После короткого пребывания Билли под его крышей Уильям почувствовал себя еще более одиноким. Несколько коротких недель показали ему, каким должен быть настоящий дом. Он с горечью думал о белом фланелевом свертке и надеждах, которые когда-то связывал с новорожденным сыном. Если бы мальчик выжил тогда, грустно думал Уильям, в доме не поселилась бы эта жуткая тишина, и сердце бы у него не болело.

С возвращением Билли Уильям начал строить планы. Пусть по крови она не его ребенок, но она принадлежала ему по праву любви и заботы. В своих мечтах он видел Билли любящей и любимой дочерью, счастьем его жизни, солнцем преклонных лет. Уильям никому не говорил об этом, поэтому никто не догадывался, каким сильным было его разочарование из-за того, что Билли отказалась жить под его крышей. И никто не знал, что всю зиму, пока Билли жила в Гнезде, он провел в одиночестве и нестерпимой тоске. Как только Билли вновь потянулась к нему, он воспрял духом.

Но как ни велика была радость Уильяма, тревога его была еще сильнее. Он ничего не сказал Билли о своих новых надеждах, хотя время от времени пытался намекнуть, роняя слово-другое об одиночестве, которое воцарилось в доме на Бикон-стрит после ее отъезда. И еще одно обстоятельство заставляло Уильяма хранить молчание – он видел, что происходит между Билли и Бертрамом.

Он догадался, что Бертрам влюблен в Билли, и очень боялся, что Билли его не полюбит. Он боялся сказать лишнее слово, чтобы ничего не испортить. Брак между Билли и Бертрамом казался Уильяму идеальным решением проблемы, потому что после свадьбы Билли, разумеется, переедет в его дом и станет его «дочкой». Но дни шли, а Бертрам не приближался к своей цели. Уильям начал беспокоиться всерьез.

В начале июня Билли объявила, что этим летом никуда не уедет.

– А зачем? – сказала она. – У меня есть чудесный прохладный дом, воздух, солнечный свет и великолепный вид из окон. К тому же я намерена исполнить свой план. Я приглашу на лето нескольких бедных друзей, чтобы они разделили со мной уют моего дома.

– Билли, дорогая моя! – с неподдельным ужасом воскликнул Бертрам. – Вы же не собираетесь превратить свой милый маленький домик в дачу для бостонских беспризорников?

– Конечно нет, – улыбнулась девушка. – Мои гости слишком горды, чтобы принять помощь благотворителей, но они все равно нуждаются в свежем воздухе!

– А вы не находите, что домик у вас тесноват для этого? – заметил Бертрам.

– Вы правы. Поэтому я буду приглашать по два-три человека на неделю.

– И кто же ваши гости? – с интересом спросил Бертрам.

– В первую очередь, Мэри. Она останется на все лето и поможет мне развлекать гостей. Обязанности у нее будут не слишком обременительными, и она сможет развлекаться сама. На одну неделю я позову старую деву, которая держит пансион в Вест-Энде. Она много лет оставалась привязана к своему дому без выходных и отпусков. Я договорилась, что за пансионом присмотрит ее сестра.

Пока Бертрам осмысливал сказанное, Билли продолжила:

– Затем пара, которая живет в квартирке на четвертом этаже в Южном Бостоне. Они молоды и любят веселиться, но он очень мало зарабатывает, и они оба часто болеют. Отпуск им не по карману, так что я приглашу к себе жену, а муж будет приезжать к ней на ночь, после работы.

Планам Билли не было конца.

– Потом вдова с шестью детьми. Детям пойдет на пользу свежий воздух, а их матери целую неделю не придется готовить. Потом еще женщина, которая недавно потеряла ребенка и очень тоскует. Несколько детей, один калека, и еще один мальчик, который страдает от одиночества… Бертрам, вы не представляете, сколько на свете несчастных!

– И все они умещаются в вашем благородном сердце, – сказал Бертрам, с удовольствием глядя, как Билли зарделась и опустила глаза. – Вы на все лето останетесь в городе ради других?

– Здесь уютно и зелено, кроме того, я должна дождаться, когда вырастет все, что мы посадили.

Бертрам выглядел совершенно счастливым, уходя из Гнезда.

Пятнадцатого июня с Запада прибыла Кейт с мужем. Младший брат мистера Хартвелла заканчивал Гарвард. Кейт собиралась явиться к нему на выпускной, потому что здоровье его родителей не позволяло им совершить длительное путешествие.

Кейт отлично выглядела и была очень весела. Она с подкупающей сердечностью поприветствовала Билли и бурно восхищалась Гнездом. Кейт пристально вглядывалась в лица братьев и осталась довольна Сирилом и Бертрамом, а вот Уильям понравился ей меньше.

– Уильям плохо выглядит, – сказала она как-то, когда они с Билли остались вдвоем.

– Он болен? Дядя Уильям болен? Надеюсь, что нет, – забеспокоилась девушка.

– Не знаю уж, болен он или нет, – ответила миссис Хартвелл, – но он явно встревожен. Я собираюсь с ним поговорить. Его что-то беспокоит, и он страшно похудел.

– Он всегда был худым, – справедливо указала Билли.

– Да, но не настолько. Вы не замечаете, потому что видитесь с ним каждый день. Но я-то знаю: его что-то тревожит. – С этими словами миссис Хартвелл принялась пристально изучать лицо Билли, склоненное над рукоделием.

Наконец пришел день выпускного. Юный Хартвелл должен был произнести речь на стадионе Гарварда, и все Хеншоу с нетерпением этого ждали. Билли отправилась туда со всей семьей, взволнованная ничуть не меньше выпускника. Утро выдалось дождливым, но к девяти часам выглянуло солнце и ко всеобщему восторгу ветер разогнал облака.

Юный Хартвелл был очень популярным юношей и мечтал познакомить своих друзей с Билли и братьями Хеншоу. Он был членом клубов «Институт 1770», «Д.К.Е.», «Перо», «Печатка», «Круглый стол» и «Заварные пудинги», и каждый из этих клубов планировал что-либо на выпускную неделю.

Праздник начался в полдень с завтрака, устроенного клубом «Заварных пудингов». Потом Билли удивлялась, сколько раз за этот день ей говорили что-то вроде:

– Конечно, вы уже бывали на выпускном и видели, как бросают конфетти. Нет? Подождите немного!

В десять минут четвертого Билли и миссис Хартвелл в сопровождении мистера Хартвелла и Бертрама вступили в прохладную тень стадиона и, выйдя снова на солнце, стали взбираться по широким ступеням к своим местам.

– Я хотел места повыше, – пояснил Бертрам, – потому что оттуда лучше видно. А вот и они.

Билли наконец огляделась и тихо вскрикнула от восторга.

– Как тут красиво! Как чудесно!

– Подождите, – велел Бертрам, – если вы думаете, что это красиво, просто подождите.

Подковообразный стадион был великолепен. Широкий изгиб подковы был отгорожен для сегодняшней публики, а по бокам от него высились пустые ряды кресел, сверкающих на солнце. Отгороженная часть переливалась словно калейдоскоп. Повсюду прохаживалась нарядная публика – очаровательные юные дамы и тщательно причесанные кавалеры. Тут и там виднелись яркие пятна солнечных зонтиков и шляпок с цветами. Синее небо смыкалось с землей далеко-далеко на линии горизонта, и казалось, что эти грандиозные декорации созданы специально для сегодняшнего спектакля.

Когда вступил оркестр, возвещающий появление выпускников, Бертрам сказал:

– Выпускной – единственный день, когда я чувствую себя лишним. Понимаете, я единственный мужчина в семье Хеншоу, который не учился в Гарварде. А сегодня такой день, когда встречаются выпускники и проказничают, как дети. Они маршируют перед старшекурсниками и пытаются друг друга перекричать. Если у вас острое зрение, то сегодня вы увидите Сирила и Уильяма такими, как никогда раньше.

Далеко внизу, на зеленом поле, Билли заметила длинный строй людей, идущих с оркестром. Тысячи мужчин, войдя на стадион, вопили, не жалея глоток, а среди них были важные господа. У многих из них выпускной миновал пять, десять, пятнадцать, даже двадцать или больше лет назад – об этом говорили вымпелы, которые они гордо несли. Как они разом склоняли головы и вскрикивали «Ра! Ра! Ра!», не сводя глаз со своего предводителя! Как синхронно они бросали шляпы в воздух! И как кричала и хлопала толпа зрителей, надрывая глотки, особенно когда показались выпускники нынешнего года, одетые в черные мантии.