— Так-так!.. Превосходно! Удар неплохой! А, Лабрю? Какова рана?

— Господин де Зенкур был на волоске, ваша милость. На дюйм левее, и его великолепное легкое было бы продырявлено насквозь.

— Превосходно!.. Да что вы так трясетесь, Эмильен? Вы что, заболели, мой милый? Где де Вернан? Он не с вами?

— Нет, сударь.

— Неужели дал деру? Что-то на него не похоже!

— Андре мертв, сударь.

Женька вскрикнула — «змея», невидимо подползшая к ногам, укусила, и хотя девушка ожидала это, боль была просто нестерпимой.

— Что вы сказали, Эмильен? Повторите, черт бы вас побрал! — гаркнул Даниэль, исторгая в этом крике ту же самую боль.

— Мертв, сударь, — из глаз д’Ангре вдруг потекли слезы. — Они дрались честно… Вы не думайте… Андре сделал выпад и открылся… Он не ожидал… Но Альбер — черт!.. Вы же знаете… Он уже падал, но достал Андре прямо в сердце.

— Где это было? — вдруг без всякой эмоции, будто в один момент в нем тоже что-то умерло, спросил де Санд.

— Там, у старой стены… Мы не доехали до Булонского леса… Альбер снова стал задираться и Андре… Нужно съездить за ним… Он все еще лежит там… Или поехать сообщить госпоже де Вернан?

— Куда съездить? Вам сейчас нужно ехать к себе на квартиру и сидеть там тихо, как мышь! Вы поняли, Эмильен?

— А как же Андре?

— Вы поняли, Эмильен?

— Да, сударь.

— Вот дураки! Какого черта?! Какого…

— Не кричите, сударь, вы мне мешаете, — сказал Лабрю, бинтуя де Зенкуру грудь. — Господин Франкон, позовите Эжена. Нужно перенести раненого наверх.

Де Санд опустился на ларь и сжал голову руками. Д’Ангре продолжал тихо плакать в стороне, а Женька молча смотрела, как перевязанного Альбера охранники под командой Эжена уносят в комнату наверху.

— Вам лучше сейчас уехать, сударыня, — подошел к девушке Лабрю.

— Как же так?.. Этого не может быть… Эмильен ошибся… Андре, наверное, просто ранен… Я только что отдала ему перчатки…

— Эмильен не ошибся, он плачет. Пойдемте, я провожу вас. Господин де Санд, я провожу маркизу де Шале. Ее уже, наверное, ищет муж.

— Да, нам не хватало здесь только ее мужа. Пусть едет и сидит дома. Скажите привратнику, чтобы не пускал ее больше сюда, Лабрю.

Женька ничего не ответила. Она чувствовала себя настолько уничтоженной, что ей было абсолютно все равно, что сказал де Санд. Девушка не помнила, как доехала до дома, как поднялась в спальню и упала на кровать, где надолго замерла, уставившись обесточенным взглядом в шелковый полог. Ей казалось, что над ней кто-то жестоко пошутил, а завтра Андре снова явится в класс и будет отстаивать право ее пребывания на фехтовальной площадке. Ей было непонятно, как она может больше не увидеть его улыбчивого лица и не услышать приятного бархатного смеха…

Фехтовальщица приказала Нинон принести вина, и только второй бокал, выпитый залпом, смог расплавить натянутые, словно струны, чувства.

Генрих, вернувшись с охоты и выяснив, что случилось, оценил произошедшее довольно холодно.

— Мне сказали, что вы ездили к де Санду, сударыня?

— Да.

— Тогда почему вы плачете? Проиграли поединок?

— Да… Они поспорили… из-за меня. Де Вернан убит, де Зенкур ранен.

— Де Вернан? Хм, король будет доволен.

— Доволен?

— Де Вернаны когда-то выступали на стороне его матери.

— Какая сторона? Ты что не понимаешь? Андре больше не придет в класс… его нет, а он… он был за меня сегодня на площадке.

— Законы людской чести, беспощадны, Жанна. Они требуют жертв не меньше, чем законы войны. Разве в школе де Санда не объясняют это? Переоденься в платье и спускайся к столу. Тебе нужно поесть.

— Не хочу.

— Тогда хотя бы переоденься. Эти слезы не идут к тому костюму, который ты снова на себя надела.

Генрих больше ничего не сказал фехтовальщице про ее самовольную поездку на занятия, — это было излишне, — она была наказана за нее так, как даже он не придумал бы наказать ее.

Оставив свою истерзанную жену наверху, фаворит короля переоделся и вместе с приглашенным мастером ушел заниматься головой кабана, которую привез с охоты и которую хотел повесить в трапезной зале. Женька была благодарна ему за это нужное ей сейчас одиночество, но к ужину все-таки спустилась и попросила мужа узнать, когда будут назначены похороны. Он послал в дом де Вернанов Цезаря.

— Боже мой… что будет с Катрин? — невольно ужаснулась Женька.

— А что с Катрин?

— Они встречались. Он залезал к ней по той… нашей лестнице. Я узнала, когда нашла его перчатки.

— Хм, и тут не обошлось без вашего участия!

— Что значит, без моего?

— Почему вы мне ничего не сказали, сударыня? Хорошо, что Андре побеспокоился убраться из этого мира раньше, а то я бы сам его прикончил!

— Поэтому и не сказала.

— Будет весело узнать, что Андре оставил моей миленькой сестричке не только перчатки, и я скоро стану дядюшкой!

Цезарь сообщил, что отпевание назначено на два часа следующего дня.

Супруги де Шале поехали в храм вместе. Де Санд и его класс были уже там. Увидев маркизу де Шале, они не улыбнулись, а только молча прикоснулись к краям своих шляп. Д’Ангре, бледный и молчаливый, покусывал губу и смотрел в одну точку. Так получилось, что де Вернан, взяв на себя роль старшего брата, опекал юношу с первого дня поступления его в школу. Некоторые посмеивались и видели в этом нечто двусмысленное, особенно старался де Зенкур, который всякий раз искал повод поддеть удачливого Андре. Дуэль могла случиться в любой день, однако она случилась вчера, и фехтовальщица не смела винить в ней только де Зенкура.

Войдя в церковь, Генрих и Женька прошли мимо скамей, где сидели родственники де Вернана. Женщины изредка приподнимали густые траурные вуали и промокали глаза платками из дорогого батиста. Мужчины, одетые в черное, молча смотрели на молодое мертвое тело и сочувственно вздыхали. Кроме положенной скорби в воздухе витало недоумение и растерянность, которое особенно ощущается в такие минуты. Головы склонялись не только в горькой печали, что сопутствует каждой потере, но и в немом смирении перед соседством двух миров, грань между которыми тонка, а великая загадка перехода так и остается за пределами человеческого понимания.

Андре лежал в гробу, словно спал. Лицо его было чистым и спокойным, будто он совершенно серьезно готовился предстать перед кем-то там наверху.

Женька, остановившаяся у первого ряда скамей, не могла оторвать от него глаз. «Еще вчера он был на площадке и заступался за меня, — думала она, не в силах понять, как такое может происходить, — еще вчера… а теперь… зачем это? Почему?.. За что?»

— Это предупреждение, — вдруг кто-то тихо сказал за ее спиной.

Она обернулась, — это был Лабрю.

— Да, — продолжил он. — Вы вышли замуж и должны заниматься своей семьей, а не шпагой.

— Мне… мне больно, Лабрю.

— Вы взрослеете, а это всегда больно.

В храм в сопровождении де Бона вошла Виолетта. Увидев фехтовальщицу, де Бон поприветствовал ее и Генриха легким наклоном головы, а Виолетта тотчас подошла к какой-то даме на скамейке и шепнула ей что-то на ухо. Дама обернулась, потом встала и тихо приблизилась к «незаконной паре». Представившись сестрой госпожи де Вернан, она сказала, обращаясь к фавориту короля:

— Ваша жена должна уйти отсюда, господин де Шале.

— Почему?

— В храме не может присутствовать женщина, которая попирает божеские законы и носит мужские штаны.

— Я занималась в одном классе с вашим племянником, — возразила фехтовальщица. — Я имею право с ним попрощаться.

— Имеет право с ним попрощаться та, которая носит его ребенка или его имя, а не одно с ним оружие. Священник не начнет отпевание, пока вы не уйдете, сударыня.

Фехтовальщица не стала больше спорить. Она подошла к гробу, поцеловала Андре в немые губы и под легкий шумок, раздавшейся ей вслед, вышла из церкви.

Генрих был задет демаршем щепетильной тетки де Вернана, всю дорогу возмущался и обещал поговорить с королем, чтобы тот поставил эту семью на место, а Женька, продолжая нести на своих губах незримое прикосновение смерти, молчала. Суетные заботы и даже мысли о приеме в Лувре на фоне бледного мертвого лица Андре казались несущественными.