На перерыве фехтовальщики крутились рядом, но теперь никто из них не справлял нужду возле деревьев и не делился своими мужскими успехами у многочисленных подруг. Женька немного растерялась. Хотя глаза, обращенные к ней, блестели, это был уже не тот блеск. Она поняла, что перестала быть среди фехтовальщиков безоговорочно своей. Особенно это было заметно в поединках, — сильные ее щадили, а слабые терпели. Оставался верен себе только де Зенкур, — он, как и прежде, не стеснялся в выражениях, красочно расписывая свои ночные утехи, и не давал Женьке ни одного повода расслабиться в спарринге, а когда она в благодарность за это хотела его обнять, он выругался и отошел.

— Не лезьте ко мне с вашими нежностями, де Жано! — сказал он. — Где вы находитесь, черт возьми? Вы надеетесь, что в обмен на ваши бабские штучки я откажусь от удовольствия хорошенько ударить вас рапирой или пукнуть в вашем присутствии?

Де Санд расхохотался, а все остальные, как молоденькие фрейлины, захихикали в перчатки. Однако слова де Зенкура отрезвили не только Женьку, но и фехтовальщиков, которые на протяжении всего занятия находились в неприятной им растерянности. Они стали ругаться, спорить и разделились при этом на два лагеря. В одном были противники присутствия в классе маркизы де Шале, а в другом считали, что все должно оставаться так, как было тогда, когда еще никто не знал, кто такой Жанен де Жано.

— Де Зенкур прав! — кричал де Вернан. — В фехтовальном классе мы можем видеть только господина де Жано! Этот «мальчик» доказал, что достоин мужского поединка!

— А что же вы тогда поскользнулись, когда этот «мальчик» бежал впереди вас? — язвительно заметил де Фрюке, и все засмеялись.

— Да, мы никак не можем делать вид, что не замечаем эту… эту задницу! — поддержал его де Бра, и за этим снова раздался взрыв хохота и ругательств. — И как я могу драться с женщиной? А если она беременна?

— Я не беременна, — сказала фехтовальщица.

— Да вы и не забеременеете никогда, если будете пропадать на фехтовальной площадке! — воскликнул де Бонк. — А если это случится, то потеряете ребенка на первой же неделе!

— Черт побери, вы ведь замужем, сударыня! — добавил де Панд.

— Черт побери, это вас не касается, Ипполит! — рассердилась Женька именно из-за того, что его слова достали ее, как боевой клинок, даже под фехтовальным колетом.

Все это, широко раскрыв глаза, наблюдала Жули. Она уже довольно насмотрелась здесь поединков и теперь, словно завороженная, ждала, чем кончится самый главный из них.

— Что касается меня, господа, — сказал де Зенкур, — то я дерусь со всяким, кто бросит мне вызов, будь то мужчина или женщина! Нагло выйдя на фехтовальную площадку, госпожа де Шале сделала свой выбор и всем здесь доказала, что имеет право носить мужской костюм. Что же касается задницы, дорогой де Бра, то нам всем давно известно, что господин де Вернан с таким же интересом уже давно смотрит на задницу господина д’Ангре. Так разве дело в господине де Жано или госпоже де Шале? По-моему, тут дело только в самообладании.

После этих слов де Вернан и д’Ангре молниеносно выхватили свои боевые шпаги, но де Зенкур, прекрасно понимая, что последует за его словами, приготовился к бою прежде, чем его об этом попросили.

— Всем стоять! — грозно гаркнул де Санд. — Занятие окончено! Вам следует разъехаться, господа.

Фехтовальщики нехотя убрали оружие в ножны и стали мрачно собираться. Де Зенкур демонстративно сплюнув в сторону, уехал первым. За ним хмуро потянулись остальные. Женька подошла к де Вернану и отдала ему перчатки, оставленные в комнате Катрин. Он рассеяно поблагодарил ее и тоже уехал вместе с д’Ангре.

— Ты довольна? — посмотрел на фехтовальщицу де Санд.

— Они подерутся? — глядя в спину де Вернана, спросила она.

— Черт их знает? Штрафные выплаты за оградой этого дома уже никого не сдерживают. Там идет другой отсчет.

— Я знаю.

— Да, ты знаешь.

Но день, такой светлый с утра, раскрутившись сорванной пружиной разбитых часов, показал фехтовальщице, что она еще не все знает о том отсчете, про который упомянул Даниэль де Санд. Ей не хотелось ехать домой, и она осталась на обед. Даниэль, несмотря на стычку его учеников, был доволен. За столом он хвалился сыном, который уже окончательно признавал в нем отца, подмигивал Ажелине и с удовольствием поглядывал на свою маленькую воспитанницу. Жули перестала прятать руки под стол, смотрела уверенно и уже не краснела, когда к ней обращались на «вы».

— Лабрю, почему у вас такое постное лицо? — спросил Даниэль лекаря, который действительно выглядел несколько озабочено.

— Я беспокоюсь о девочке, — ответил Лабрю.

— Что о ней беспокоиться? У нее есть дом и прекрасная молодая воспитательница.

Компаньонка Ажелина, действительно молодая, но несколько суховатая на внешность девушка из бедной дворянской семьи, смущенно наклонила голову.

— Да, прекрасная. Это даже вызывает разговоры, — кивнул врач. — Почему вы не взяли в воспитательницы даму постарше, сударь?

— Вы же знаете, что Ажелина шестая дочь в семье. Куда ей было деваться? А потом, мне давно плевать на светские сплетни, Лабрю. Я хочу, чтобы Жули видела перед собой пример благородной девушки, а не ворчливой старухи! Как вы думаете, Франкон?

— Я всегда говорил, что вы сделали превосходный выбор, Даниэль, — поддержал друга Ален и поцеловал Ажелине руку.

Он сидел рядом с ней и подавал ей анисовые пастилки для освежения рта. Ажелина немного смущалась, но от внимания Франкона не отказывалась.

— Госпожа Ажелина в этом случае прекрасный пример для вашей воспитанницы, но я говорю о другом, — продолжал Лабрю.

— О чем?

— О фехтовальной площадке. Жули не должна там бывать, раз вы хотите воспитать ее, как дворянку, иначе один из примеров будет уничтожен другим, более сильным.

— Вы считаете фехтовальную площадку более сильным примером для Жули?

— Да.

— Почему?

— Потому что она, как и госпожа де Шале, к нему расположена. Обе представляют на данный момент некий яркий каприз природы, которым, конечно, можно восторгаться, но которому не следует потакать.

— Хм, вы правы, но у Жули слабые легкие. Вы сами говорил, когда осматривали ее. Упражнения на воздухе ей не повредят. Ей нужно набраться сил перед тем, как отправиться в пансион. Так, Жули?

— Да, господин де Санд.

— Я думаю, что вы оба лукавите. Кроме того я, как лекарь, знаю, что любое лекарство, оздоровляя одно место, может сильно повредить другому.

— Не беспокойтесь, я прослежу за этим.

— Конечно, сударь, но, может быть, это уже поздно.

Как будто подтверждая опасения Лабрю, развернувшуюся дискуссию вдруг подсекло под самый корень внезапное возвращение д’Ангре. Он ввалился в залу вместе с де Зенкуром, который висел на нем, словно пьяный, и только кровь, стекающая на пол из-под руки последнего, говорили о том, что парня притащили не из «Божьей птички». С другой стороны де Зенкура поддерживал его слуга.

— Де Санд, ради Бога! — воскликнул д’Ангре. — Мы не дотащим его до дома!

— Лабрю! — вскочил де Санд, но врач уже бежал к раненому, — Франкон, помогите ему!

Насмешливые глаза де Зенкура были полны боли, но он не проронил ни стона. Его положили на ларь. Ажелине и Жули де Санд велел уйти к себе.

— Он держался всю дорогу, — пробормотал д’Ангре. — только здесь у ваших дверей упал, как подкошенный.

Д’Ангре, испачканный чужой кровью, выглядел так, будто его самого только что пырнули шпагой. Женька с ужасом смотрела, то на раненого Альбера, то на онемевшее лицо д’Ангре, и ощущение какого-то непоправимого несчастья вдруг заставило похолодеть пальцы ее ног. Оно подползло к ним, словно невидимая ядовитая змея, от укуса которой сейчас спастись было просто невозможно.

— Это вы дрались с де Зенкуром, Эмильен? — спросил де Санд.

— Я?.. Нет… Это де Вернан… Они дрались, — ответил д’Ангре, не в силах совладать с какой-то внутренней дрожью, что сотрясала его тонкие изящные пальцы, которыми он тщетно пытался стереть кровь со своего камзола.