие молоточки стучались изнутри, вызывая волны боли. — Он во мне другую видит, точно не со мной, а с ней говорит.

Только сейчас все начало вставать на свои места: Всеволод не желал ее брать в жены не потому, что она незаконная дочь князя, и даже не потому, что оказалась дочерью боярина, он не хотел брать в жены Ее дочь, дочь Улиты, женщины, в которой когда-то сильно разочаровался. Которую он любил чистой юношеской любовью, а потом ему раскрыли глаза, и он увидел пропасть, в которую чуть не упал. И пережить это снова, разочароваться Всеволод не желал, и потому все даже малейшие промахи Настасьи он всегда будет рассматривать как доказательство ее порочности, ведьминой крови. А значит, правильно она сегодня сказала Прасковье, будущего у них с мужем нет, меж ними всегда будет стоять не только образ покойницы Ефросиньи, меж ними будет стоять и Улита!

Во всем произошедшем был только один прибыток — слуги стали до дрожи в коленях бояться молодой княгини. Исчезли смешки и перешептывание, челядинки бежали по первому зову, раболепно заглядывая в глаза, и, не дай тебе Бог, хозяйке сдвинуть недовольно бровки, у нерасторопных холопок все тут же начинало валиться из рук, испытать судьбу Сулены никому не хотелось. Из двух версий — про неизвестного посланника, которому княгиня якобы кинула через забор приказ убить семью вредной няньки, и месть заступницы-старухи с торга — слуги охотней верили в красочно расписанную Прасковьей историю, которой вторили Фекла и гридни. Княгиню защищают ведовские чары и потому становиться у нее на пути себе дороже.

Настасью вначале это сильно испугало, мало слухов, что дочь колдуна, так еще и кровавые ведовские покровители, но постепенно она ухватила явную выгоду, хотя бы со стороны челяди теперь не было тех, кто в открытую старался досадить молодой хозяйке. «А и пусть боятся, спокойней жить будет», — обводила она наиболее вредных теток тяжелым взглядом южных очей.

Прасковья, несмотря на запрет отца, бегала за Настасьей хвостом. Как когда-то она старательно избегала общения с мачехой, так же упрямо княжна теперь придумывала поводы для встречи: то нитка в пяльцах запуталась, узор вкривь пошел, то яблочко Ивашке принесла, то пирожков Ненилы захотелось. А Настасья падчерицу не гнала, наоборот, следуя внутреннему сопротивлению несправедливости, всячески привечала — расчесывала косы, учила северной вышивке, вместе, закрывшись ото всех, они сурьмили брови и румянили свеклой щеки, хохоча пред медным зеркальцем. Конечно, Всеволоду об том докладывали, и он, проходя с каменным лицом мимо Настасьи, тайком отчитывал дочь за своеволие, но этим и ограничивался, и посиделки продолжались.

Первый снег на седмицу выпал раньше Покрова, по всем приметам жди суровой зимы. Ожидание испытаний заставляло людей усердней молиться. К праздничной заутренней князь с семьей должны были отправиться не в домовую церковь, а посетить со всеми боярами Успенский собор. Событие для Настасьи торжественное и важное. Ведь она, как княгиня, еще ни разу не бывала на общих службах. А ведь в храме будут жены и дочери бояр, может и дочь посадника Домогоста.

Настасья открыла короб с приданым, вытаскивая наряды. Так не хотелось ударить в грязь лицом перед местными бабами, показаться проще, хуже одетой… ну и чего там скрывать, молодая княгиня не желала потеряться меж молоденьких боярышень, средь которых затесалась и бывшая невеста князя.

Стан покрыл изумрудный навершник, голову обвил новый аксамитовый повой, от которого на плечи падал белоснежный шелк невесомого убруса. Ну а шею отяжелили бесчисленные нити мелкого речного жемчуга и разноцветного бисера, они оттеняли карие глаза, приятными бликами играли на смуглой коже. Зерцало поймало довольную улыбку: «Хороша! Ну, хороша же!»

Немного волнуясь, Настасья лебедушкой вплыла в трапезную, подождать мужа.

— Княже, боярин Микула тебе к празднику вина заморского передал, — это в горницу без стука ввалился Борята, вошел и замер, уставившись на Настасью.

— Князь еще не явился, — смутившись, покраснела княгиня. — На столе оставь, мы сейчас к Успению уйдем.

— А я, вот, — Борята неловко приподнял крынку. — А… — и замолчал, тоже краснея.

— Чего ты здесь толчешься? — вихрем ворвался Всеволод, бросая на кметя недовольный взгляд. — Параскева где, опаздываем уж? — буркнул он и в сторону жены.

— Так уж в сенях, нас ждет.

— Микула вина передал, — одновременно заговорили княгиня и воин.

— Ставь да иди. И чего стоим? — так же обоим отдал приказ Всеволод.

Настасья и не ждала, что муж оценит ее старания, но все ж в груди болезненно защемило, и особенно неприятно, что при Боряте, и тот видел пренебрежение к ней мужа своими глазами.

Кметь удалился, Настасья с Всеволодом пошли по узкому переходу к сеням. Вернее, Всеволод шел широким богатырским шагом, а Настасья, с трудом за ним поспевая, почти бежала, путаясь в складках подола.

— И бус, что малая Прасковья, по неразумению нацепила, — поддел ее Всеволод, не оглядываясь, — чистая сорока, та тоже все блестящее в гнездо тащит.

Всеволод часто шутил и с дочерью, но это было как-то по-доброму, не обидно, сейчас же он просто колол злой усмешкой. И все очарование утра пропало, и сама себе Настасья показалась нелепой с этой связкой тяжелых бус на шее. Княгиня остановилась, перестав бежать за мужем, и начала одну за другой рвать нитки ожерелий. Мелкие бусины потоком посыпались вниз, разлетаясь в разные стороны. Одна нить, вторая, третья…

— Да ты что творишь?! — к ней с испуганным лицом подлетел Всеволод. — Да я же пошутил! Не трогай.

Но Настасьей овладело исступление, и она продолжала освобождать шею.

— Да перестань, — Всеволод перехватил ее руки, заглянул в глаза, — перестань. Ну, прости, я виноват. Хороша ты, очень хороша, зачем так-то?