«– Ну, что же? Не смущайтесь. Только не унывайте никогда. Мы ведь не Ангелы.

– Да, вам здесь в скиту хорошо, а каково в миру?

– Это – правда, правда! Вот нас никто почти и не посещает. А зимою занесет нас снегом: никого не видим. Но вы – нужны миру! – твердо и решительно докончил батюшка. – Не смущайтесь: Бог даст сил. Вы – нужны там.

– Батюшка! А мне один человек мирской не советовал идти в монахи.

А о. Никита ответил на это, даже как-то необычайно для него, строго, будто как на врага:

– Кто он такой?! Как он смел?! На это Божия воля!

Так в первый раз отвечено было мне относительно монашества: Божия воля! И притом чудесно, пророчески».

После было Ивану и указание от другого старца. По совету своего духовника, теперь уже возведенного в сан архимандрита Феофана, он поехал к старцу Исидору в Гефсиманский скит, что возле Сергиевой лавры, за окончательным разрешением своего монашеского вопроса. «Это было уже года три после встречи с о. Никитой: все это время я был в смущении и в колебаниях. А окончание академического курса подходило к концу: надо было так или иначе решать вопрос», – пишет владыка. Он отрекомендовался батюшке, рассказал вкратце зачем приехал к нему и по чьему указанию. «И думал: вот сейчас начну подробную исповедь. Но святым людям достаточно взглянуть на человека… И не успел я, как говорится, рта раскрыть, как он сам сказал со всею несомненностью:

– Сейчас не ходи. А придет время, тебя не удержишь!».

Так, в терзаниях и поисках своего будущего пути, Иван окончил академию и был оставлен профессорским стипендиатом (то есть, аспирантом) при кафедре библейской истории. На лето он уехал в Житомир, где жил в качестве домашнего учителя в доме председателя уездной земской управы С.Н. Обухова. Вот как пишет об этом сам владыка: «В это время меня пригласили (все по рекомендации того же архимандрита Феофана) в одну семью домашним учителем двух деток. Но я увидел тут, что эта жизнь несовместима с моими прежними думами». К слову сказать, в это время он часто посещал соборные богослужения в городе, возглавляемые ярким поборником монашества митрополитом Антонием (Храповицким). Слушал его проповеди. А познакомившись с семейной жизнью в доме, где его приютили, Иван, наконец принял окончательное решение. В том же году он возвратился в Петербург и подал прошение о постриге.

Здесь будущего святителя попытались удержать от монашества его близкие. Мать яростно не желала монашества. «Мотивы были самые обычные: сын, да еще любимый, точно отрезается от семьи. И мать моя иногда говорила мне: “Я ведь не говорю тебе: ты не люби Бога! Нет! Но ты и земли-то не забывай”, – пишет святитель. – Но у меня стремление к монашеству так усилилось в течение последних трех лет, что меня действительно трудно было удержать… А потом и еще стало труднее. И речи матери на меня уже не действовали». Хотя мать и грозилась ужасными последствиями, но на это рассудительный духовник архимандрит Феофан говорил Ивану: «Если вы идете ради Бога, то знайте: Бог никогда не попустит совершиться злу. А если и случится что-нибудь, то Господь и самое зло исправит и направит даже к добру».

Сам Иван уже твердо принял решение о монашестве и не смущался никакими препятствиями. Даже очередное «ужасное письмо» от сестры не остановило его. «Теперь обрезаны были всякие привязи и покончено со смущением», – пишет он.

Впоследствии владыка вспоминал еще один яркий эпизод: «Я – в студенческой спальне, когда никого не было, клал земные поклоны и читал акафисты… Но странно: душа была холодна. Однако я не обращал на это внимания и положенное вычитывал терпеливо. После двух дней я вдруг совершенно ясно вспоминаю, что в обе эти ночи видел один и тот же сон.

Будто я на родине… Ухожу из дома вниз, к реке… Мост… Перехожу его, поворачиваю направо. Вдали через луг село… Но за ним мне виднеется город большой, с трубами, – на равнине.

Вдруг возле меня появляется какой-то шалаш. И здесь отец. Матери нет. Я захожу туда. И предо мною много чулок. И все черные. Отец и говорит: “Ну что же, переобувайся!”

Дальнейшего не помню. Кажется, переобулся. Решил идти. Это была последняя капля. Замечательно, после оказалось, что мама была против моего пострига, а отец сказал мне так:

– Ведь это мать не хотела (и заставляла его писать письма мне против монашества моего, якобы и от его имени), а я сам не был против этого, представляя тебе решать свою жизнь».

Осенью 1907 года архимандрит Феофан совершил постриг своего ученика. Вот как вспоминает об этом сам святитель: «Началась всенощная. Было мирно. После Великого славословия начался постриг. Все было чинно. Архимандрит Феофан сказал какую-то хорошую речь мне (увы, не помню). Потом мы пошли к нему в квартиру на некоторое скромное угощение – чай, подобно тому, как отец, принимая блудного своего сына, устроил пир в дому для него.

Потом я должен был провести одну ночь в храме, готовясь к причащению на другое утро. Спать я мог или сидя, или же на скамьях, кладя под голову толстые богослужебные книги. Дело клонилось к концу».

Казалось бы, так просто, под праздник Знамения Божией Матери (27 ноября по-старому и 10 декабря по новому стилю) в академической церкви Иван Федченков был пострижен в монашество с именем в честь священномученика Вениамина Персидского. Но сколько тому предшествовало…

3 декабря 1907 года ректором академии епископом Сергием (Тихомировым) новопостриженный инок Вениамин был рукоположен во иеродиакона. А уже 10 декабря митрополитом Петербургским и Ладожским Антонием (Вадковским) в Троицком соборе Александро-Невской лавры рукоположен в иеромонаха.

Следующим летом 1908 года иеромонах Вениамин поехал к родным, «чтобы успокоить мать». «Для этого, – пишет святитель, – я купил и заказал сшить белую чесучевую рясу и подрясник и белую соломенную шляпу, чтобы легче было матери видеть меня не в черном. Ее не было дома; она ездила в город Кирсанов лечить зубы сестре Лизе. Она (мать) не ожидала моего приезда и не подготовилась к враждебной встрече со мною. Я быстренько подбежал к ней. Поцеловались.

– Ну, простите меня, – сказал я ласково.

– Ну, и ты прости! – ответила она. Так просто разрешилась большая драма. А она все-таки была. Об этом мать рассказала в тот же день вечером, когда мы сидели с ней на скамеечке возле нашей хаты».

Путь от мальчика, который еще недавно бегал по полям за уроками в уездный город к местному протоиерею, до уже взрослого юноши, окончившего столичную духовную академию и принявшего монашество, а затем и священный сан, был завершен. Теперь иеромонах Вениамин вступал на другую стезю – пастырской и педагогической деятельности.

По окончании стипендиатского года на кафедре Библейской истории у своего наставника архимандрита Феофана иеромонах Вениамин был назначен личным секретарем архиепископа Финляндского и Выборгского Сергия (Страгородского). Находясь в этой должности с 18 ноября 1909 года по 11 сентября 1910 года, он нес также послушание очередного иеромонаха, совершая регулярные богослужения в храме святого благоверного князя Феодора и чад его Давида и Константина на Николаевской (ныне лейтенанта Шмидта) набережной в Санкт-Петербурге. Об этом периоде своей жизни митрополит Вениамин вспоминает так: «Это время было для меня монастырской жизнью. Архиепископ Сергий большей частью был вызываем в Святейший Синод или же жил в Выборге. Из этого периода я могу вспомнить очень немного, что выделялось бы из тихой монастырской жизни. […] Большею частью мне приходилось жить с ним в Санкт-Петербурге. Тут я имел возможность видеть многих архиереев и других духовных лиц, посещавших моего патрона, ближе познакомился с жизнью монастырей, особенно Валаамского на Ладожском озере».

Помимо богослужебной череды, на отце Вениамине лежала обязанность проповедничества. «Благодаря же проповедничеству я, – вспоминает владыка, – в некотором смысле, стал казаться «знающим», и ко мне иногда простые души обращались с вопросами». Как мог молодой батюшка помогал им.