Не будем, однако, забывать, что речь идет о Боге Юргеновой бабушки, Кощеевом создании. В одной из новелл «Серебряного Жеребца» Кэбелл заходит еще дальше. Произошла ошибка, и викинг оказался в христианском раю, а паладин – в Вальгалле. Там он увлекся сотворением миров и несколько вечностей спустя обнаружил, что на бесчисленных планетах поклоняются ему, Донандру Вератюру, Творцу и Хранителю детей Своих, и воюют между собой Его именем.

«Затем, вновь понаблюдав за паразитами, кишащими в его мирах, Донандр спросил слегка испуганно:

– Разве Бог такой?

Ему ответили с любовью и уважением:

– Как Бог может быть не таким, как Ты?»

Земля же тем временем превратилась в шлаковый шар, – но истинный христианин объявил это наваждением и, оставаясь в Вальгалле (где сам Кощей – лишь один из меньших богов), продолжал молиться «о втором пришествии Мануэля и о благоденствии души Донандра в священный День Суда».

…«Биография жизни Мануэля» замыкает круг и во снах Феликса Кеннастона возвращается к своему началу – в замок Концисторий, что означает «Конец Историй» (Storisende – Stories’ End).

Такова общая схема огромной постройки, возведенной Кэбеллом. На тысячах страниц совмещаются десятки мифологий – от славянских до мезоамериканских; трюизмы оборачиваются парадоксами и наоборот; крайний цинизм превращается в неприкрытую тоску по тому, во что можно верить безоговорочно; остроумие писателя проявляется не столько в отдельных шутках, сколько в неожиданном соединении идей и понятий: каждая фраза может вспыхнуть иронией, и каждый раз это неожиданно. Сюжетов и идей, разбросанных Кэбеллом, хватило десяткам писателей. Достаточно назвать описанную в прологе к «Биографии» – книге эссе «По ту сторону жизни» (1919) – библиотеку Джона Чартериса: в ней хранятся не просто несуществующие книги, но – самые утонченные. Сочинения авторов из Страны Книг – к примеру, Полное собрание сочинений Дэвида Копперфилда; и задуманные, но не написанные труды – поэма Мильтона «Король Артур»; и многое другое. Борхес бы оценил, но, кажется, не читал.

Кэбелл одновременно и дальше от современной фэнтези, чем Дансени, и ближе к ней. Дальше – потому что не создает собственную «вторичную реальность», но преображает наш мир; ближе – поскольку создает продуманную систему, в основе своей мифологическую. Все события «Биографии», даже самые разрозненные, оказываются взаимосвязаны и закономерны. Кроме того, именно Кэбелл заложил основу авантюрной и юмористической фэнтези. Неунывающие проходимцы Фрица Лейбера и Джека Вэнса, странники по «всеобъемлющей стране, где почти все, что угодно, оказывается более чем вероятным» (авторское определение Пуатема), – восходят не к героям старинных плутовских романов, но к Мануэлю и Юргену. Причудливое соединение мифологий, реалий древних и современных, серьезное вышучивание всего самого святого для того, чтобы утвердить его заново… в современной фэнтези всё это – дань «Биографии», признается в этом автор (как Нил Гейман) или нет (как Терри Пратчетт). Нередки и прямые отсылки: так, Хайнлайн поместил действие романа «Иов: Комедия справедливости» (1984) в пределы вселенной Кэбелла: на страницах появляется и сам Кощей. А свой лучший роман, «Чужак в чужой стране», писатель называл «кэбеллианской сатирой»: близки не идеи, но подход.

И напоследок – замечание мифологического толка, если не сказать «мистического».

В предвоенные месяцы Кэбелл работал над «Солью шутки», романом о Горвендиле. Имя это (чья этимология неясна) взято из скандинавской мифологии: Аурвандиль Смелый – спутник бога Тора; его отмороженный палец был заброшен в небеса и стал звездой – как полагают, Венерой. («Тот ли это Горвендил, большой палец ноги которого есть утренняя звезда?» – спрашивает Мануэль, когда узнает имя своего сюзерена.) А поскольку Венера – предвестница солнца, у Кюневульфа, англосаксонского поэта VIII века, Эарендель (так преобразилось его имя) стал аллегорией Иоанна Крестителя, предтечи Христа.

Привет тебе, Эарендель, светлейший из ангелов,

над средиземьем людям посланный.

истинный свет солнца,

сверкающий ярче звезд,

которым даришь ты свой огонь!

(Пер. С. Лихачевой, с изм.)

– Так вопиют из преисподней дохристианские пророки и праведники, ожидающие сошествия Христа и своего освобождения.

Весной 1913 года молодой оксфордский студент прочитал эти строки. Под старость он будет отзываться о Кюневульфе весьма резко (как и почти обо всех, кто на него повлиял), но тогда… В романе «Записки Клуба мнений», начатом и не законченном в середине 1940-х, автобиографический герой скажет: «Я ощутил странный трепет, будто что-то шевельнулось во мне, пробуждаясь от сна. За этими словами стояло нечто далекое, удивительное и прекрасное, и нужно было только уловить это нечто, куда более древнее, чем англосаксы».

Вероятно, Толкину была известна и германская поэма «Орендель» (ок. 1200), заглавный герой которой – королевич, потерпевший кораблекрушение, спасенный неким рыбаком и ставший проповедником христианства[145].

И 24 сентября 1914 года – запомните эту дату! – оксфордский лингвист пишет стихотворение «Странствие Эаренделя Вечерней Звезды (Éalá Éarendel Engla Beorhtast)», подзаголовок которого взят из поэмы Кюневульфа.

Эарендель восстал над оправой скал,

Где, как в чаше бурлит Океан.

Сквозь портал Ночной, словно луч огневой,

Он скользнул в сумеречный туман…

(Пер. С. Лихачевой)

(«Чаша Океана» явилась из «Беовульфа» – на радость знатокам и ценителям древней поэзии.)

Так Горвендил-Эарендель, в полном соответствии со своей мифологической ролью, второй раз за год стал «предтечей», предвестником: именно этот день, 24 сентября, когда уже вовсю шла война, положившая конец прежнему миру, – именно этот день можно считать днем рождения фэнтези. Хотя об этом еще не знал никто – и уж тем более поэт-филолог Дж. Р.Р. Толкин.

Хорошо известен его ответ на вопрос, о чем, собственно, написано стихотворение: «Не знаю. Постараюсь выяснить»[146]. Но баллада об Эаренделе и сама по себе была «выяснением»: реконструкцией мифа о корабле-звезде, что ускользает от Луны и гибнет в лучах Солнца, чтобы снова возродиться день спустя. Этот или подобный миф был известен Кюневульфу, который воспользовался им для создания аллегории; а теперь надлежит, воспользовавшись уроками исторической лингвистики и собственным воображением, восстановить утраченное наследие.

Стихи Толкина об эльфах, написанные в начале 1910-х годов («Солнечный лес», «Шаги гоблинов»), ничем не выделяются на фоне поэзии того времени; Эарендель открыл путь к подлинному мифу и подлинной древности.

В те же осенние месяцы 1914 года Толкин обратился и к другому, проверенному способу обращения с мифом: к пересказу «Калевалы». Финский эпос, (вос)созданный энтузиастом Элиасом Лённротом, пленил Толкина на всю жизнь. «Эти мифологические песни – говорил он еще в 1912 г., – полны той первобытной поросли, которую европейская литература в целом вырубала и прореживала в течение многих веков, хотя и в разной мере и в разные сроки среди разных народов… Хотел бы я, чтобы у нас сохранилось побольше такой мифологии – чего-нибудь подобного, но принадлежащего англичанам». «Калевала» предложила Толкину готовый сюжет, а прочитанное полгода назад «Сказание о доме Вольфингов» Уильяма Морриса – форму. «…Я пытаюсь переложить одно из преданий – великолепнейший сюжет и самый что ни на есть трагический, – в виде небольшой такой повести, отчасти в духе романов Морриса, со стихотворными вставками тут и там…» – сообщал Толкин своей любимой, Эдит Брэтт[148].