— Ой, простите, — смутилась Баркова, — глупость сказала. Я всё поняла, Александр Игоревич, не беспокойтесь. На том и порешили.

И ещё одно сказал княжич. Такое, что Ольга даже и не уразумела, то ли за обиду это счесть, то ли Темников заботу так выказывает. Сказал, что понимает, как не просто ей сейчас мужу довериться, и оттого супружеских обязанностей требовать с неё не станет. Но и она де пусть не мешается в его делах ночных. Так и сказал, бесстыдник, «в делах». Нет, Ольге на самом деле и подумать страшно, как она с мужем возляжет. Но прозвучало это… как-то обидно что ли? Хотя… С другой стороны, она понимала, что не вправе требовать от Темникова верности, коль скоро сама она труды женские сполнять не станет. И ещё ей отчего-то было неприятно думать, что «дела» эти будут Лизки касаемо. Но не оттого, что всё так прилюдно, почти в открытую, а потому что не подходило рыжей это слово. Да ещё и сказанное так надменно скучающе.

Словом, Ольге было над чем поразмыслить, для того и забралась она в глубь сада, туда, где беседка стояла. Старая, дикой лозой увитая. Та, в которой они с Настей по малолетству в игры свои девичьи игрывали. А после, повзрослев, тайнами делились, важными да сурьёзными, сплетничали, словом.

Вот и сейчас сидела она, в пространство уставившись, ладонью шершавую сухость деревянной скамьи гладила, да сомненьями терзалась. Темников-то уехал, а сомнения — вот они, навалились, будто караулили.

Это вчера ей казалось, что всё просто, не иначе уверенный вид Александра Игоревича так подействовал. А сегодня нет, сегодня иначе. А ну как, не одобрит князь внезапное сватовство сына — позору-то будет! Учитывая, что вся округа уж осведомлена. А ну как не справится Ольга с ролью княжны, а после княгини — к этому её уж точно не готовили. А Местниковы? Им-то что сказать? Одно дело коли в монастырь ушла, то дела духовные, мирскому суду неподвластные. Но теперь-то всё в ином свете выглядеть будет. Словно Барковы, презрев все договорённости, за спиной соседей более выгодную партию для дочери подыскивали. И ничего ведь не скажешь — партия, с какой стороны не гляди, гораздо выгоднее.

Да ладно бы со всеми Местниковыми, а ну как ей с Ильёй Константиновичем самолично объясняться придётся? Или упаси господь с Настенькой. Ольга сейчас совершенно не была готова с детской подругой разговаривать.

Как накликала.

Настя ворвалась в беседку, подобно порыву ветра, сметающему сухие листья. Ворвалась, на скамью напротив плюхнулась и молчит. Только смотрит внимательно, испытующе.

— Здравствуй, Настенька, — грустно проговорила Ольга, поняв, что разговора по-душам избежать не удастся. — Они тебя принуждают? — проигнорировав приветствие спросила Местникова.

— Кто принуждает, к чему?

— Родители твои, да? — не унималась Настя. — Сговорились с Темниковым и тебя заставляют теперь? Я понимаю — сиятельные князья, древний род, большое состояние. Но всё же, Оля. Сейчас ведь не семнадцатый век, они не могут вот так вот просто тебя принудить.

— Я… — начала было Ольга.

— Хочешь, папенька мой с Николаем Ивановичем поговорит. Объяснит ему, что не можно дочку неволить. Он обижен, конечно, но ежели я попрошу, согласится, наверное.

— Нет! — быстро отказалась Баркова. — Не нужно ни с кем разговаривать.

— Оля, — Настенька, сочувственно взглянула на подругу, — ну подумай о себе, пожалуйста. Да, родителей должно слушаться, но я ведь тебя знаю. Ты, небось, и возразить-то не сподобилась. Не помыслила даже.

«Не знаешь, — подумала Ольга, — никто меня теперь не знает. Я и сама себя не узнаю».

— Вот неужто они не понимают, — не унималась Местникова, — что это дурь княжичу в голову стукнула, блажь? Увидал красавицу да и воспылал сходу. Блажь! А как пройдёт у него сие увлечение?

— Какую красавицу? — не поняла Ольга.

— Да тебя же! — всплеснула руками Настя.

— Я?! Красавица?!

Вот уж кем себя не считала Баркова. Что в ней может быть красивого? Волосья светло-русые, цвету мышиного? Или глаза в оттенках ряски болотной, на солнце выгоревшей? А уж если вспомнить, в каком виде предстала она перед Темниковым при первом знакомстве, то тут не воспылать, тут бежать подалее захочется от эдакой красоты-то. Ольга при воспоминании об обстоятельствах их встречи почувствовала дурноту, и сглотнула слюну, начавшую вдруг отдавать металлом.

— Конечно красавица, — уверенно заявила Настя, — и черты у тебя правильные, и кожа ровная да гладкая, и статью женской не обижена, — она с некоторой завистью бросила взгляд на грудь подруги.

— Так о чём бишь я? Ты подумай, может всем миром да уговорим твоего батюшку?

— Не нужно, — осторожно качнула головой Баркова — тошнота не унималась и сглатывать приходилось всё чаще, — я сама.

— Сама поговоришь? — уточнила обнадёженная Настенька.

— Нет. Я сама за него выйти хочу.

— За Темникова?!

— Разумеется. Можно подумать, у меня тут очередь из женихов собралась!

— Но… почему? Почему ты вдруг передумала? — недоумевала Настя. — Ты же за Илюшу хотела.

— Не хотела, — зеленея лицом, выдавила Ольга, — то родня так порешила, а я не перечила. А за Темникова…

Не договорив, она опрометью бросилась из беседки и склонилась под смородиновым кустом.

«Господи, как не вовремя-то, — мелькнула у неё мысль, — как стыдно»!

— Что с тобой, Оля, — забеспокоилась Местникова, — тебе плохо? Ты больна?

— Всё хорошо, — отдышавшись и утерев лицо платком Ольга вернулась на скамью, — ничего страшного — так бывает.

— Бывает… — задумчиво протянула Настя, внимательно и настороженно осматривая её фигуру, — и давно?

— Что? — в глупой попытке протянуть время, она с тоской разглядывала потемневшее от непогоды дерево беседки

— Давно у тебя это недомогание?

— Недавно, — тяжело вздохнув, Ольга и встретилась взглядом с изучающим прищуром Местниковой.

— Недавно, — искривив губы в злой усмешке, повторила Настя, — с лета, поди? А вы, Ольга Николаевна, скоры умом, как я вижу. Быстро сообразили, в чём выгоду заиметь можно. Конечно, куда нам худородным до сиятельных князей! И как только рискнуть-то осмелились, а ну, не признал бы Темников ребёнка, что бы тогда делали. Или для Барковых в порядке вещей бастардов плодить.

Ольгу словно по затылку огрели, и перед глазами всё поплыло, так подействовали на неё злые и несправедливые слова единственной подруги. От обиды она даже задыхаться стала. И ведь не объяснить ничего, не оправдаться. Нельзя. Ольга почувствовала, как в уголках глаз собирается влага — за последний месяц плакать уже вошло у неё в привычку.

А Настя не успокаивалась, продолжая сыпать обвинениями и гнусными догадками. Баркова, в растерянности смаргивая слёзы, просто не понимала за что. Не понимала и не узнавала всегдашнюю добрую и понимающую Настеньку.

И опять, как всегда в минуты душевного раздрая, ей захотелось успокаивающих Лизкиных объятий, захотелось, чтобы рыжая погладила по голове, утешила, защитила. Чтоб, насмешливо морща нос, посмеялась над горестями да разъяснила, что беда та и не беда вовсе, а так, мелочь. Пустая безделица. Ольга прикрыла глаза, пытаясь представить, что Лизка уже здесь, рядом, и будто увидела себя со стороны. Слабую, зарёванную, жалкую. Себя, без малого сиятельную княжну Темникову, склонившую голову и вздрагивающую от злых слов теперь уже бывшей подруги. А после представила, что её такую увидит Александр Игоревич. Представила и ужаснулась. Теперь-то наверняка она не дождалась бы уважения и одобрения в его взгляде. А оно ей было нужно, не меньше чем сочувствие в Лизкиных глазах. Ей бы удивиться, отчего мнение почти незнакомых людей стало значить для неё больше, чем мнение родных и с измальства знакомых, да не ко времени.

В Ольге словно другой человек проявился, выплыл из лужи слёз виновато-обиженных, из скорлупы послушания да смирения выломался. Кто таков есть этот человек она не ведала, но определённо он носил фамилию Темников. И к тому, что его унижают да виноватят, сей человек не привык. Ольга выпрямилась, голову вскинула, да на лицо выражение как у княжича натянуть попыталась. Высокомерно-брезгливое.