Она парила перед «Послом» в воде, ее короткие прямые волосы, лишенные цвета, мягко покачивались в колеблющемся потоке, ее жабры открывались и закрывались так же грациозно, как колыхание водорослей в медленном морском приливе.

— Вы проснулись? — Она выдувала воздух, позаимствованный из жабр, накопленный в легких, через рот и нос и издавала щелчки глубоко в горле, говоря на языке, известном тем, кто реконструировал его как язык культуры Х.

Одинокий щелчок эхом отозвался в воде вокруг нее:

— Да.

— Как вас зовут?

— Мы — живой мир.

— Как вы хотите, чтобы к вам обращались?

В ответ раздались глухие удары, словно под водой ударили в деревянные гонги:

— В этом теле форма обращения — Тхоувинтха.

— Ты — Тауинтха? — Объем тела Спарты был в четыре раза меньше, чем у «Посла» — как она ни старалась, ей не удавалось точно воспроизвести звучание имени.

— Вы можете называть нас Товинта. Мы не называли бы себя так, но мы понимаем, что у вас другое впечатление… другое строение. Как вас зовут?

— Мы, все представители моего вида, — называем себя людьми. В этом теле большинство тех, кто меня знает, называют меня Эллен Трой. Другие зовут меня Линда Надь. Я называю себя Спартой.

— Мы будем называть вас обозначенным.

— Почему вы меня так называете?

— Вы похожи на других людей, которые пришли сюда, и на тех, кого мы наблюдали раньше, но также отличаетесь. Вы научились делать себя более похожими на нас. Вы могли обучиться этому только у обозначенных: поэтому будем называть вас обозначенным.

— Пожалуйста, объясните подробнее. — Спарта издала нетерпеливую череду щелчков и шипений. — Я хочу знать ваше впечатление.

— Мы расскажем друг другу много историй. Мы расскажем вам как можно больше о том, что произошло до нашего последнего визита. Вы расскажете нам обо всем, что произошло с тех пор.

С каждой фразой вода текла в мантию посла и вытекала из нее; жизнь струилась по его телу.

— Позже будет больше времени. Но сейчас у нас мало времени. А где остальные?

— Они находятся на нашем корабле в ближайшем космосе.

— Значит, вы хотите, чтобы их уничтожили. — Бесстрастное «лицо» посла не выражало ни малейшего намека на одобрение или неодобрение, когда «Посол» незаметно выплыл из сверкающего пьедестала и гнезда извивающихся микротрубочек, прикреплявших его к кораблю. — вы хотите пойти с нами один.

— Нет! — Гулкий щелчок. — Они не должны пострадать.

— Все должны прийти сюда. У нас мало времени. Очень скоро времени не останется.

— Я скажу им, если вы расскажете мне, как это сделать.

— Пойдем, и я расскажу вам, как.

Первой вошла в открытый отсек «Вентриса» Марианна, за ней Блейк. После того как отсек был закрыт, она стянула с головы шлем и направилась по коридору к переполненной кают-компании.

Марианна прибыла с огнем в сердце и огнем в глазах, и ей нужен был только окровавленный топор, чтобы соответствовать роли Клитемнестры [21]. Однако ее первые слова были обращены не к Форстеру, который выжидающе стоял перед ней, а к Биллу Хокинсу.

— Ты мог бы остановить их, — сердито сказала она. — Или, по крайней мере, опытаться. Ты что, хотел, чтобы он умер.

Он посмотрел в эти огненные глаза.

— Нет, Марианна, не хотел. И он этого не хотел.

— Потому я сдалась, — сказала она. — Если бы я не заставила его сказать мне, где он спрятал статую, он пошел бы на смерть за свои принципы. Он вел себя как Мэ… по взрослому. Но ты Билл…

— У вас будет много времени для взаимных обвинений позже, мисс Митчелл. — Форстер прервал ее прежде, чем она произнесла более жесткие слова. — Сейчас нам нужно уладить кое-какие дела.

— Вот, — сказала она и подтолкнула к нему блокнот. На нем был грубый набросок — карта участка «храма искусства» с крестиком, отмечающим место. — Это лучшее, что я смогла сделать.

— Так, прекрасно, — сказал Форстер, взглянув на рисунок и передав его Блейку. — Блейк, я полагаю, ты можешь  позаботиться об этом.

— Да, сэр, — Блейк взял блокнот и немедленно покинул летную палубу.

— Ну вот, теперь с этим покончено, — Форстер подошел к пустому дивану и наклонился, роясь в холщовом мешке под консолью. Он достал стеклянную бутылку с облупившимися этикетками, наполненную темно-янтарной жидкостью. Один из его заветных «Наполеонов». — Почему бы нам не расслабиться и не выпить, чтобы забыть все эти неприятности?

— Выпить? — Возмущение Марианны было почти осязаемым. Она указала на дисплей времени на пульте позади Форстера. — Ты что, с ума сошел? Рэндольф, должно быть, уже на полпути к Юпитеру!

Профессор Форстер неодобрительно посмотрел на нее: 

— Недостаток терпения — распространенный недостаток молодых, — сказал он, и это прозвучало странно, учитывая его юношескую внешность. — Я не вижу причин для поспешных действий.

Марианна покраснела, но так же быстро снова побледнела — настоящий страх временно отодвинул ее гнев. — Ты обещал, — прошептала она.

На лице Билла Хокинса тревога сменилась угрозой:

— Профессор, вы сказали мне… Ну, я не вижу смысла продолжать.

Видя их волнение, Форстер понял, что, возможно, зашел слишком далеко, в конце концов, это была всего лишь шутка.

— Я могу сказать вам сразу, мисс Митчелл, — Билл уже знает, и именно поэтому он справедливо сердится на меня, — что Рэндольфу Мэйсу грозит не больше опасности, чем нам. Мы можем пойти и забрать его, когда захотим.

— Значит, ты мне солгал? 

— Нет, конечно, нет. Мэйс неоднократно лгал тебе, но то, что я сказала, было правдой. Просто, ты сделала неверные выводы из моих слов. Билл тоже так думал, пока я ему не объяснил — его возмущение по поводу вас с Мэйсом было вполне искренним, и я сомневаюсь, что мы смогли бы его сдержать, если бы не убедили его, что говорим правду.

— Что именно? — Спросила она и добавила с шипением: если ты был готов зарезать этого своекорыстного быка.

Форстер невольно вздрогнул:

— Да, ну… когда я сказал, что тело упадет отсюда на Юпитер за девяносто пять минут, я опустил (не случайно, признаюсь) довольно важную фразу. Мне следовало бы добавить: «тело, покоящееся относительно Юпитера». Но мы не пребываем в покое по отношению к Юпитеру. Сэр Рэндольф разделяет нашу орбитальную скорость, которая составляет около двадцати семи километров в секунду.

Она уже догадывалась, что Форстер скажет дальше, сила ее гнева была слегка ослаблена. И лучшее, что она могла сделать, это показать свое презрение к его самодовольству:

— К черту ваши цифры. Не могли бы вы, ради Бога, перейти к делу?

— М-м-м, да, как скажешь. — Удивительно, но сейчас он выглядел почти смущенным. — Мы отбросили его подальше от Амальтеи, к Юпитеру. Но дополнительная скорость, которую мы ему дали, была обычной, он все еще движется практически по той же орбите, что и раньше. Самое большее, что он может сделать, говорит компьютер, это опуститься примерно на сто километров. Через один оборот, двенадцать часов или около того, он вернется туда, откуда начал, если мы вообще ничего не будем предпринимать.

Марианна встретилась взглядом с профессором. Для двух других наблюдателей на летной палубе, Уолш и Хокинса, смысл этого обмена взглядами не вызывал сомнений: Форстеру было стыдно за себя, но он держался вызывающе, потому что считал, что то, что он сделал, было нужно сделать, Марианна испытывала облегчение, но и разочарование и досаду от того, что ее обманули.

— Вот почему ты не позволил мне поговорить с ним, — сказала она. — Рэндольф достаточно умен, чтобы понять, что ему ничто не угрожает. Он бы мне так и сказал.

— Да, именно поэтому я и не позволил тебе поговорить с ним, — признался Форстер. — Что касается его искушенности в орбитальной механике, то я сам тебя об этом предупреждал. Сэр Рэндольф был настолько уверен в своих способностях, что без малейших угрызений совести рисковал вашей жизнью.