— Очень боюсь, сын мой, что действительно сам сатана приложил к этому руку. Есть ли на вашей совести нечто, отдалившее вас от Господа нашего и его всепрощения? Какой-нибудь поступок, не упомянутый вами на исповеди, и который, как об этом свидетельствуют воспламенившиеся буквы, побудил вас отречься от веры? Если это так, то лишь покаяние и пост могут защитить вас, а душу вашу спасут наши молитвы. Если только уже не поздно, — огорченно добавил он, втайне радуясь ужасу Франсуа.

И тут вмешался Гук де ла Фэ:

— Каковой бы ни была истина, нужно отыскать ее, а не делать поспешных выводов. Позвольте мне провести расследование. Если кто-то зло подшутил над вами, я найду виновника и велю наказать. А если здесь есть дьявольские козни, тогда мы призовем заклинателя нечистой силы. Но пока что вы здоровы, а это означает, что человек или дьявол потерпел неудачу, если только случившееся не было предупреждением.

«Глупец, — подумал Антуан де Колонь, с состраданием взглянув на Гука. — Истина погубит тебя вместе с твоим хозяином…»

— Поступайте как вам угодно, прево, — бросил Антуан, тонко улыбнувшись, — но не забудьте, что дьявол давно обосновался в этом жилище, над которым тяготеет проклятие, и когда-то оборотень уже растерзал заклинателя, прибывшего сюда, чтобы прогнать его в преисподнюю. По-моему, тайны лучше всего усыпляются молитвой, а не чрезмерным рвением.

Гук посмотрел на него круглыми глазами. Он мгновенно осознал скрытый смысл этих невинных на первый взгляд слов, и все понял. Альбери! За всем этим стояла Альбери. Он не мог бы сказать точнее, каким образом, но намек на оборотня был ясен. Антуан знал что-то, что неведомо ему.

Франсуа де Шазерон с трудом возвращался к реальности. Предложение прево устраивало его, поскольку открывало хоть какое-то поле деятельности. Однако перед его глазами чередой проплывали распухшие лица детей, которых он зарезал, дабы умилостивить дьявола с единственной целью — заполучить философский камень. Ему еще слышались их крики, когда он разрезал их животы, чтобы вырвать сердце и еще бьющееся погрузить в расплавленную смесь из свинца и серы.

Сколько раз смеялся он над почтеннейшими мэтрами, учившими, что в основе «Великого дела» лежит не превращение металлов, а преображение самого человека, который должен обрести совершеннейшую душу. Он знал, что они лгали. Все. И лишь с одной целью — обескуражить глупцов.

И только один черный монах наставлял его в его изысканиях, устраивая сатанинские мессы и открывая ему двери к первоначальным истинам. Он нашел бы алкаист, все растворяющее вещество, камень, дающий исцеление, силу и власть. У него не было причин для страха. Сатана был его хозяином. Он давно это знал. Ему просто напомнили, что он давненько не прибегал к его услугам.

Философский камень… Любой ценой… Ценнее его нет ничего на свете…

Холодным взором он окинул обоих мужчин.

— Я буду поститься и каяться, отец мой, пока не восстановлю все разрушенное взрывом, а ваши молитвы отдалят дьявола от этого жилища. Не знаю, что привлекло его, но он мне не страшен. Душа моя чиста, аббат, и если он хотел отнять ее у меня, то он проиграл. Покончим с этим. Я хочу обо всем забыть.

Он обратился к Гуку, которого устраивали слова хозяина: он уже не сомневался, что к этой интригующей истории причастна Альбери.

— Срочно вызови двух надежных каменщиков. Мы пробудем в Воллоре еще трое суток, чтобы согласовать планы расширения замка с архитектором из Тьера, за которым я недавно послал. Я не хочу, чтобы моя жена уехала неудовлетворенной. Так что ты вместе с ней обсудишь все ее пожелания по благоустройству, а я прослежу за работами в моей лаборатории. Ты подсчитаешь стоимость всех работ и предоставишь мне смету. Если моих денег не хватит, жена попросит у своего родственника герцога Бурбонского заемное письмо. Его близость к нашему доброму королю позволит без труда добиться для нас льгот. А все спорные пункты мы обсудим за ужином. Кстати, до отъезда в Монгерль запрещаю беспокоить меня кому бы то ни было. Ни днем, ни ночью. Только отобранные рабочие, которым заплатят за молчание, будут иметь доступ в башню. Даю тебе время до вечера, чтобы все утрясти. После этого наступит отсчет трех суток. Есть возражения, дружище Гук?

— Все будет сделано согласно вашим желаниям, мессир Франсуа, — заверил Гук, довольный тем, что ему предоставлялась свобода действий.

Он наилучшим образом сможет защитить интересы Антуанетты и ускорит отъезд хозяина. Таким образом, Альбери закончит недоделанное в его отсутствие, а он оставит за собой право при встрече выяснить у нее все об этом инциденте. Для очистки совести.

Франсуа направился к лестнице, ведущей в его логово. Гук, сжав локоть Антуана де Колоня, удержал его, прошептав:

— Похоже, только мы двое посвящены в эту тайну.

Антуан кивнул. Смешно было бы и дальше утаивать от прево частичку правды, касающуюся их обоих.

— Альбери имеет к этому отношение?

Вопрос прозвучал как выдох. Аббат уже знал ответ.

— Нет, сын мой, — тихо проговорил он на ухо прево. — Взрыв — всего лишь печальное недоразумение.

Гук задумчиво посмотрел на него. Он не верил ему. Аббат пожал плечами, показывая, что его мнение ему безразлично.

— Ведь не дьявол же сделал те надписи, отец мой! Мне необходимо понять, кто?

— Вы действительно этого хотите, Гук? В таком случае я охотно обменяю этот секрет на ваш.

Гук нахмурился.

— О чем вы говорите?

— О ваших слабостях и слабостях дамы Антуанетты.

Гук поперхнулся. Он почти забыл о том, что случилось недавно. Антуан де Колонь положил руку на его плечо.

— Я принадлежу Церкви, и в моей власти прощать, а также ничего не видеть и не слышать. Если я могу рассчитывать на вашу скромность, моя скромность вам обеспечена. Полагаю, у нас общие интересы.

— Я позабуду об этом деле, отец мой, как только мое любопытство будет удовлетворено.

— В таком случае запомните только имя без всяких подробностей. Иначе вы подвергнете опасности то, чем дорожите. Дорожите пуще всего.

Гук опустил голову. Антуан приблизил губы к его уху и шепнул так тихо, что Гуку шепот этот показался журчанием ручейка:

— Лоралина.

Лоралина. Холодок пробегал по спине при одном только мимолетном воспоминании об этом простом имени. Уже два дня Гук неотлучно находился при Антуанетте и архитекторе, стараясь наилучшим образом потрафить желаниям хозяйки замка. Однако угодить ей было нелегко, так как они постоянно менялись, и это очень раздражало его, как и мэтра Пателье, который, по его словам, давно привык к женской непоследовательности. Гук старался не ставить Антуанетту в неловкое положение. А та несколько раз пыталась сблизиться с ним, однако он не хотел оставаться с ней наедине и ссылался на неотложные дела всякий раз, как только вырисовывалась нежелательная перспектива неизбежного тет-а-тет. Гук и сожалел о том поцелуе, и очень жаждал вновь заключить ее в свои объятия. Он разрывался в своих сомнениях еще больше после откровения аббата. У него постоянно возникали вопросы, не находившие ответа, и ни один не исключал причастности Альбери, ни в одном не было подтверждения искренности его жены по отношению к нему. Ему не терпелось вернуться в Монгерль и все выяснить.

А что касается роли Антуана де Колоня, то здесь Гук был в полнейшем недоумении. Знал ли аббат истоки этой истории? Что дала бы ему смерть Франсуа? И был ли то несчастный случай или акт возмездия? Гук вовсе не хотел быть судьей в этом деле — наоборот, он был частично удовлетворен уничтожением ценной для Франсуа документации. Ему хотелось знать правду. Всю правду. Чтобы не чувствовать себя мальчиком на побегушках.

— Вы о чем-то размечтались, мой добрый Гук, не думаете ли вы о том пролетевшем мгновении, о котором все время думаю я?

Гук вздрогнул, поднял голову. Антуанетта улыбалась ему нежной сообщнической улыбкой, стоя в нескольких шагах от него, в небольшом будуаре, который она намеревалась переделать. Они были одни. Дрожь прокатилась по его спине. Погруженный в свои мысли, он не прислушивался к ее беседе с архитектором, не видел, когда мэтр Пателье ушел. На миг его охватила паника, когда Антуанетта мягко дотронулась до его плеча. Взгляд ее был многообещающим.