Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Что-то еще, Гук?

Голос сеньора прервал его воспоминания.

— Нет, мессир. С этого вечера все и начнем.

— Хорошо! Поторопитесь!

Откланявшись, Берил и Гук быстро удалились исполнять приказание.

Тем же вечером длинный караван повозок, нагруженных сундуками и кухонной утварью, отбыл из замка Воллор в направлении замка Монгерль. Караван возглавлял Франсуа с супругой, за ними тянулась челядь.

Альбери уколола палец штопальной иглой и в сердцах чуть было не выругалась. Рядом с ней, мягко откинувшись в кресле, погруженная в свои мысли, вышивала Антуанетта де Шазерон. Ни за что на свете молодая женщина не нарушила бы молчания. Альбери не стремилась заводить разговор с владелицей замка, хотя и находила в ней нечто привлекательное и симпатичное. Раз и навсегда она возненавидела все, что касалось Франсуа де Шазерона, но тем не менее все пятнадцать лет добросовестно выполняла свою работу. Она прятала от всех свой смех, для всех у нее было непроницаемое лицо, на котором уничтожающей иронией поблескивали стальные глаза. Этим она защищалась от вожделения мужчин. Впрочем, последние совсем не интересовали ее. Как и ее бабушка, она лучше находила общий язык с волками, нежели с людьми.

— Я жду ребенка.

Альбери не сразу среагировала на вялую, застенчивую интонацию Антуанетты. И только когда та, слегка прокашлявшись, повторила, Альбери подняла голову, а сердце ее учащенно забилось.

— В самом деле? — произнесла она.

— Во всяком случае, я так думаю, — добавила Антуанетта, прикусив губку и уже сожалея о вырвавшемся признании.

Временами Альбери внушала ей необъяснимый страх. Правда, она хорошо заведовала хозяйством замка Монгерль, и нельзя было сказать ничего плохого ни о ее работе, ни об услужливости за ту неделю, что они жили в замке. Антуанетта не раз пыталась пробить стену ее сдержанности, но натыкалась лишь на обычную учтивость, не допускающую сближения. Нечего и говорить, что Альбери всякий раз удалялась, как только Франсуа входил в комнату, где она находилась.

— Наш сеньор, должно быть, очень радуется такой новости, — вежливо предположила Альбери, похолодевшими пальцами воткнув иголку в подушечку.

— Он еще ничего не знает. Он так раздражен этими последними событиями, что я не решаюсь ему сказать.

— Вы осмотрительны.

Тон ее голоса был сухой, очень сухой.

— Вы так считаете?

Что-то паническое набежало на ее чело, и Альбери тотчас пожалела о своих словах. Участливо улыбнувшись, она поспешила исправиться:

— Оба вы пережили бурю, и, может быть, ваши недомогания вызваны переживаниями от вполне понятного волнения. А тут еще заботы о несчастных, оставшихся без крова. По-моему, лучше немного выждать.

Антуанетта какое-то время молча смотрела на нее, потом кивнула. Да, об этом она и не подумала.

— Возможно, вы и правы. Благоразумнее будет подождать, прежде чем утверждать… Мне так хочется подарить ему сына…

Альбери подавила в себе раздражение. Ей неприятно было выслушивать сетования этой женщины. Если произойдет выкидыш, то вина ляжет на ее мужа как расплата за его жестокость, надменность, самодовольство. Ведь на нем висит проклятие, и она мизинцем не пошевельнет, чтобы отвратить его.

Давно уже ее родные ждали дня отмщения за отца, убитого по приказу Франсуа, за разбитую семью, вынужденную жить, таясь от всех.

Альбери с трудом сглотнула слюну — от сдерживаемого гнева сжало горло. Нет, Антуанетта не виновата в произошедшей трагедии, она даже не знает, что случилось пятнадцать лет назад, так как замужем она всего три месяца. А вот муж ее Франсуа не дождется наследника.

Альбери посчитала, что сейчас самое время уйти. Ее уход сойдет за проявление стыдливости. Положив свое шитье на стоящий рядом табурет, она вышла из комнаты — сердце ее и душа были глухи как никогда.

Через мгновение возникло неодолимое желание убежать далеко, очень далеко от этих стен, в которых она задыхалась, от обязанностей экономки при Гуке, от почтительности солдат и местных жителей, на которую ей давали право его имя и титул. Она вынуждена была прижаться спиной к стене, почти вдавиться в нее, после того как закрыла за собой тяжелую дверь. Запрокинув голову, она учащенно дышала. В двадцать шесть лет она уже чувствовала себя старухой, уставшей от жизни.

И тут до нее дошло, что не ярость тому причиной. Просто этой ночью будет полнолуние.

От слез щипало глаза. Ей хорошо были известны скрытая боль, появляющаяся во всех членах, животная злоба, постепенно, за несколько часов овладевающая ею, жажда вкуса крови во рту. Скоро это начнется. Сперва с живота, который покроется шерстью, потом шерсть появится на ногах и руках. Затем ей станет плохо, плохо до такой степени, что захочется выть, потому что ее тело начнет скручиваться, вытягиваться, изменяться до тех пор, пока в нем не останется ничего человеческого. И все же она не забудет, кем была и для чего все это.

Альбери сильнее уцепилась ногтями за камень и успокоилась. Итак, превратившись в волчицу, она воссоединится с родными. А это самое главное.

Гук де ла Фэ стоял у окна. Глаза его были печальны. Солнце медленно опускалось за замок, оставляя за собой краснеющее зеркало пруда, возле которого мирно паслись овцы и коровы. В последние недели он много помогал Берилу и его людям и почти забыл, что ожидало его этой ночью, как и во все полнолунные ночи за последние тринадцать лет. Тринадцать лет уже прошло со времени, как он открыл страшную тайну Монгерля и молчал о ней.

Той роковой ночью сентября 1500 года, доверив Альбери аббатству Мутье, Гук вернулся в Монгерль в надежде застать Изабо в живых. Он посчитал, что буря разогнала волков, и, убедившись, что лучники покинули башню, а ворота замка закрыты, под проливным дождем поспешил туда, где должна была лежать Изабо, но обнаружил на том месте лишь окровавленную рясу. Добрый час он обшаривал заросли кустов вокруг, однако никаких следов Изабо не нашел и отказался от дальнейших поисков. Должно быть, непоправимое свершилось. Утром Франсуа де Шазерон, не проявляя ни малейших признаков раскаяния и заявив, что не желает ничего больше слышать, со слугами и всем имуществом отбыл в Воллор, где его якобы ждали неотложные дела. Напоследок он приказал, чтобы ни один заклинатель злых духов не появлялся в его владениях.

А несколько недель спустя он одарил аббатство Мутье значительной суммой для возведения новой часовни в память о погибших от когтей хищников.

С наступлением нового века Франсуа де Шазерон вообще замкнулся в мрачном молчании и совсем потерял интерес к своим землям и вилланам. Все свое время он проводил в замке, изредка выезжая в Клермон либо к королевскому двору. Никто не знал, чем занимался он в своей башне, из которой временами по утрам поднимался тошнотворный дымок. Несколько раз к нему приезжали странные типы, прятавшие лица под опущенными капюшонами. Оставались они в замке не больше недели.

Гук перестал ходить к нему с докладами и как мог управлялся с краем с помощью аббата Гийома де Монбуасье. Два-три раза в год бесследно пропадали дети. Настоятель аббатства был уверен, что горы вокруг Тьера коварны, и отважившиеся углубиться в их леса становились легкой добычей для волков — другого объяснения нет и не было — и что подобное часто бывало и раньше. Но Гука это не убеждало. Разные слухи ходили среди вилланов. Поговаривали, что Франсуа сошелся с дьяволом и приносил ему в жертву детей. Прево с трудом верилось в эти суеверия, но тем не менее ему становилось не по себе всякий раз, как только глаза его останавливались на высокой стене башни Воллора. За запертыми на ключ дверями башни укрывался его сеньор.

В конце концов Гук стал посмеиваться над необоснованными страхами и больше времени уделять Альбери. Тем более что жизнь в крае протекала спокойно, дни проходили без каких-либо особых потрясений, а легенда об оборотне постепенно забывалась.

Но гнусные убийства снова возобновились. Ровно через три года после вышеописанной драмы на дороге, ведущей в Монгерль, был разорван в полнолунную ночь Гийом де Монбуасье. Затем наступило следующее полнолуние, и Гук не мог сомкнуть глаз. Альбери как раз исполнилось четырнадцать лет. По этому случаю Гук подарил ей витой серебряный браслет и сладкий ореховый пирог. Она как-то странно посмотрела на него. Показалось, что за ее холодной внешностью таилось нечто другое, готовое воспламениться. Сузив глаза, она сдержанно поблагодарила его, потом повернулась и ушла, оставив Гука разрываться между желанием показать ей свою нежность и стремлением стушеваться.

5
{"b":"736613","o":1}