Однажды Оля робко попробовала поделиться своими желаниями, умоляя предоставить ей хоть чуть-чуть больше свободного времени. Она была готова выбрать из всех кружков парочку наиболее интересных для неё, но предсказуемо получила от домашних суровую отповедь.

— Нельзя быть такой глупой и нецелеустремлённой, Оленька! — распекал её отчим, всей своей мимикой демонстрируя разочарование поведением падчерицы. — Ты и сама не заметишь, как начнёшь деградировать!

А мама… мама только благоговейно поддакивала, соглашаясь с его словами: девчонка просто дрянь неблагодарная, если не хочет ценить то, что делают для неё родители. Да миллионы детей мечтали бы оказаться на её месте!

Оля плакала ночами — тайком, уткнувшись лицом в подушку, чтобы никто не услышал, всё равно в этой семье её просто не поняли бы. Даже Лёнчик вряд ли поддержал бы сводную сестру — ему эта вечная занятость и круговорот кружков, похоже, искренне были по кайфу.

Когда Оля пошла в первый класс, то поначалу ещё наивно надеялась, что отчим немного сократит ей нагрузку и урежет количество внешкольных занятий. Не тут-то было! Он был уверен, что всё ей вполне по силам. Лёнчик же справлялся и не жаловался — так с чего она вечно ноет? Просто потому, что ленива до умопомрачения, был твёрдо убеждён Михаил… и усиленно боролся с ленью нерадивой падчерицы.

Девочка росла, а вместе с ней росла и её загруженность. Добавились профессиональные занятия гимнастикой, бальными танцами и вокалом, кружок кройки и шитья, вязание, кулинария… Каждый день был распланирован до мелочей, некогда было и вздохнуть. Даже по выходным семья развлекалась не как придётся, а по плану, культурно и организованно: все вместе посещали цирк и театр, слушали оперу, смотрели балет. И речи не могло идти о том, чтобы подольше поваляться в воскресенье в постели, потупить в телевизор или хотя бы в интересную книжку.

Единственная ситуация, в которой детям делали некоторое послабление — это болезнь. Не признаваясь в этом даже самой себе, Оля ужасно любила болеть. Когда у неё поднималась температура или раздирало кашлем горло, никто не требовал от неё рано вставать и ходить в ненавистные кружки…

Иногда — не слишком часто, злоупотреблять она боялась — Оля, возвращаясь из школы, нарочно снимала шапку и пару кварталов топала по морозу без головного убора. А ещё она горстями ела снег, чтобы простудиться и урвать себе хоть пару дней вожделенного отдыха. Это вполне прокатывало пару лет, но потом почему-то перестало срабатывать: очевидно, благодаря ежеутренним обливаниям холодной водой Олин организм действительно постепенно закалился и подцепить простуду отныне стало не так-то легко.

Рус

Сан-Франциско, наше время

Глаза — это первое, на что Рус обратил внимание.

Нижнюю половину лица скрывала защитная маска (чёрт бы побрал этот ковид!), так что обладательница пленительных очей и сражающего наповал взгляда вполне могла иметь в придачу длинный крючковатый нос, прыщавые щёки и кривые зубы, но… глаза всё-таки были дивно хороши. По-русалочьи зелёные, обрамлённые пушистыми ресницами, они так и манили, заставляя его снова и снова оборачиваться и совершенно по-идиотски пялиться на девушку, сидящую у подножия памятника Джорджу Дьюи.*

Второе, что он отметил — волосы цвета опавших осенних листьев. Роскошные, вьющиеся крупными кольцами… Рус поймал себя на внезапном желании запустить пальцы в эти чудесные кудри, притянуть незнакомку к себе и уставиться в её зеленющие русалочьи глаза вблизи — так близко, чтобы ощутить жар чужого дыхания на своих губах. Хотя нет, сначала им обоим придётся избавиться от своих долбаных масок.

Итак, сорвать маски, отбросить их в сторону… а уже затем он наконец-то сможет впиться в её губы — наверняка они у неё очень сочные и аппетитные — алчным поцелуем.

Впрочем, Рус не дал воображению слишком разгуляться и быстро осадил себя: что за дикие фантазии среди бела дня? Похоже, воздержание даётся ему всё труднее. Он сконфуженно хмыкнул и с усилием оторвал взгляд от героини своих тайных грёз.

К счастью, девушка не замечала его пристального внимания — она явно мёрзла и попросту не смотрела по сторонам. Бедняга зябко куталась в тонкую жёлтую курточку, втянув голову в плечи и обхватив себя руками в попытке согреться (даже на расстоянии Рус видел, что её пальцы побелели от холода), и бессознательно притопывала по земле кроссовками, отбивая ритм.

Она выглядела совсем юной, чуть ли не школьницей. “Вот только малолеток тебе и не хватало!” — язвительно прокомментировал внутренний голос. Впрочем, сложно было судить о возрасте наверняка. В любом случае Рус вовсе не собирался завязывать никаких отношений с местными жительницами, особенно на одну ночь — видимо, мешала природная брезгливость. А искать большой и чистой любви, зная, что скоро ему улетать обратно в Россию… нет уж, спасибо.

Тем временем начало понемногу смеркаться.

Пытаясь отвлечься от девушки в жёлтой куртке, Рус в очередной раз прогулялся по Юнион-сквер, чувствуя себя дурак дураком, поскольку его по-прежнему так и тянуло обернуться на объект своей необъяснимой симпатии.

Площадь была окружена огромными торговыми центрами, отелями, ресторанами и бутиками, зазывающими на элитный шопинг, но, честно говоря, это его не особо интересовало. Он слышал, что в Сан-Франциско лучше всего приезжать во время рождественских каникул, когда на Юнион-сквер устанавливают самую высокую, красивую и пышную ель в Америке: на площади открывают большой каток с уютными кафешками по всему периметру, кругом безостановочно звучат рождественские песни и сияют огни иллюминации, звучит счастливый заливистый смех — короче, атмосфера сказки, чуда и того самого старого доброго “западного” Рождества, знакомого ему лишь по фильмам… В своё время он пересмотрел чертовски много голливудских фильмов.

Впрочем, сейчас на площади тоже было весело и шумно, однако Рус вовсе не планировал торчать здесь несколько часов! С утра он наметил кучу планов: прокатиться на канатном трамвае, полюбоваться Золотыми Воротами, доехать до Русского холма, чтобы спуститься по извилистой Ломбард-стрит, посетить знаменитый пирс номер тридцать девять и поглазеть на морских львов…** А вместо этого застрял на этой дурацкой площади, пялясь на незнакомую девицу и пуская на неё слюни, точно какой-нибудь озабоченный подросток в пубертатный период!

Проклиная себя последними словами, Рус снова нашёл взглядом хрупкую фигурку возле памятника — девушка сидела на прежнем месте как приклеенная и тыкала озябшими пальчиками в телефон. Ждёт кого-нибудь? Ну а почему бы и нет — молодая, красивая… может, у неё здесь свидание. Но в таком случае, где носят черти этого урода, которого бедолага так упорно и самоотверженно здесь дожидается?!

А вдруг дело совсем в другом, внезапно осенило Руса. Что, если она никого не ждёт — а, наоборот, сбежала из дома, поссорившись с родителями, и теперь банально не знает, куда ей податься и где переночевать? Рядовая, в общем-то, ситуация, которая может случиться где угодно — и в России, и в Америке.

Но что же делать? Подойти и прямо спросить, не нужна ли ей какая-нибудь помощь? Ага — чтобы она тут же обвинила его в домогательствах! Точнее, в харрасменте, если уж совсем по-американски. Все бабы тут свихнулись на этом самом харрасменте, мужики боятся лишний раз оказать им знак внимания или проявить обычную вежливость…

Чёрт возьми, а вдруг она вообще бомж?! Да, одета прилично, но это ещё ничего не значит, шмотки ей мог подарить кто-нибудь из сердобольных прохожих. Руса предупреждали, что Сан-Франциско — город тех ещё контрастов, да он и сам уже успел многое зацепить наблюдательным взглядом, хотя провёл здесь меньше суток. Даже в центре легко обнаруживались места, отчётливо напоминающие Москву начала девяностых, а уж повстречать бродяг, хиппи, фриков и прочих разнокалиберных городских сумасшедших можно было где угодно!