— Мамедов, выводи ее. Я не хочу в церкви… — заявил Сидоров.
Тотчас она рванула к выходу, а вояки устремились за ней. Уже возле двери Мамедов догнал ее, нагло схватив сзади за голую грудь, и с хохотом понес обратно. Она закричала, но получила ладонью по губам. Еще — и снова по губам. И удар по пояснице. Ноги подкосились, она упала. Но пролежала на полу буквально секунды, ведь солдаты забросили ее на алтарь.
— Лейтенант, ты хотел куда-то отвести ее? — спросил Мамедов. — Как?! Ее хрен удержишь.
Он нагло переминал женскую грудь, затем его рука медленно поползла вниз.
— Что вы делаете?! — завопила Крылова. — Степан?! — и получила кулаком в лицо.
— Я не хочу здесь, — неуверенно повторил Сидоров. А с другой стороны — какая разница? И Рафик прав — снаружи эта шлюха поднимет хай.
К Мамедову присоединился второй солдат… они лапали ученую, периодически хлестая за сопротивление, а лейтенант не останавливал их, наоборот, он махнул рукой, словно говоря — ладно, давай так. Крылова снова завизжала во все горло — в одном флаконе смешались гнев и унижение, страх и бессилие. Солдаты лупили ее, но она кусалась и отбивалась, царапалась и кусалась… они расстегнули ей штаны, оторвав пуговицу… кто-то стянул трусы и запихнул ей в рот, кто-то хохотал, тиская грудь…
— Я вижу, что Вам все нравится, — склонился Сидоров. — Вы отличная армейская шалава.
Собрав во рту слюну, смешанную с кровью, Крылова харкнула в него, а он рассмеялся и расстегнул ширинку.
А затем как будто кто-то нажал на паузу. Мгновение офицер стоял, бездействуя, а затем повалился на пол. Перед глазами все плыло, но ей показалось, что в церкви завязалась драка. Какие-то суматошные тени, люди, звери… кажется, ее больше не держали. Раздался выстрел.
Она с трудом встала с алтаря, ноги гудели от побоев, и она присела. Рядом на полу лежал Сидоров. Он хрипел, с разбитой головы возле ушного обрубка струилась кровь.
Драка закончилась, когда третий насильник убежал. Над Крыловой склонился мужчина, и она заплакала — она не знала, где враг, а где друг. Что они еще хотят с ней сделать?
— Лена, все закончилось! Тебе ничего не угрожает, — повторял мужчина.
Сквозь заплаканные глаза она увидела Менаева. В его руках был массивный, забрызганный кровью подсвечник. Рядом вилял хвостом Цербер. Девушка испуганно дернулась, но Гриша обнял ее, шепча успокаивающие слова. И она на какой-то миг почувствовала себя в безопасности.
****
Я сидел под медчастью — Лена не хотела, чтоб я был рядом. Спирты выветрились, и разум мой был трезв, как может быть трезвым разум человека, понявшего весь объем злоключений, им сотворенных.
Уже долго я жил по принципам, мной принятым и придуманным. Да, не удивляйтесь — я беспринципный, и в то же время, у меня есть принципы. К примеру, этот — никогда, слышите — НИКОГДА! — не извиняться ни перед кем за свои поступки. Это слабость. Ведь вы поступили именно так, потому что так было нужно. Или так сложились обстоятельства. Не делайте вид, что это были не вы — а были эмоции, гнев либо алкоголь. ЭТО БЫЛИ ВЫ, ДА! И вы поступили настолько правильно, насколько было нужно. ВЫ — ЛУЧШИЙ! Пусть эти критики сначала на себя в зеркало посмотрят…
Но сейчас этот принцип дал трещину. Мое сознание раз за разом повторяло и прокручивало в голове одно и то же: я, фактически, сам взял и разрушил те хрупкие отношения, которые мне удалось создать. В голове звучала одна и та же строчка из песни, под которую я трахал Афродиту: «Ну, а как же я влюблюсь — если она не ты?! Весь этот мир не ты»…
Естественно, Лена теперь и видеть меня не хочет. Ашотовна… ладно, она была до того. Но Дита! Какого черта? Что на меня нашло?
Хуже всего, что я знал причину. Я был негодяем, презиравшим женщин и планировавшим создать Спермоферму. И я испугался того, как с Кареглазкой мой мозг сломался и прекратил быть рациональным. Я хотел победить это наваждение, эту ревность циничной сексуальной связью, выбить этот клин другим клином, разрубить камень косой. Зачем, зачем, ЗАЧЕМ?! Я ведь мог не бежать от этого, а просто сделать ее главной на моей Спермоферме!
Стало только хуже.
Кузьма хотел меня убить. Сидоров пытался изнасиловать Лену. Происходило что-то смертельно опасное, я ощущал в воздухе тревогу и напряжение. Мне нужно было ее увидеть, но уже целый час Ливанов с Пенсом оказывали ей первую помощь. Надеюсь, она пострадала не сильно.
Сидоров с Василенко были закрыты в штрафном изоляторе уже через пять минут после оповещения штаба, а сбежавшего Мамедова разыскивали. Как они вообще решились на такое? Горин же их кастрирует! Правда, сначала ему придется протрезветь — Карпов не смог к нему достучаться. Говорят, что Босс напился до чертиков — но завтра обязательно устроит экзекуции. А потом шепотом все же добавляли, что если он ушел в запой, то ничем хорошим это не закончится.
Наконец, Крылова вышла вместе с Борисовичем и Карповым. Мы с Цербером вскочили, чтоб она нас заметила — и она увидела. Отвернулась и пошла.
— Елена Ивановна! — позвал я. — На секундочку, пожалуйста!
— Гриша, спасибо, что помог, — она даже не глядела. — Но сейчас я не хочу ни с кем разговаривать.
Я понимал, что это не только из-за перенесенного шока, и был вынужден отступить — даже пес сник от ее холодности. Мне оставалось лишь с грустью наблюдать, как она с Пенсом и солдатом скрылись в стороне домика Бергман. Насколько я понимал, Лена будет ночевать там. А Милана где? Я отбросил эту мысль — еще я и детьми не забивал себе голову.
Делать было нечего, и я отправился к себе, волевым усилием преодолев желание выпить — хватит на сегодня. К вагончику было пять минут ходу, но я к нему не дошел. Луч фонаря прорезал темноту, и на тропе напротив оказались двое солдат — старый и молодой.
— Стой, кто идет?! — закричал лохматый старикан, схватившись за кобуру.
Приключения были далеки от завершения. Я поднял руки, а Цербер присел на задницу. Лучше не шутить с патрулем, сейчас все на нервах.
— Моя фамилия Менаев! Я работаю в Логосе, у Крыловой, — объяснял я, медленно подходя к ним.
— Что за черт? Стой! — молодой солдат заметил рядом со мной исчадие ада.
— Пес мой, — сказал я. — Он добрый, хотя и страшный как смерть.
Наверное, с минуту дед светил мне в лицо. Затем он рассмеялся, жестом призвав напарника убрать оружие.
— Аа, Менаев? Насыпал люлей Сидорову — а теперь бессонница? Иди спать, у нас усиленный режим, Рафика ищем — как бы тебя не пристрелили, — проворчал военный.
— Туда и иду — да разве тут уснешь? — заметил я.
Они переглянулись и рассмеялись.
— Нервишки нужно успокоить, — наставническим тоном заметил старик. — Хочешь? Нам как раз нужен третий.
— Думаю, не надо, — я не хотел опять пьянствовать, завтра мне нужна была полностью свежая голова. — Повода нет.
— Ты что?! — возмутился вояка. — За алкоголиков нас принимаешь? У Егорки моего день рождения. Мы бы сидели сейчас в бараке и нормально гуляли — в тепле, с девчатами с пищеблока. Но все испортилось, — и он так глянул, что я почувствовал себя виноватым.
— Чуть-чуть, на донышке, хорошо? — согласился я, просто, чтоб не наживать себе врагов. Тем более, что организм все же просил пополнить спирты в крови.
— Да не вопрос! Мы, вообще… только пробку нюхнем, и все, — рассмеялся старик.
Так мы и познакомились с Бородиным и Егором. Петр Тимофеич относился к парню, как к сыну, сам-то он потерял всех детей во время Вспышки.
****
Александр Борисович нервничал. Что-то происходило, но он не был в курсе. Вчера весь день и вечер он пытался поговорить с девушкой и ее чернокожим спутником. И каждый раз неудачно — то с ними был Ливанов, то Крылова с выродком, то еще кто-то.
Не сумев уснуть, Крез снова отправился к Афродите. Как вдруг заметил кровь в чахлой траве. Пройдя по кровавому следу вплоть до Стены, иммунолог оторопел — в кустах лежал Антонов, раненный и без сознания. На руках чернильные разводы — почерневшие кровеносные сосуды. Заражение? Осмотрев Валеру, он понял, что тот укушен нечистым, и в ближайшее время войдет в «фазу бешенства».
