Еще до того как маркиз завершил составление каталога, события внешнего мира начали отражаться на литературных планах узника башни Свободы. Близились к завершению дни правления молодого Людовика XVI, одного из наиболее неспособных монархов, когда-либо занимавших европейский трон. Немедленная угроза исходила не от революционного духа Просвещения. После того как Бурбоны сойдут с исторической арены, даже Сад начнет лелеять в душе монархистские всходы. Другие деятели Просвещения тоже проявят больше симпатии к справедливости, нежели к демократии. Вольтер, самый ярый противник тирании, и тот был готов поддержать правление короля. По мнению этого философа, каждый человек должен нести свой крест. Таким образом, он считал, что лучше находиться в услужении льва с хорошей родословной, чем у двух сотен беспородных крыс.

В 1788 году непосредственная угроза королевской власти исходила от французского дворянства, которое в семнадцатом веке утратило большую часть своего могущества. Слабость Людовика XVI обеспечивала подходящий момент для восстановления status quo. Расчет, как выяснилось, оказался тонким. Столкнувшийся с бунтом дворянства, требовавшего новых прав и независимости для судов, которые формировало, Людовик растерялся, так как за поддержкой обратиться было не к кому. В конце концов, король согласился пойти на реформы, и тогда простолюдины потребовали равного представительства с дворянством.

Людовик XVI стал наиболее драматической иллюстрацией комментариев, сделанных по поводу ограниченного компромисса абсолютного монарха, который, по закону истории, ведет к масштабной революции. Выборы, проведенные в январе 1789 года, не успокоили, а еще более раздули аппетиты демократов. Вследствие реформы избирательной системы, более половины населения Франции получало право голоса, что в значительной мере превышало процент получивших право участвовать в голосовании в Англии в результате билля о парламентском представительстве, принятом в 1832 году. Послевыборная ассамблея, или третье сословие, по сравнению со своими предшественниками оказалось настроено самым решительным и непримиримым образом. 20 июня, недопущенные на заседание в Версале королевскими войсками, члены ассамблеи устроили импровизированный митинг на внутреннем теннисном корте и дали клятву до конца исполнить долг перед государством, независимо от того, будет на то королевское благословение или нет.

В первые месяцы 1789 года Сад не мог быть очевидцем событий, так как все еще содержался в камере башни Свободы, высоко вознесшейся над горбатыми крышами рабочего предместья Сен-Антуан. Все же Рене-Пелажи написала письмо Гофриди, которое тот получил 11 апреля. В нем она заверяла его, что восстание, которого он так боялся в Провансе, в Париже тоже давало о себе знать, где такие районы, как Сен-Марсо и Сен-Антуан, стали «театром революционных действий». Начались грабежи и мародерство, для усмирения потребовалась кавалерия. Рене-Пелажи сообщала, что солдаты стреляли по толпе. Кого-то из повстанцев повесили, кого-то бросили в тюрьму. 11 мая, когда она написала ему снова, беспорядки уже подавили, но повсюду были введены войска.

К июню стало ясно, что король больше не в состоянии контролировать навязанный ему эксперимент с демократией. Париж на всякий случай наводнили войсками. На площади Людовика XV, позже получившей название площади Согласия, имело место нарушение общественного спокойствия, и кавалерия получила приказ очистить ее от народа. Политическая нестабильность усугублялась экономическим спадом. С прибытием в Париж голодающих рабочих, надеявшихся найти пропитание в столице, цены на хлеб резко подскочили. Дворяне, жаждущие восстановления своих привилегий, буржуазия, политические реформаторы и голодные толпы на улицах поначалу мало что имели общего. Но к концу июня стало ясно, что пройдет несколько недель или дней — и несчастье бедноты разожжет пламя политических амбиций среднего класса.

Особенно бедственным было положение бедняков в восточном районе Сен-Антуана. С начала мая там не прекращались выступления против властей. Даже узник башни Свободы знал, что в городе со дня на день вспыхнет восстание. В самом деле, Сад недавно получил возможность читать газеты и альманахи. В момент государственного переворота семеро узников Бастилии для повстанцев ничего не значили, хотя само здание служило символом и основой режима Бурбонов. Тем не менее маркиз сделал вывод, что период народных волнений мог стать ему единственным шансом после двенадцати лет заключения выйти на свободу.

2 июля 1789 года, соорудив из воронки, используемой для освобождения кишечника, импровизированный мегафон, он добрался до окна своей камеры. Стоял летний полдень. Соседние улицы внизу кишели местными жителями. Приветствовав их, Сад начал свое пламенное публичное выступление. Согласно свидетельствам очевидцев, он кричал, что охрана получила приказ убить всех заключенных Бастилии и в данный момент стражники точат ножи, чтобы перерезать глотки всем узникам. «Из своего окна я всколыхнул дух людей, — писал он, — собрал их в одну толпу. Я предупредил их о приготовлениях, проводившихся в Бастилии, и настоятельно призвал уничтожить этот оплот ужасов. Все это правда». Слова его разносились над площадью, и людская масса не осталась равнодушной. Поскольку все толпившиеся внизу начали реагировать и проявлять интерес, Сад умолял их поторопиться, если они хотят предпринять попытку освобождения.

Неудивительно, что появилась охрана и оттащила маркиза от окна. О случившемся сообщили начальнику тюрьмы. Посоветовавшись с королевским министром, он решил: в то время, когда город гудит, как встревоженный улей, оставлять Сада «там очень опасно». Лучше было бы отправить его в другое место, откуда его призывы не будут услышаны, — дом для умалишенных в Шарантоне, на юго-восточной окраине Парижа, близ Венсенна и Бастилии. Приготовления к переводу не затянулись. Сада после пятилетнего заточения в Бастилии 4 июля перевели в Шарантон. Десять дней спустя жители Сен-Антуана, воодушевленные советом маркиза, хотя и с опозданием, пошли на приступ Бастилии.

В результате этого беспрецедентного революционного акта остальные узники Бастилии обрели свободу. По иронии судьбы еще долго после 14 июля Сад оставался в заточении Шарантона. Теперь он больше не считался узником старого режима, а являлся пациентом дома для душевнобольных. Цель же революции состояла в освобождении политических заключенных, а сумасшедшие в их число не входили. Более того, его дальнейшим содержанием под стражей занимались лица, которых он называл «негодяи Монтрей». Их маркиз обвинял в том, что еще девять месяцев после Бастилии провел в стенах дома для умалишенных.

Его перевод в Шарантон был осуществлен молниеносно. Свитки Сада, его личные вещи — все осталось в Бастилии. Во время штурма 14 июля что-то сгинуло, что-то украли. Отдельные рукописи были восстановлены, некоторые уже находились в руках Рене-Пелажи. «120 дней Содома», надежно спрятанные в стене камеры, оставались необнаруженными. Эту рукопись найдут уже после смерти Сада. Он никогда больше не увидит «Злоключения добродетели», не увидит большинство своих рассказов. Позже маркиз скажет о кровавых слезах, которые прольет над таким количеством утраченных работ.

Вскоре после перевода в лечебницу, 21 августа, его дядюшку, оставшегося в живых, приора Тулузского, постигнет удар. Глава Ордена святого Иоанна Иерусалимского просуществовал между жизнью и смертью еще месяц. Все это время он находился в своем парижском доме в Сен-Клу и умер 28 сентября. Оставленное им наследство по закону должно было перейти младшему сыну Сада, в то время как его тетушке, мадам де Вильнев, пришлось довольствоваться оставшимися в доме вещами.

С Рене-Пелажи маркиз виделся едва ли не в последний раз. 11 мая она писала о себе, что в возрасте сорока семи лет «становится старой и слабой». По мере того как беспорядки в Париже разрастались, Рене-Пелажи хотела только одного — покинуть город. 8 октября вместе с дочерью и горничной она в экипаже бежала, «чтобы не быть схваченной простолюдинками, которые силой забирали из домов других и пешком по грязи и в дождь гнали их в Версаль, дабы взять короля». К этому времени запасы еды в Париже значительно истощились. Люди верили, что, если король будет в столице, продовольственные поставки улучшатся. 24 октября Рене-Пелажи оказалась в безопасности Эшоффура. «Я в деревне, — писала она, — но, не из-за страха быть повешенной на фонарном столбе, не из-за страха перед мужиком с большой бородой, который рубит головы, а потому что боюсь умереть с голоду — ведь у меня нет ни су».