Разнаряженная Лизка нервничала, и ноги у неё тряслись, шутка ли перед самой владычицей империи предстать, однако же, на мордахе её светилась широченная улыбка да рыжие глаза озорно поблёскивали. Темников по обыкновению был меланхолично задумчив и отстранённо взирал на обстановку уже знакомого кабинета.

Впрочем, до Темникова Елизавете Петровне в этот раз дела не было, она с жадным любопытством изучала новую диковинку, вроде и испуганную, но, тем не менее, внимательно по сторонам зыркающую из-под полуопущенных ресниц.

— Экая она у тебя, княжич, — императрица прищёлкнула пальцами, подбирая определение, — рыжая. Не мудрено, что фон Рут опростоволосился.

— Я старался, государыня, — произнёс Темников с таким апломбом, будто и в самом деле участвовал в создании Лизки.

— А продай мне её, Александр Игоревич, — неожиданно предложила государыня, — мне определённо пригодятся такие таланты.

— Никак нельзя, Ваше Величество, — сокрушённо вздохнул княжич, — инструмент для одной руки, изготовленный в другой, несуразно работать станет.

— Инструмент?

— Истинно так, государыня, — подтвердил Темников, — мне сейчас на ум пришла следующая аллегория. Вот столяр, коли ему потребно грубую работу исполнить, берёт топор и долото, для тонкой же ему циркуль потребен или рейсмус…

— То есть, — перебила его Елизавета Петровна, — девица сия циркуль твой?

— Не токмо циркуль, — уточнил княжич, — весь тонкий инструментарий в едином лице.

При этих словах Лизка глаза скромно потупила и ножкой шаркнула.

— Никак и топор у тебя имеется? — неожиданно вмешался Бестужев.

— А как же, Алексей Петрович! Вон за дверью стоит, Варнаком кличут. Осмотреть не желаете ли?

— Не-не-не, — помахала ладонью императрица, — топоры мы осматривать не станем. Ещё чего удумали! А за инструментарием своим ты, княжич, как я погляжу, старательно ухаживаешь. Ишь какой футляр для него раздобыл парадный да изукрашенный. Только каменьев самоцветных на крышке маловато всё-таки. Ну да это дело поправимое.

С этими словами Елизавета Петровна стянула массивный перстень с указательного пальца и протянула Лизке.

— Возьми, дитя. В память о тёзке.

Рыжая глаза на пол-лица сделала и на княжича уставилась перепугано.

— Возьми, — одними губами прошептал Темников.

— А ты, Александр Игоревич, стало быть, столяром себя мнишь? — поинтересовалась императрица, когда коленопреклонённая Лизка закончила благодарственные речи.

— Осмелюсь заметить, личным Ея Императорского Величества столяром, — несколько нахально ответствовал княжич.

— Однако! — хмыкнула государыня. — А ты, Алексей Петрович, что думаешь?

— У меня в кабинете секретер стоит, итальянскими мастерами сделанный, — начал издалека канцлер, почёсывая мясистый нос, — хороший секретер, красивый. И вот ведь незадача, ключик я от верхнего ящика потерял где-то. А тут как на грех мне бумаги понадобились из того самого ящика. Так я Якимову велел вскрыть его. Вскрыл, подлец, бумаги мне предоставил, только ящичек-то теперь больше ни на что не годен. Сломал стервец тонкую работу. А ведь столько труда на это положено было, сколько времени?! — Бестужев огорчённо махнул рукой.

— Так вот я и думаю, — продолжил он, — кабы у меня на тот момент эдакий умелец был, так и не пришлось бы ценную вещь ломать.

— Ишь как загнул, — рассмеялась Елизавета Петровна, — только зря ты, канцлер, намёки делаешь. Мне и самой хороший столяр потребен. Вишь у него и топор, и циркуль имеются. А ящичков запертых мы ему найдём непременно.

С тем и закончилась аудиенция. А когда Темников удалился, императрица уже серьёзно взглянула на Бестужева.

— Ежели без шуток, что думаешь, Алексей Петрович?

— Думаю что лисы [3] в своей норе волчонка вырастили.

— Да, похоже на то, — согласилась с ним государыня.

А тихая Марфа Гендрикова, прикрыв глаза, скрупулёзно восстанавливали в памяти скупые жесты и напряжённые позы княжича. Его хриплые интонации и внимательные взгляды. Словом всё то, что прошло мимо внимания взбалмошной императрицы и опытного царедворца. Восстанавливала и прикидывала, как наблюдения сии использовать можно. С младых ногтей училась она людей распознавать. Дабы разуметь что от кого ожидать стоит. От кого подальше держаться потребно, а на кого и опереться не грех. По всему выходило, что на Темникова опираться можно, надёжная опора выйдет. Вот и прикидывала умненькая кузина императрицы, чем для этого пожертвовать можно, и стоит ли самой под удар подставляться.

***

Сентябрь 1743

— Нет-нет-нет! — трясла головой Лизка, серьёзно раздумывая, стоит ли завыть в голос, али приберечь пока что столь весомый довод.

— Да почему нет-то?! — хлопнул по столешнице, потерявший терпение, Тимофей. — Чем тебе Лукьян не угодил ужо?

— Он ста-а-арый, — проныла на пробу Лизка, — у него дочка токмо на год меня младше. И корявый весь, и на рожу, и на тело. Душной, к тому же, как мимо пройдёт, так мухи от смрада дохнут.

— То потому что без жёнки он бобылём век доживает. Вот ты его и обиходишь и принарядишь, — вступила в разговор молчавшая до се матушка. — И не старый, не ври. Он твоего тятеньки аж лет на десять моложе будет. Зато хозяин справный. У Спиридон Авдеича на хорошем счету. И побожился, что забижать тебя не станет.

— Не-е-т, — пустила всё же в ход последний довод Лизка, — я утоплюся лучше, али из дому сбегу, а не пойду за душного.

— Утопишьси значит, — ласково проговорил Тимоха Синица, поднимаясь из-за стола и направляясь в сени, где наряду с мётлами и граблями хранились ореховые прутья. Штука нужная и зело полезная в деле вразумления нерадивых дев. — Сбегишь, выходит? А и то верно, доченька, сбеги милая, сбеги. А я тебе подсоблю сейчас, дабы бежалось порезвее.

— Тятя! Тятя, Вы чего?! — забеспокоилась Лизка. — Ненадобно так-то. Погодите тятенька, я вот чего покажу. Она метнулась к печке и, пошуровав в щели меж нею и стеной, брякнула на стол тряпичный узелок.

— Сейчас, сейчас, — бормотала девка, лихорадочно развязывая грубую ткань и опасливо поглядывая на отца, замершего на полпути к сеням.

— Вот! — облегчённо выдохнула она и гордо продемонстрировала на раскрытой ладони серебряную полтину. — Это что? — настороженно поинтересовался Тимофей.

— Деньга! — Лизка растерянно хлопнула глазами.

— Курва мать, вижу что не помёт кошачий! Откель, спрашиваю?!

— Так плата то. За живописность мою.

— Охти мне, господи, — взвыла Лизкина матушка, — что ж ты натворила, бестолковая?! Кто ж теперича замуж тебя-то возьмёт!

— А?! — вытаращилась на неё Лизка.

— Цыц, дура! — рявкнул на жену Тимоха. — Одно у тебя на уме, вот это вот самое. Тьху, бабы! А ты мне давай не юродствуй, — это уже дочери, — подробно сказывай: что, как и когда. И главное почему молчала до сих пор.

— А как говорить, ежели вы, батюшка, за кажный малюнок да лозиной по заду.

— Вот не ври, — неожиданно для себя самого смутился Тимоха, — не за кажный. Токма ежели ты вместо дела ерундой занимаешься бесполезной. М-да, — смутился он ещё больше, взглянув на серебряную монету.

— Ты это, давай сказывай как положено, и неча тут это.

— Дык я и сказываю, — затараторила Лизка, — он как увидал, так враз и купил малюнок, даже не торгуясь. Вот думаю теперь, а не продешевила ли.

— То и козе ясно, что продешевила, — угрюмо заметил старший Синица, — коли человек не торгуясь что покупает, так значит выгоду свою ведает. Перепродаст потом в два, а то и три раза против прежнего, он в прибытке, а ты локти грызёшь.

— А кто он-то? — подала голос матушка.

— Да княжич, — деланно-равнодушно отмахнулась Лизка.

— Какой княжич? — враз притихнувши, побледнев, уточнил Тимоха.

— Пф, — фыркнула девка, — что значит какой?! Наш вестимо, Александр Игоревич. Стала бы я какому-то чужому барину свои труды задёшево продавать. А так и уважение проявила, и в накладе не осталась. Всё как вы учили, тятенька.