Ольга кликнула сенную девку, другую, не Дашку и, приведя с её помощью себя в порядок, поспешила проводить гостей.

К её появлению Лука уж оседлал лошадок, и хмурый княжич досадливо внимал прощальным славословиям Ольгиного батюшки.

Досадуя на неуместную суетливость папеньки, она, прощаясь, скупо поблагодарила Темникова за избавление. И с удивлением заметила мелькнувшее в его глазах… Одобрение? Вот уж диво-то! Но от этой молчаливой похвалы на душе стало намного легче. После Баркова отозвала в сторону Лизу, и отчего-то сильно смущаясь, протянула ей маленькую иконку богородицы в серебряном окладе, привешенную к золотой цепочке.

— Вот, — нерешительно начала Ольга, — ты сказывала, что благодарности никакой непотребно, так это и не она. Просто хочу, чтоб это у тебя было. Не знаю… просто прими. Ладно?

— Ой, какая прелесть, — восхитилась рыжая, — спасибо Ольга Николаевна на добром слове. Мне никто ещё за просто так подарков не вручал, — и она покосилась на приметный перстень на левой руке. — Да только и я тогда отдариться хочу.

Девица, порывшись в седельной сумке, вручила Ольге небольшой флакончик лавандовой воды.

«Ох! — задохнулась Баркова, — как она поняла? Или узнала? Или почувствовала». И тогда Ольга, находясь в полном смятении от такого подарка, задала вопрос, что мучал её весь вчерашний вечер.

— А кто ты, Лиза?

— Я-то?! — изумилась рыжая. И вдруг вся подобралась, посерьёзнела. А задорные бесенята в глазах куда-то испарились, и вместо них будто две лампады зажглись.

— Я, барышня, псица злая да верная. Одному лишь хозяину на всём белом свете преданная.

И в подтверждение своих слов продемонстрировала Ольге один из своих пистолей с искусно выгравированной оскаленной мордой собаки на рукояти.

А после рассмеялась при виде ошарашенной таким ответом Барковой.

— Да шучу, Ольга Николаевна, шучу! Холопка я, Лизка Синица. Сенная девка его сиятельства княжича Темникова Александра Игоревича.

И бесенята на положенные им места вернулись.

С тем и уехали. А Ольга осталась. Она долго ещё стояла у входа в дом, прижимая к груди подаренный флакончик с духами. И не верила. В то, что Лизка шутила, не верила.

***

Август 1748

Темников отдыхал. Откинувшись на приподнятые подушки, в одной руке он держал кубок с вином, до которого был большой охотник, а в другой разожжённую трубку. Лёгкая простыня едва прикрывала его чресла, и княжич ежился, когда ночной ветерок заносил в открытые окна зябкую сырость Петербуржского лета. Но встать и закрыть окно ему было лень, даже подтянуть покрывало княжич ленился. Он меланхолично прихлёбывал вино и выпускал в потолок дымные кольца.

Его взгляд бессмысленно блуждал от резного туалетного столика, уставленного баночками с белилами и фиалами ароматической воды, до секретера голландской работы и оббитого бархатом кресла.

Вновь отхлебнув из кубка, Темников, потянувшись, поставил сосуд на пол и зажал зубами длинный мундштук. Он был единственным, кому разрешалось курить в этой комнате. Единственным, кому позволялось приходить сюда среди ночи. И уж точно кроме него никто не мог так собственнически положить освободившуюся руку на обнажённую ягодицу хозяйки дома. Впрочем, Темников тут же пожалел о своём столь опрометчивом поступке.

Под рукой его кто-то зашевелился, и светло-русые волосы упали ему на живот.

— Саша?

— Хм-м, — ответил княжич, что означало — я весь во внимании.

— Вы меня измотали сегодня.

— Хы! — самодовольно заметил Темников.

— На этих болотах вы, наверное, совсем истосковались?

— Уху, — голос княжича выражал неземную муку и смирение.

— Но вы ведь спите со своей камеристкой. Как её там, Лизой, кажется?

— М-м-м? — если в целом, то в голосе княжича звучал вопрос.

«Почему всегда после столь прекрасного единения тел следует отвратительное и болезненное единение разума»? — Ну, а в частности это было.

«И что»?

— Я вот тоже себе камеристку заведу и с ней спать стану, — не унималась хозяйка будуара.

— У вас есть три камеристки, — нехотя разлепил губы княжич.

— Фу-у, — сморщился аккуратный носик, — они страшные. А ваша рыжая.

— Уху, — горделиво подтвердил Александр Игоревич, мол, знай наших.

— Саша, я хочу с вами серьёзно поговорить.

Этого Темников вынести уже не мог. На сегодняшний день ему с головой хватило сложных разговоров. Императрица вроде бы и не гневалась, но в то же время ясно дала понять, что по-тихому прибить Никитку Звонича, именующего себя лесным Бароном, на болоте и доставить его в столицу для публичной экзекуции это две большие разницы. И если с первым легко справится рота солдат, то для второго и нужны такие люди как Темников. Напоминать, что свободной роты у Елизаветы Петровны не было, княжич не стал.

Но и вести сейчас задушевные разговоры расположен не был. Вместо этого он, прислонив недокуренную трубку к основательному изножью кровати и ловко извернувшись, уткнулся губами в ещё мокрые от недавних ласк редкие белёсые волоски лона Марфы Симоновны.

— Саша, — возмутилась кузина императрицы, — Я поговорить хотела, а не то, что вы подумали.

— Умгу, — покладисто согласился Темников, с удовлетворением чувствуя, что ещё не закрывшиеся после прошедших шалостей складочки вновь податливо раздвигаются под его языком.

— Саша-а-а, несносный вы мальчишка, — натужно простонала Гендрикова, — я замуж выхожу[2].

— А?! За меня? — глуповато поинтересовался княжич.

— Александр Игоревич, прекратите насмехаться, — шутливо стукнула его в плечо Марфа.

— Да какие, к лешему, насмешки, — Темников резко отёр ладонью лицо, — какой замуж, за кого?

— За Сафонова Михаила Ивановича, — пояснила обер-фрейлина, — в ноябре свадьба.

— Вас принуждают? Только скажите, и всё разом решится.

— Ну да, — скептически хмыкнула Гендрикова, — как с фон Рутом, кусок стали в горло и нет проблем.

— Не передёргивайте, — сурово отрезал княжич, поднимаясь с постели, — итак, вы выходите замуж. Вероятно, я должен вас поздравить? Что ж…

— Саша! Ну зачем? Зачем вы всё усложняете, — заломила руки Марфа Симоновна. — Ну замуж и что? Что поменяется-то? Вы и так всегда тайно меня посещали, что изменится при новом статусе?

— Я… — выдавил Темников, — я думал… В смысле, смел надеяться…

— Саша! — поражённо прикрыла ладошкой рот Гендрикова. — Вы хотели сделать мне предложение?!

— А что? — раздраженно пытаясь завязать ворот сорочки, поинтересовался княжич. — Темниковы вдруг стали неподходящей партией?

— Саша, ну зачем вы так?! Знаете же, что дело не в этом.

— Да, — согласился Александр, — разумеется не в этом. Доброй ночи, Марфа Симоновна, доброй ночи и счастливого замужества.

— Саша! — отчаянно вскрикнула Гендрикова. — Постойте, вы же знаете, что так, как вас я никого более любить не буду. И мы могли бы… Вот как сейчас, тайно.

— Это не как сейчас, — с горечью, проговорил Темников, — это касаться вас после другого мужчины, это слышать на вас чужой запах. Словом, прощайте Марфа Симоновна, прощайте и будьте счастливы.

В этот момент княжич гордился собой, гордился тем, что, не смотря на ярость, клокотавшую внутри, он не скандалил, не переворачивал мебель, словом вёл себя достойно, по собственному же мнению.

Вот только Марфа смотрела ему вслед с грустной улыбкой. Ведь именно так вспыльчивый Александр Игоревич должен был отреагировать на подобное предложение. Именно так она и хотела всё разрешить, не наживая врагов и, может быть, сохраняя Темникова в друзьях. На потом. На будущее. А эта страница её книги, увы, уж прочитана и перевёрнута. Жизнь у трона учит идти вперёд, назад не оглядываясь, ибо оглянешься, отстанешь от фаворитов, а там и до опалы недалеко. Это Темниковым плевать на мнение общества, ну так на то они и Темниковы. Да и она могла бы стать одной из них. Неприкасаемой, неосуждаемой. Могла бы, но слишком велики риски. А рисковать кузина императрицы не привыкла.