— Я так понимаю, ты больше не чувствуешь, что те, кто изменил тебя, лишили тебя человечности?

— Я решила, что ничто из того, что делают со мной другие, не может лишить меня человечности, пока я могу чувствовать себя самостоятельной личностью, обладать независимой волей.

— Мы говорили о миссии, которую они запланировали для тебя.

— Миссия остается. — Спарта резко вздохнула. — Чтобы выполнить ее, мне потребуются некоторые изменения. Мне нужно восстановить способность видеть, микроскопически и телескопически, а также способность воспринимать инфракрасное излучение. И другие переделки, исходя из специфики среды, в которой придется работать, такие как… 

Линда прервала ее, прежде чем она успела начать деловито перечислять их:

— Ты намерена изменить себя?

— Все приготовления сделаны, — Спарта казалась раздраженной, защищающейся. — Командор побеспокоился. Я ничего не сказала маме и папе… пока. Но я сделаю это, я решила твердо.

После долгого молчания Линда произнесла:

— Ты добилась существенного прогресса, я аплодирую и восхищаюсь твоим мужеством, ты решилась на эту труднейшую миссию. Ее другие пытались навязать тебе без твоего согласия. Но теперь никто тебя не заставляет ты идешь на это по своей воле. Ты справилась со своими беспочвенными страхами и почти решила фундаментальный вопрос, который в конечном итоге станет в будущем перед каждым человеком, конечно,  если он обладает чувствительностью и воображением.  Я беспокоюсь только о том, чтобы ты понимала, что не возможно добиться прогресса убегая.

— В смысле? — Требовательно спросила Спарта.

— Ты должна понять это сама. Ты это поймешь, ведь я не что иное, как ты.

Произнеся эти слова, похожие на пророчество Сивиллы[15], Линда вдруг исчезла.

Спарта уставилась на пустую комнату, потрясенная и немного обиженная. Потом она улыбнулась. Линда действительно была идеальным психотерапевтом, который знал, когда пора остановиться.

Даже в наш век микроминиатюризации, искусственных белков, нуклеиновых кислот и наноинструментов некоторые радикальные процедуры все еще начинались и заканчивались скальпелем.

Спарту оперировали непрерывно, в течение сорока восьми часов. В сознание пришла она на операционном столе, застав врасплох хирургических сестер, которые заканчивали наводить окончательный порядок на ее грудной клетке.

Многочисленные факторы роста сделали свое дело быстро и снаружи: ее кожа была розовой и без шрамов, и внутри — с ее острым самосознанием Спарта следила за состоянием внутренних органов лучше контролирующих приборных систем.

Она лежала в отдельной палате клиники Космического Совета. Из окна небоскреба были видны поля водорослей, покрывавшие широкие воды от побережья Джерси до Бруклина, —  тускло-матово-зеленые, как гороховый суп. Комбайны из нержавеющей стали лениво паслись на этом материале, превращая его в пищевые добавки для широких масс.

Прошло несколько суток. На  утреннем осмотре врач поздравил ее с успешным окончанием лечения. Спарта надела свой мундир и стала ждать дальнейших событий.

В дверь палаты позвонили. На планшете было видно, что это пришел Командор.

— Открой. — Отдала она приказ двери.

Командор был в своей синей форме со знаками различия. Тонкие ряды лент, значки на воротнике, которые обозначали его принадлежность к Отделу Расследований. Отраженный солнечный свет делал жесткие глаза, которые изучали ее, еще более синими. Выражение его лица смягчилось.

— Ты хорошо выглядишь, Трой. Врачи говорят, что никаких осложнений. Вертолет уже ждет. Твои родители должны быть уже на пути в  «Гранит». Пошли.

Их отношения изменились, хотя она по-прежнему официально оставалась инспектором Трой из Комитета Космического Контроля, а он — ее боссом. Но она стала вести себя более независимо и делала вид, что ей совершенно безразлично, как к ней относится он и все остальные.

После тридцати пяти лет брака Йозеф Надь иногда вел себя по отношению к жене как юный студент, каким он был, когда они встретились. В те дни, встречаясь со своей возлюбленной под весенними деревьями в Будапеште, он обычно возил ее на мотоцикле. Сегодня он вызвал серый лимузин-робот в их убежище в североамериканском лесу.

Йозеф ухаживал за Ари, пока она садилась и устраивалась на кожаных подушках, так же заботливо, как это было в юности, когда он арендовал на свое месячное содержание запряженный лошадьми кэб,  чтобы свозить ее в театр. День был холодным и свежим, ярко светило солнце, на покрытых росой ветвях лежали четкие тени. Несколько минут машина катила по узкой мощеной дороге, петлявшей по весеннему лесу, прежде чем она заговорила:

— Значит, она наконец согласилась встретиться со мной.

— Это знак, Ари. Ее выздоровление было постепенным, но я думаю, что сейчас оно почти завершено.

— Она разговаривает с тобой. Ты знаешь что-то, о чем не сказал мне?

— Мы говорим только о прошлом. О своих планах она не говорит ни слова.

— Это может означать только то, что она пришла в себя и понимает важность миссии на не возложенной. — Ари говорила слишком безапелляционно.

Йозеф посмотрел на нее с беспокойством: 

— Возможно, тебе не стоит слишком на это надеяться. В конце концов, возможно, она собирается уйти, послать эту миссию ко всем чертям. Возможно, она просто чувствует, что должна сказать нам об этом лично.

— Ты в это не веришь.

— Я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал.

 Внезапно в ее голосе послышался гнев: 

— Это твоя преувеличенная забота о ее чувствах, Йозеф, из-за ее мы потеряли весь прошлый год. 

— Мы должны договориться не спорить по этому вопросу, — спокойно сказал Йожеф. — Все равно мы не придем к согласию.

Его жена была его коллегой по работе большую часть их супружеской жизни; он рано научился отделять их стратегические разногласия от личных, но ей это никогда не удавалось.

— Я беспокоюсь за тебя, — сказал он. — А что, если ты узнаешь, что она не сделает того, чего ты от нее ждешь? А что, если ты откажешься принять ее такой, какая она есть?

— Если она принимает себя такой, какая она есть, как же я с ней могу не согласиться.

— Я удивляюсь, почему ты продолжаешь недооценивать нашу дочь, ведь она всегда удивляла нас.

Ари оставалась в душе все той же, слишком капризной, избалованной  женщиной, в которую Юзеф влюбился четыре десятилетия назад, — но она была умна и справедлива, то, что сказал Юзеф, было правдой. Как бы ни раздражала Ари неортодоксальность дочери, Линда всегда удивляла их, даже когда шла наперекор желаниям родителей.

Перед ними замаячили железные ворота. Машина лишь слегка замедлила ход, когда ворота откатились на хорошо смазанных рельсах.

— Я скажу только одно: если она хочет, чтобы ее отпустили, ты должна отпустить ее не прекословя. Она должна заявить о своей независимости от твоей воли  и самостоятельно решать свою судьбу.

— Этого я не приму, Йозеф, — строго сказала Ари.

Йозеф вздохнул. Его жена была одним из самых известных психологов в мире, но она была слепо предана принятой на себя задаче и разрывалась между ней и ее любовью к своим родным, которых она любила больше всего.

Белый вертолет без опознавательных знаков ждал на крыше здания Совета Миров, его турбины работали, издавая удивительно мало шума. Через несколько секунд после того, как Спарта и Командор поднялись на борт, воздушный корабль поднялся в небо и  направился на север, по широкой долине реки Гудзон, оставляя позади сверкающие башни и мраморные бульвары Манхэттена.

Потянулись мягкие волны зелени — весна вступала в свои права. Вертолет развернулся и быстро пересек широкую реку, низко пикируя над деревьями, охранявшими вершины утесов. Перед ним открылась широкая лужайка, а на ней — массивный каменный дом. Бесшумный корабль приземлился прямо перед ним. Спарта и Командор вышли, за весь полет они не обменялись ни единым словом. Вертолет тут же улетел. Никаких записей об их посещении дома на Гудзоне не появится ни в одном банке данных.