Факт в том, что помочь ей может лишь она сама.
Я не гожусь ни на что полезное.
Напряжение между нами растёт с каждой встречей, и я отчётливо это чувствую, но намеренно не подаю виду, труся и надеясь, что её дурь пропадёт сама по себе.
Не пропадает.
– Ты откуда такой?
Она в изумлении оглядывает меня с ног до головы. Порядком помятый и промокший костюм, взъерошенные волосы, щетина – ничто не ускользает от пристального женского взгляда, и я покорно молчу, встав на пороге с пакетом из «Таргета».
– Ты с работы?
– Да.
– Врёшь, Лу, от тебя алкоголем разит, – скороговоркой проговаривает она, бережно втаскивая меня в дом. – А это что?..
– Прямо-таки разит. – Я недовольно убираю её руку и протягиваю пакет. – Я ходил в магазин и купил великану с…
– Лу-кас!
Бух.
В ту же секунду мне в живот плюхается прерадостная мордочка Фрэнки.
– Привет, парень. – Я улыбаюсь и треплю его волосы. – Соскучился?
– Да, – бормочет он в пиджак, стискивая меня покрепче. – Привет, Лукас. Я так рад, что ты приехал, потому что мама написала поздно, и я думал, что ты не будешь.
Он вдруг поднимает голову и врезается в моё лицо возбуждёнными, но внимательными глазами.
– Я прочитал «Маугли».
– Что, всего?
– Всего! Мама сказала, что я могу теперь «Алису».
– Которая из страны чудес?
– Да, из страны.
– Это очень сложная книга, ты знаешь?
– Очень сложная. Ну ты же мне что-нибудь объяснишь.
– Объясню, если спросишь, великан.
– Лукас, а мама говорит, что ты ищешь хорошие книги.
– Так и говорит? – спрашиваю я, поднимая глаза на Эшли, которая счастливо слушает нас исподтишка. – Ищу.
– «Алиса в стране чудес» это хорошая книга?
– Не просто хорошая, а прекрасная. Я тебе, если хочешь, принесу её в следующий раз, окей?
– Окей, – улыбается он, чуть дёрнув меня за руку. – Прекрасная сложная.
– Какие шустрые, – говорит Эшли; карие глаза её светятся изнутри.
– Лукас!
– Что?..
– Пойдём я тебе что покажу…
– Пойдём, пойдём.
Конечно, корысти в материнском счастье нет; она лишь рада за сына, который изо всех сил тянется к моему вниманию, отношению навроде отцовского. Маленький Фрэнки не помнит пьяницу-папашу, но хранит тревожную память о долгих ссорах по ночам. Маленький Фрэнки сидит и ждёт, когда большой Лукас заглянет к ним с мамой домой, и не знает, что есть люди в тысячу раз лучше и большого Лукаса, и самого отца.
Эшли в курсе, что я пью.
Эшли чувствует, что мне хуже от встречи к встрече.
Она прочитывает мои мысли и со скрытой тревогой пытается поглубже заглянуть мне в глаза:
– Что такое, Лу? Выглядишь, честно говоря…
– Да, да, – перебиваю я, переводя взгляд на мальчишку. – Возьми пакет, парень, и отнеси на кухню.
– Лу… – Она подходит ближе и сжимает мне руку, когда Фрэнки убегает. Теперь её глаза блестят. – Что-нибудь случилось?..
– Нет. Почему ты думаешь, что что-то случилось?
– Ты напился и приехал к нам пьяный?
– Не напился, – раздраженно говорю я, – просто выпил после работы.
– С кем, с Джимми?
– Да.
– Ты же в тот раз сказал, что терпеть его не можешь? И… – Эшли вновь бросает огорченный взгляд на мой костюм. – Просто выпил, значит?.. От тебя же пахнет.
– А ты мне жена?
– Почему ты грубишь?
– Я… – Вдруг наши глаза встречаются, и у меня отчего-то сжимается сердце. Я чувствую вину за то, где сидел ещё час назад. Ведь сам пытался к ней убежать, а теперь стою и колюсь в ответ. Плохо. Я вздыхаю: – Не приставай, Эш, лучше накорми меня чем-нибудь.
– Ладно.
– Извини, хорошо?
– Хорошо, извиню. – Сдавшись, она мягко улыбается и уходит за сыном.
Отец Фрэнки, тяжеловесный и бородатый мужлан по имени Оскар (иронично), не был типичным алкоголиком. Он был, что называется, исключительной личностью: не бил жену, а только толкал; мог, будучи трезвым, не разговаривать с ней неделями, а потом бросить категоричное «дура» и уйти в запой, что значило оглохнуть и ослепнуть, запершись в комнате; сына он практически не замечал, а с Роджером не расставался ни на минуту, когда был дома.
Пил с товарищами, которых сам на дух не переносил, был рукастым и любил работать, но постоянного места не имел и небольшие деньги за свой труд воспринимал как личное оскорбление.
Исключительная личность.
Всё это я постепенно узнал от Эшли. Фрэнки отца помнил очень плохо, и, когда тот совсем ушёл, она приняла вполне разумное решение – не напоминать о нем сыну.
– Я хотела открыть бутылочку вина, но ты с этим и без меня прекрасно справился, поэтому будем кофе, – снисходительно бормочет Эшли, возясь с кофейником. Она выглядит почти хорошенькой в своём растянутом свитере, и я, притихнув, на неё засматриваюсь. – Что ещё скажешь?
Молчание.
– Лу?
– Что? – Я с трудом отрываюсь. – Что скажу?
– Задумался? – Она чуть улыбается и кладет мне сахар. – Хочешь переночевать у нас?
Я напрягаюсь: это не к добру. Либо она и вправду считает меня инфантильным алкоголиком, неспособным и до дома добраться, либо хочет перейти к решительным действиям. Одно из двух.
Меня вдруг начинает мутить, и я хмуро опускаю глаза.
– Я выпью кофе и поеду домой. Мне на работу.
На мгновение глаза Эшли тускнеют, и она легонько поджимает губы:
– Хорошо. Хотя поехал бы лучше утром, горячая вода у нас есть.
Нет, нет.
Посмотри на меня.
Я ничего не отвечаю.
Она подходит и ставит передо мной чашку кофе с сэндвичем. На узкой лестнице слышится чей-то торопливый топот. Я оборачиваюсь и вижу, как на кухню спускается Фрэнки с большим листком в руках.
– Лукас! – Великан кладет бумагу на стол. – Смотри.
Я послушно опускаю глаза: на листке красуется Роджер, нарисованный удивительно неправильно.
– А чего пятна фиолетовые?
– Так лучше, – с улыбкой отвечает он, озорно прикусывая язык и глядя на меня во все глаза в ожидании похвалы. – Да?
– Да. – Я провожу пальцем по синим кошачьим усам. – Здоровский.
– Я знаю, – довольно лопочет мальчишка, забирая листок. – В рамочку его надо. Ты же купишь, мам?
– Ещё одну? – Эшли кажется огорчённой: Фрэнки не показал ей рисунок, но рамочку попросил. Наверное, подумал, что в творческих делах мать ни черта не смыслит, зато поможет обеспечить их материально.
– Нет?..
– Конечно, куплю, мой хороший.
– Спасибо! – И он, состроив мне гримасу, пулей убегает обратно к себе.
Проснувшись, я обнаруживаю себя в тёмной и холодной гостиной. Повсюду выключен свет и царит полная тьма. Я приподнимаюсь на локтях и чувствую, как с меня неохотно сползает тёплый плед. Обувь стоит рядом, а пиджак куда-то пропал, хотя я совершенно не помню, как разделся и раздевался ли вообще.
Темно.
Сквозь угрюмую тишину я различаю чуть слышный звук льющейся воды. Шумит душ. Мне бы тоже в душ.
Стук.
Кто-то чёрный стучит по лестнице, спускаясь ко мне.
Я быстро свешиваю ноги
кто ты такой
и в ту же секунду едва не вскрикиваю от жуткой боли: мне в череп С ГРОХОТОМ врезается ОГРОМНЫЙ чугунный МОЛОТ
и принимается КОЛОТИТЬ
меня
ПО КОСТЯМ, колотить ПО МОЗГАМ, колотить изо ВСЕХ сил. Голова начинает НЕИСТОВО и жалко ЗВЕНЕТЬ, ГУДЕТЬ и КРИЧАТЬ, и я с силой хватаюсь за виски, со стоном опустив её до самых ло
дыжек.
БАМ.
БАМ.
Отдайся моменту.
Я чувствую, как рвётся в груди моё сердце, как оно кричит и зовёт меня, как громко и жалобно плачет и стонет.
МОЛОТОК
мамочка если бы я только знал
Куски головы отпадают и с треском падают на пол, и мне не становится легче, мне только хуже, и хуже,
и хуже, и хуже,
И МОЛОТОК ТОЖЕ КРИЧИТ, и зовёт, и ругается на меня, а пахнущая ветром ШЕТТИ говорит, что Я – мистер и что Я – ничтожество, потому что отец ВИДЕЛ, как мне плохо, и не перестал.
