— Переделай, — строго велела она, когда кухарка вдруг умолкла на миг, чтобы набрать воздуха.

— Переделаю, — понуро согласилась та, — токмо и вы уж, Матрёна Игнатьевна, поговорите с энтим дармоедом гишпанским, дабы он на кухню не шастал.

— Попробую, — со вздохом пообещала Матрёна. — И ты вот что, прекращай господских гостей дармоедами кликать. Ладно я! А ну как кто другой услышит. Быть тогда тебе битою.

— Да я ж…

— Закончили, — подняла руку в останавливающем жесте ключница, — ступай, Глаша. Княжич вон, вскорости завтракать станут. И она развернулась, собравшись уходить.

— Здрасте, — заискивающе улыбнулась Лизка.

— И тебе поздорову, девица, — Матрёна Игнатьевна удивлённо оглядела неожиданное препятствие, — ты откель такая, — она замялась, подбирая слова, — рыжая?

— Я из Темниловки. Лизка. Дочь Тимофея Синицы. В сенные девки меня барин забрать изволили, — бодро отрапортовала Лизка.

— Княжич, или его сиятельство, — мягко поправила ключница. — Ну да, слыхала я о сём повелении Александра Игоревича. Вот, значит, какова ты есть, красавишна. Лизка смутилась и покраснела даже.

— Чтой-то, красавишна? — Ну так, а кто же? — иронично улыбнулась Матрёна. — Ремесла сего ты не ведаешь, обхождению не обучена, иных талантов, — она демонстративно оглядела Лизку с ног до рыжей макушки, — я також не зрю. Вот и выходит, что взяли тебя из-за милой мордашки да крепкого задка.

Девка и вовсе пунцовая стала и разозлилась невесть на что. Она хотела было сказать, что на самом деле есть у неё таланты, но поняла, что сие не к месту будет.

— Я не красивая, — наконец пробурчала Лизка обиженно.

— А вот о сём не нам судить, — с незлобивой усмешкой легонько щёлкнула её по носу Матрёна Игнатьевна, — ну-ну, полно кукситься. У мужей глаза, вишь, по-другому устроены. Они иной раз на такое льстятся, что и представить страшно. Пойдём-ка лучше обустроим тебя да обрядим сообразно. Шить-то умеешь, поди?

Под людскую у Темниковых был выделен целый домина. Да такой, что в него штук пять батюшкиных изб войдет, да ещё и место останется. Матрёна Игнатьевна странным словом «Хлигель» его обозвала. Вот в энтом-то «хлигеле» Лизке лавку выделили, и сказали, что здесь обретаться будет пока. Почему пока она не поняла, решила, что после разберётся, как и с прочим разным, что мимо ушей проскочило. А проскочило много всего. Лизка нет, чтобы ключницу слушать — всё больше по сторонам пялилась, да вопросы глупые на языке вертела.

Ну да худо-бедно устроилась. С товарками по службе обзнакомилась да платье выданное ушила.

А на следующий день её и к работе ужо приставили. Труд сей не сложный Лизке вовсе отдыхом показался — не чета крестьянскому. Оттого ей дивно было слушать, как другие девки стонут да охают, что дескать, заморили их и роздыху не дают. А самим бы токмо языками чесать да орехи щёлкать.

Княжича она, почитай, и не видела вовсе. Так, мелькнёт по двору в сопровождении дядьки своего страшного, али по дому пройдёт, даже не покосившись на то, кто там ему кланяется. Всё делами занят непонятными, или вон со шпагой упражняется с учителем своим.

Учитель тот ещё жук оказался. Гишпанец дон Чапа. Лизка как услышала, не поверила сперва. Мыслимо ли, чтоб человека пёсьей кличкой звали. Ан нет, Чапа и есть. Низенький, толстенький, про всяк час пьяный да весёлый. По-русски говорил смешно слова путая, да девок всё норовил за зад ухватить. А когда те верещать начинали, так объяснял, что ничего ему от девок тех не нужно, мол ранили его на поединке, и всё показать пытался куда именно. Жрал при том в три горла, и окромя вина другой жидкости не признавал. Вот и что за учитель такой? Но потом Лизка как-то углядела, что этот толстячок со шпагой вытворяет, и все сомнения разом пропали.

Ещё один учитель был у княжича — Джон Ройевич Бартон. Лизка долго язык ломала, дабы выговорить эдакую несуразицу. Сам он из скоттов оказался и чему учил барина — неясно. Девки о чернокнижии да об ереси всяческой талдычили, токмо Лизка этим дурам не верила. Мыслимо ли — княжича в схизматики записать. Вот, кстати, о Ройевиче. Это его рыжая маковка из коляски торчала, когда Лизка у ворот в первый день дурила.

Скотт этот по-русски вовсе не разумел, оттого объяснялся жестами, да ещё и рожу кривил, будто ему в кашу плюнули.

Словом, чудные учителя у барина были. Не соврал Ермилка. И в том, что окромя Варнака близко он никого к себе не подпускает, не соврал тоже.

Вот не встречалась Лизка с княжичем, да и Бог бы с ним, но нет же, отправили её как-то на исходе седмицы полы в кабинете мыть. Вошла туда девка, да и замерла на месте. Много диковинок она в поместье видывала, но столько всего да в одной горнице! Лизка только глазами хлопала, узнавая предметы о коих дядька Мирон сказывал.

Вон то круглое на подставке бронзовой, не иначе как глобус. А картина на стене, непонятная, из пятен разноцветных собранная — то карта, стало быть. Высокий ящик в углу, с круглым оконцем, то часы. От дверей Лизке не видать, но она уверена, что внутри стрелки бегают да время считают, иначе зачем бы сему ящику тикать.

А уж книг сколько! Лизка за всю жизнь токмо две и видывала — «Псалтырь», по которому её дядька Мирон грамоте учил, да синяя. А тут эвон их сколько. И в шкапах, и на столе, даже на диванчике несколько открытых валяется. Дивно всё вокруг и страсть как интересно.

Лизка тряпки с вёдрами прямо у двери бросила да к глобусу кинулась, чтоб на мир божий целиком глянуть. Посмотрела да чуть от обиды не расплакалась — буквицы на этом чуде не русские оказались, и что где есть неведомо. Так и водила пальцем по шару расписному, тщась хоть что-нибудь уразуметь.

— Никак Темниловку ищешь? — хриплый голос, прозвучавший за спиной, заставил Лизку подпрыгнуть на месте. — Так нет её в Вест Индии — я проверял.

— Ой, — согнулась в поклоне девка, — прости, барин.

— Княжич, — поправил её Темников, — или Ваше сиятельство. Уразумела?

— Уразумела, барин, — с готовностью подтвердила Лизка.

— Тьфу ты, — раздражённо сплюнул Александр Игоревич, — уразумела она!

А за его плечом насмешливо хмыкнул Лука. Лизка и не заметила, как он в двери прошёл. Ишь стоит, страхолюдина, насмехается. И у княжича в глазах усмешка, но не злая, а такая, любопытная что ли.

— Так, что углядела-то? — продолжал Темников. — Понравилась ли забава?

— Не, — покачала головой Лизка, — не понравилось. Буквицы незнакомые, а без подписи я и не пойму ничего.

— О как! — удивился княжич. — Стало быть, и знакомые буквицы у тебя есть, рыжая.

— А как же, — с достоинством ответила она, — дядька Мирон меня грамоте учил, и даже тятенька ничего супротив не сказал.

— Мудрый человек твой тятенька, — одобрил Темников и на Луку покосился. Тот в ответ лишь плечами пожал. Княжич помолчал немного, подумал, глобус покрутил зачем-то.

— А вот скажи мне, рыжая, ты довольна тем, что тебя из крестьян в холопы взяли? Нет, я понимаю, — остановил он вскинувшуюся было Лизку, — то моя воля, и перечить ей ты не вправе. Но я сейчас тебя спрашиваю — ты довольна?

Спросил, и смотрит испытующе, будто до нутра девкиного добраться хочет.

— Довольна, барин, — осторожно и неуверенно ответствовала Лизка, — всяко лучше крестьянской тяготы. И жизня в поместье лёгкая. И вообще.

— Барин! — криво улыбнулся Темников, и в глазах его промелькнуло разочарование. — Ладно, я понял. Он кивнул и направился к выходу.