В 1947 году Повер начал выпуск ограниченного тиража собраний сочинений Сада в двадцати четырех томах. К тому времени, когда в 1953 году против него возбудили дело, том, включавший «120 дней Содома» — один из наиболее скандальных романов, — был доступен широкому кругу читателей уже на протяжении пяти лет. Некоторые из произведений, включенных в собрание сочинений, не могли вызвать нареканий даже самого взыскательного моралиста. Другие считались настолько опасными для человеческого разума, что на протяжении двух столетий после того, как Сад написал их, практически не публиковались. Однако их эротический накал куда менее выражен, чем тот, которым пронизан современный роман типа «Истории О» или коммерческая порнография пятидесятых годов. Но эти повествования несут разрушительный заряд оскорбительного презрения к цивилизованности и общественной морали.
Причиной судебного расследования стали четыре книги, а именно «120 дней Содома», «Новая Жюстина», «Жюльетта» и «Философия в будуаре». Но никто из судей не сумел дать точного определения их влиянию на ум отдельного читателя. В девятнадцатом веке бытовало мнение, что тем, кто читает работы «чудовища», грозит гибель души и тела. Имелись сообщения о девушках, прочитавших произведения Сада, которые сходили с ума или кончали жизнь самоубийством. В 1956 году во время слушания дела председатель суда спросил у Жана Подана, не думает ли тот, что произведения Сада могут оказывать опасное воздействие на читателя. Полан не отрицал такой возможности, приведя в качестве примера случай из собственной практики, когда одна девушка после прочтения творения Сада удалилась в монастырь.
Повера за издание четырех вышеупомянутых работ обвинили в преступлении против общественной морали, хотя сам процесс выглядел несколько странно, поскольку Жан-Жак не являлся первым издателем указанных произведений. В момент передачи дела из уголовного суда на рассмотрение в апелляционный суд книги с этими названиями можно было увидеть выставленными в нескольких сотнях ярдрв от здания, где проходило заседание, на элегантном, окаймленном деревьями бульваре дю Палэ. Они лежали на деревянных лотках букинистов, тянущихся вдоль берега Сены до соседствующего с ней собора Парижской богоматери, или по другую сторону реки смотрели на бульвар Сен-Мишеля. Здесь продавались книги-переводы в бумажных обложках, выпущенные «Олимпия Пресс» Мориса Жиродьяса с обязательным предупреждением: «Не для ввоза в Соединенное Королевство или Соединенные Штаты». «120 дней Содома», и «Альковные философы» тем не менее сумели попасть в руки отдельных читателей в Лондоне и Нью-Йорке. Считалось даже разумным расшивать тома и, не вызывая подозрения, отправлять их кусками в письмах. В середины пятидесятых годов «Жюстина» на черном рынке Лондона шла по цене 8 фунтов за экземпляр, что равнялось чистому заработку среднего рабочего за неделю.
Процесс, начавшийся в Париже 15 декабря, открылся страстной речью адвоката Повера Мориса Гарсона, выступившего в защиту свободы прессы. Цензура Франции в ту пору была легко доступной мишенью, находившейся под влиянием бюрократических предписаний с налетом буржуазного авторитаризма, к которому взывал маршал Петен. Ее осуществляла государственная комиссия, так называемая Commission du Livre, созданная законодательным актом в 1939 году (под предлогом войны). Книги на рассмотрение этой комиссии передавались полицией, она же выносила решение относительно необходимости возбуждения судебного процесса. Ее председателем являлся судья, член апелляционного суда. В нее входили советник апелляционного суда, представитель министерства образования, профессор юридических наук, лицо, предложенное ассоциациями по защите общественной морали, и член, представляющий интересы больших семей. Также в нее входил один представитель Французского общества авторов, хотя данная организация и не имела возможности самостоятельно выбирать своего представителя. Поэтому нет ничего удивительного в том, что комиссия положила глаз на наиболее откровенные произведения Сада и санкционировала проведение судебного разбирательства.
Морис Гарсон, выступавший в защиту Повера, привлек внимание суда к статье о свободе прессы, нашедшей отражение во французской Конституции от 3 сентября 1791 года. Ссылаясь на предписания и примеры, он показал бесплодность, абсурдность и политическую недальновидность, продемонстрированную цензурой за полуторавековую историю французской литературы. Его речь стала мощным доводом в пользу абсолютной свободы интеллекта и явилась наиболее весомым показанием в пользу его подзащитного, причем куда более сильным, чем показания его свидетелей.
В качестве первого свидетеля выступал Повер, издатель и ответчик. С самого начала было видно, что его дело будет проиграно. Если вначале и возникли какие-то сомнения, то через некоторое время они исчезли. Он начал с того, что объявил о своей обязанности знакомить французскую публику с работами Сада как текстами величайшей важности. Это демократическое право свободного народа читать собственную литературу тоже лежало в основе защиты, выстроенной Морисом Гарсоном. После председатель суда поинтересовался у издателя, не считает ли он книги Сада непристойными. Повер согласился с данным предложением, но подчеркнул, что его издания не могли стать оскорблением общественной морали, поскольку он выпустил их весьма ограниченным тиражом. Ответ этот оказался едва ли не самым худшим из всех, какие можно было себе представить. Защита ограниченного числа публикаций не только противоречила утверждению, сделанному несколько мгновениями раньше о публичной доступности Сада, но также звучала в унисон с судебным обвинением относительно характера опубликованных книг. Если факт опубликования работ Сада в глазах закона являлся правонарушением, то совершенно бессмысленно говорить о преступлении в малых масштабах. Как указал председатель суда, факт покупки профессорами и университетами нескольких экземпляров книг не свидетельствует о том, что в связи с этим произведения Сада в целом стали недоступны для широкой публики.
Там, где Гарсон рубил с плеча, Повер искал компромисс, не приемлемый ни для одного закона. Спасти обвиняемого от ямы, которую он сам себе выкопал, не мог литературный авторитет его свидетелей, несмотря на их значительность. Жан мог быть либо мелким издателем, недостойным внимания закона, либо лицом, стоявшим на защите права людей читать то, что они хотят. Но быть одновременно и тем и другим в данном случае не получалось.
Несмотря на авторитет известных имен его свидетелей, они мало чем могли помочь ему. Выступление Жана Полана, начатое с попытки защитить «чистоту разрушения» в Саде, оказалось неудачным. Подобные концепции на судебных разбирательствах не пользуются популярностью. Также не получило резонанса заявление о других книгах, не представленных вниманию суда, которые имели такое же тлетворное влияние, как и работы Сада. Нельзя оправдать обвиняемого в преступлении человека лишь на том основании, что другие преступники не пойманы.
Жорж Батейль на вопрос председателя суда о губительности философии Сада для моральных ценностей согласился со справедливостью замечания. Разве в таком случае не опасно распространять подобные книги среди широкой публики? С этим заявлением Батейль не согласился, сказав, что романы, с точки зрения медицины, являлись легальными документами. В любом случае широкое издание творений Сада нельзя считать опасным. Батейль говорил о своей вере в природу человеческой натуры и совершенной уверенности в том, что мужчины и женщины не станут применять теории Сада на практике.
— С чем вас и поздравляю, месье, — сухо ответил ему судья. — Ваш оптимизм делает вам честь.
Два других чрезвычайно именитых свидетеля защиты на суде физически не присутствовали. По правде говоря, второй, как оказалось, не присутствовал ни в какой форме. Свидетельство Жана Кокто заключалось в письме, адресованном суду. В нем автор твердо отстаивал свой взгляд на Сада как философа и моралиста.
