Но наши злоключения не окончились. Трамвай, на который мы сели на окраине Тифлиса, взойдя на Верийский мост, потерпел аварию; что-то лязгнуло над крышей вагона, мимо окон пролетел сноп фиолетовых искр, и трамвай намертво остановился. Ругаясь, водитель вскарабкался на крышу вагона и оттуда крикнул, что трамвай дальше не пойдет, необходимо вызывать «аварийку».
Ворча, пассажиры выходили на раскаленную за день мостовую.
Вылезли и мы с Васькой. Чтобы сократить дорогу к дому, пошли по дорожке, вьющейся вдоль Куры.
Я всегда любил этот уголок города: отсюда открывался необычайно живописный вид на противоположный берег. Там, словно ласточкины гнезда, лепились над водой ветхие, но привлекающие взгляд затейливые дома, необычно расположенные на самой круче. И Ли тоже любила этот старый уголок Тифлиса. Когда мы, в сопровождении Ольги Христофоровны, Леона Георгиевича или дяди Серго, отправлялись гулять, мы всегда старались увлечь сюда взрослых и подолгу бродили вдоль Куры, любуясь домами, будто бы выросшими из каменной стены берегового обрыва.
Однажды, помню, мы поспорили с Ли: она говорила, что жить в повисших над бурной Курой домах, наверно, неуютно и страшно, а мне, наоборот, казалось — чрезвычайно интересно и романтично, будто летишь над пенящейся рекой на аэроплане или ковре-самолете… Дух, должно быть, захватывает и сердце останавливается у тех, кому приходится карабкаться вон по тем крутым лестничкам, повисшим над пропастью. А может, живущие там привыкли к ощущению высоты и просто не замечают ее?
Ваське, как и Ли, не нравились те дома; он относился к ним с пренебрежением. «Разве это дома? — возмущался он. — Там даже дворников нет! И живут в них кинтошки всякие! Разве можно держать двор такого дома в порядке, как держит мой хайрик Тигран? Ни за что не стал бы жить в таком скворечнике!» И Васька презрительно отплевывался.
А я и в тот трудный день не мог не любоваться «ласточкиными гнездами» — жилищами людей-птиц. Тем более, что в руках у меня оказался бинокль, приближавший их ко мне, казалось, на расстояние вытянутой руки. Они представлялись мне декорациями к сказочному спектаклю.
Несмотря на ворчание Васьки, я то и дело останавливался, принимаясь рассматривать противоположный берег, и поражался: как же раньше, отправляясь бродить по городу или поднимаясь на Мтацминду, я не догадывался брать с собой отцовский бинокль? Как много я потерял!
Домики, свешивавшиеся над рекой, напоминали мне Уплисцихе — каменный пещерный город, который показывал Леон Георгиевич, когда ехали в Цагвери. Да, дома эти давно не ремонтируют, и во многих, наверно, боятся жить — тут и там окна и балконные двери заколочены досками. Вот где, должно быть, привольно привидениям, о которых так часто рассказывают английские сказки…
И вдруг красное шевелящееся пятнышко в одном из окон остановило мое внимание. Я поточнее настроил бинокль и всмотрелся: узенькая красная тряпочка трепетала на ветру в одной из форточек заколоченного понизу окна. Красное пятнышко напомнило мне флажок, которым мы с Ли сигнализировали Амалии и Ваське, когда хотели что-то тайком от взрослых передать им.
— Васо! А ну смотри! — Я протянул ему бинокль. — Вон тот серый двухэтажный дом. Третье слева окно на втором этаже. Смотри! Смотри!
Васька взял бинокль и без всякого воодушевления принялся рассматривать показанный мной дом. Лицо его оставалось недовольным и скучным.
А меня охватило необычайное возбуждение.
— Ну, Васико! Видишь?!
— Ну, вижу. Красная лента болтается! Ну и что?
— Да дом-то нежилой! — горячился я. — Окна забиты!
— Ну и что? — повторял Васька. — Ну, уехали и позабыли красную тряпицу… Да брось ты, Гиви, на пустяки заглядываться. Нам торопиться надо, рассказать про пастуха и про тех… Забыл, что ли?..
Трудно описать, с каким взволнованным вниманием слушали нас на улице Джорджиашвили! Когда я описал парня в синем пиджаке, его острое ястребиное лицо, Маргарита Кирилловна на секунду задумалась, появившиеся в последние дни морщинки на ее лбу стали глубже, заметнее.
— А знаете, — сказала она, — я, кажется, помню такого человека. Однажды я встретила на Руставели нашу Миранду с парнем, похожим на того, которого видели Гиви и Вася. Хищный нос, похожий на клюв, синий пиджак?
— Да, — подтвердили мы в один голос.
— И в желтых ботинках, — добавил я.
— Нет, ботинок я не заметила, — отмахнулась Маргарита Кирилловна, — не обратила внимания.
— Слушайте, — воскликнула Ольга Христофоровна, — а может, черноглазая женщина, которую милиционер видел в Хашури с Ли, и была Миранда?! А? Ведь при ней Волшебник предлагал за ковер деньги!
— Да, похоже! — согласился Леон Георгиевич, поднимаясь с кресла. — Похоже, она из шайки. Наводчица! — И он не выдержал и принялся горько упрекать жену и тещу: — Я тысячу раз предупреждал вас обеих — ваша глупейшая доверчивость, ваше умиление перед всевозможными несчастненькими обязательно доведут нас до беды! И вот пожалуйста, получайте, «святая женщина»! — Последние слова он произнес, копируя интонации Миранды и обращаясь к Ольге Христофоровне: — Я не представляю, какую травму нанесет эта история бедной Ли, если даже удастся вырвать ее из лап банды! И вы, только вы, Ольга Христофоровна, во всем виноваты! Ваше прекраснодушие, ваша доверчивость!
Ольга Христофоровна пыталась защищаться:
— Ничего же пока не известно, трудно допустить, чтобы она, Миранда, которой семья сделала столько хорошего, пошла на преступление против нас!
В тот день я рано лег спать: истомил проведенный на солнцепеке день, обилие впечатлений, возрастающая тревога.
А что, если шайку не удовлетворит предложенный выкуп? Они могут побояться отпустить Ли — ведь она расскажет о них, покажет, где их притон, их обязательно арестуют и будут судить. Рискнут ли они обнаружить свое гнездо? Они же, подлые, могут решить, что лучше просто-напросто убить Ли и скинуть тело в Куру, тогда никто не доберется до них, не докопается до их змеиного гнезда. А позже, пройдет год или два, они отсидятся, дождутся, пока все утихнет, и снова примутся за свои черные дела. И как ни пытался я успокоить себя, зловещие мысли лезли и лезли в голову.
И вдруг перед моими глазами затрепетала красная лента в форточке дома над Курой. А если лента все-таки не случайность, а сигнал, крик о помощи? Я рывком сел на постели и, словно наяву, увидел тоненькую руку Лианы, помахивающую тигранятам красным первомайским флажком…
Мне стало нестерпимо душно, хотя окна были распахнуты настежь.
Опустив на пол ноги, я нащупал ими сандалии и, стараясь не разбудить маму, подкрался к окну. Да, Леон Георгиевич не спал — две полосы зеленоватого, сквозь шелковые шторы, света лежали на полу балкона.
Я побоялся скрипнуть дверью в переднюю и с осторожностью перебросил через подоконник одну, потом другую ногу и постоял так, прислушиваясь.
Нет, ничто не нарушило сонный покой дома, лишь будильник возле маминой кровати тикал очень громко, словно колокол бил в набат. Мама не проснулась, но пошевелилась и прошептала во сне: «Нет, нет, не надо…»
Я беззвучно, как мышь, пробрался по балкону к окнам кабинета Леона Георгиевича. За зеленой шелковой шторой мелькала тень, слышался шорох шагов, — ну конечно же, он тоже не может уснуть!
Я постучал пальцем в стекло. Штора тотчас же метнулась в сторону, за ней показалось бледное, настороженное лицо.
— Кто?.. Ты, Гиви?
— Леон Георгиевич… я… вспомнил…
И я рассказал про заброшенный дом, нависший над Курой, про красную ленточку, про нашу сигнализацию красными флажками. Леон Георгиевич задумался, отошел к столу, схватил пачку «Цыганки Азы» и закурил, судорожно затягиваясь.
— Весьма и весьма любопытно! — шепнул он, возвращаясь к окну. — Представь, Гиви, я как раз думал сейчас… Они, негодяи, не осмелились бы держать Ли в домах, где живут сами, или в домах приятелей. Если бы так, после освобождения Ли мы легко обнаружили бы их логово! Я и подумал: они держат девочку либо за городом, либо здесь, в Тифлисе, но в каком-то нейтральном месте. Но уж никак не в собственном жилище!.. Да, да!.. И весьма возможно… Спасибо, Гиви!
