— Ладно, — согласилась Вика, — это ладно, но вот вы сказали, что Лизка была рыжей. Это как? На каких таких практических документах вы основываетесь? Или Жена князя заказывала обивку дивана в цвет волос своей прислуги?

— Уели, — хмыкнула Темникова, — нет, вот молодец, Виктория Дмитриевна. Правда. А что до документов, так свидетельства не только письменные бывают. Изобразительное искусство тоже документ, в своём роде.

— То есть, — заинтересовалась Вика, — князь портрет своей любовницы заказал? И он сохранился?

Княгиня задумалась, головой покачала.

— А пойдём-ка мы с вами покурим, — предложила она. И снова в кухню направилась.

На кухне уже на своих привычных местах устроившись, и дружно решив, кофию более не откушивать, закурили. Вика сигареты свои, а Галина Ивановна, в этот раз трубку набила. Красивую, с длинным мундштуком и аккуратненькой чашкой. При взгляде на эту трубку так и хотелось назвать её «дамской», хотя и неизвестно бывают ли такие. А ещё, почему-то, возникало чувство, будто ты не сейчас, а когда-то в начале прошлого века. Так чтобы вокруг, мужчины в котелках и цилиндрах, а женщины все в длинных платьях с корсетом, и чтоб шляпки были непременно с вуалью. Запах от этой трубки стоял потрясающий, с тонкими нотками вишни и ванили.

— Датский, — пояснила Темникова в ответ на вопросительный взгляд девушки, — табак датский. Так вот, — выпуская плотные клубы дыма, продолжила она, — картина. Нет, князь, вернее тогда ещё княжич, никакой картины не заказывал. Тут история веселее вышла.

Вика всем видом изобразила внимание.

— Вам знакома такая ситуация, когда молодая симпатичная девушка, вдруг решает стать певицей, ни слуха, ни голоса при этом не имея. Зато имея в наличии состоятельного любовника. Ага, улыбаетесь, вижу что знакома. На самом деле я думаю, что в большинстве случаев, это всего лишь сплетни, но всё же картинка растиражированная и узнаваемая.

Ну вот, втемяшилось Лизке в голову стать художником. Так Александр Игоревич и поступил, как клише предписывает — нанял ей учителя из итальянцев. Что довольно дорого, заметьте. Счета за услуги, сохранились в архиве. Нет, попутно он ещё и портрет княжны Ольги Николаевны писал, а Лизка училась. Вот и научилась там чему-то.

— Так она что, автопортрет после себя оставила?

Княгиня поморщилась.

— Ну да, наверное автопортрет. Я, знаете ли, совершенно не разбираюсь в живописи. Такие вот издержки образования. А потому не знаю, как назвать автопортрет, где ещё кто-то присутствует.

— Автопортрет с кем-то, — авторитетно заявила журналистка, — например: «Автопортрет с женой».

Темникова скривилась ещё больше.

— Да, вероятно вы правы, словом, намалевала Лизка себя с Александром Игоревичем рядом. Даже не представляю, как ей уговорить-то его удалось. Больше ничего она не написала. Не успела, наверное. А портрет есть, и даже отреставрирован, и на нём Лизка именно рыжая.

— Он у вас? — взволнованно спросила Вика, — в смысле, здесь? В квартире?

— Э нет, — покачала пальцем Галина Ивановна, — показывать вам я его не стану.

— Но почему, — совершенно по детски расстроилась девушка, — что такого если я увижу Лизу и князя!?

Княгиня вздохнула, и, раздражённо покосилась на погасшую трубку.

— Что такого? — задумчиво проговорила она, — Знаете, может уже и ничего. Просто привычка. Дело в том что Лизка, являясь доверенным лицом Александра Игоревича, знала многие его секреты, вот как бы не все. Что подвигло князя теремной девке довериться, не знаю, но не похоже, что он об этом жалел. По крайней мере, в бумагах даже намёка на это нет. Судя по всему, Лизка Синица, и вправду была преданным человеком, и тайны хранить умела. Не болтала без толку, что согласитесь, для девицы её социального статуса редкость. Умела, но один секрет в себе не удержала: изобразила на картине. Вот поэтому, у нас в роду принято было никому портрет этот не показывать. И даже из Темниковых его лишь прямые наследники видели. Нет, понятно, что тайна эта уже такого значения не имеет. Но привычка, знаете ли, голубушка. Привычка.

— Галина Ивановна, — Вика умоляющим жестом прижала руки к груди, — да я ж никому! Я, ведь, пообещала уже, что статья исключительно про Лизку будет. И никаких Темниковых с их секретами.

Княгиня посидела ещё немного, помолчала, размышляя, а потом вдруг поднялась, легко, резко, будто ей тридцать лет, максимум.

— А вы знаете, пойдёмте, — мне и самой интересно как посторонний человек на Лизкину мазню отреагирует. Только, Виктория Дмитриевна, вы уж пообещайте старухе что никому, даже вашей королеве редактору, о том, что увидите ни слова.

— Обещаю! — торжественно поклялась Вика.

***

Викин латте давно остыл, но она этого даже не заметила. Вот теперь, немного успокоившись, и переварив информацию, ей, до зуда в языке хотелось рассказать, хоть кому ни будь о Темникове. Странно, и история вроде не нова, оригинальностью даже не пахнет. В интернете вон, полно таких историй, хоть книг, хоть фильмов — на любой вкус. А некоторые даже по реальным событиям написаны и сняты. А вот, поди ж ты! Зацепил её рассказ Галины Ивановны. Может дело тут в личности рассказчика, а может в душе, что Лизка Синица в свою работу вложила.

Но рассказать хочется, журналистская жилка, или внутренний сплетник, как больше угодно, просто бунтует от необходимости молчать. Вот ведь гадская бабушка, Галина Ивановна, знала на какую мозоль наступить. И можно плюнуть на обещание, ну в самом деле, что пенсионерка ей сделает. В крайнем случае, Королькова прикроет. Но нет.

И хотя утаивать информацию не профессионально, Вике легче было признать себя непрофессиональной, чем оказаться лгуньей перед Темниковой. Только не перед ней.

" А интересно, — подумала она, — каков он был на самом-то деле? Без маски. Ведь было же что-то в нём такое, отчего Лизка и на смерть пошла, и такую картину написала. Теперь уж не узнаешь.

Стоп! — осенило вдруг Вику, — Да к чёрту эту статью! Вернее, статью конечно не к чёрту, жить на что-то надо, но можно же книгу написать. Художественную. И слово не нарушить, и рассказать всем о том, что впечатлило. Ага, тогда и самого Темникова придумать можно, таким как хочется, как видится. Ну, не князя Темникова, конечно, а скажем графа, да графа Чернецкого".

Она вдруг ясно представила, как красавец граф скачет вдаль на, непременно белом, жеребце, а потом шпагой так раз, раз, а Императрица ему орден. И все красавицы в него влюблены, но он суров и властен.

— Эх, здорово будет, — решила Вика и прикрыла глаза.

А перед ними вновь предстало полотно, Лизкой писаное.

***

Она была небольшой, эта картина, но и не маленькой. Вика затруднялась навскидку назвать размеры — у неё всегда с этим было плохо. И даже на неискушённый взгляд журналистки, становилось понятно, что рисовал любитель. Нет присущей портретам чёткости, пропорции гуляют. Комната на фоне скорее угадывалась. Что это кабинет? Гостиная? А нет, всё же спальня — вон кровать в углу различается. Посреди комнаты стоит кресло, а у кресла на полу собственно сама художница расположилась.

Что о ней можно сказать? Вот только одно. Рыжая. Ослепительно, огненно-рыжая, и даже состарившиеся краски не упрятали этого яркого света её волос. Собственно и всё. Обычное лицо в конопушках, глаза прикрытые. Из одежды какая-то бесформенная хламида, вся в разноцветных пятнах краски. И на щеке художницы тоже неряшливый синий мазок. Лизка, как уже было сказано, сидела на полу, уложив голову на колени человеку, сидящему в кресле.

О! Вот эту фигуру и лицо, каждую чёрточку, девка выписала с особой тщательностью. Человек в кресле был расслаблен, рука его лениво покоилась на голове художницы, будто забывшись собаку за ухом почёсывала.

Темников. Не таким ожидала увидеть его Вика, совсем не таким.

Узкое, с чуть азиатскими чертами, лицо молодой женщины, обрамляли разбросанные по плечам чёрные волосы. Широкий шрам на лбу, приподнимал левую бровь, отчего взгляд её казался чуть удивлённым. А глаза... Чернющие, цепкие и внимательные. Казалось, прямо из картины эта барышня тебе в душу заглядывает. Тонкие губы, искривлены, немного высокомерной, улыбкой, а подбородок гордо вскинут. Сразу видно: эта женщина знает себе цену, и цена та довольно высока. Её худощавая фигура одета в глухое чёрное платье с белыми кружевами на вороте.