Мать заплатила первый взнос за обучение и общежитие, так как от оплаты были освобождены только дети духовенства. И в 1893 году началось длительное богословское образование будущего святителя. Почти шесть лет подготовки позволили ему довольно легко учиться в первом классе «строгого» училища и выйти к концу обучения в первые ученики.

Деревянные учебные корпуса и общежитие для воспитанников духовного училища располагались на берегу реки Цны. Новый кирпичный корпус только еще решено было возвести. Но мальчика не тяготили бытовые трудности. Перед ним открывалась большая дорога.

«Вот я – маленький школьник духовного училища. Учение началось лишь две недели. Все мне ново и интересно: и в “огромном” губернском городе, и на чинных уроках в школе, и в училищном храме, где так хорошо поют и служат, где все чисто убрано, светят лампады… – вспоминал он. – Приближается праздник Рождества Богородицы. Это – первый праздник в году училищной жизни… Подчистишься, вымоешься… Идем парочками из «своекоштного» общежития в храм училища. Еще остается минут 15–20 до всенощной. Всюду оживление и радость…

Праздник… И, конечно, мы не вникали в песнопения и смысл богослужения. А радость была яркая. Что-то точно грело душу. Будто бы кто лампаду засветил в сердце…

Звонок. Идем в храм. Становимся рядами. Тишина…

Уже темнеет: шесть часов вечера. Лампады и свечи приветливо мигают живыми огнями. Открываются царские врата… Начинается служба. Поют хорошо: «большие» (то есть басы и тенора) – из семинарии богословы. Солидные. Отлично одетые, как большие: в черных сюртуках, в накрахмаленных рубашках с галстуками. Сзади выпускников – семьи преподавателей и их сродников.

И все так мирно и чинно. <…> И не замечаешь, как проходит всенощная. А утром опять радостно бежишь к службе. Литургия опять проходит незаметно-отрадно.

И весь день праздничное настроение…

Даже к вечеру, когда на занятиях (то есть часах) все собраны по комнатам учить уроки за общими столами, и тогда еще на душе остается тепло от проходящего праздника.

А там через несколько дней будет другой праздник – Воздвижение Креста… Снова будет радость… И так от праздника до праздника… А кроме того, всякую неделю бывал праздник Воскресения.

И никогда-то, никогда я не тяготился службами… Да можно ли тяготиться радостью?! А ее очень хорошо знало чистое детское сердце.

Благодать Божия освещала, и освящала, и радовала душу».

Так проходило духовное обучение будущего святителя в любви к Церкви и в Церкви.

Но вслед за радостью пришло искушение. Мальчика вдруг посетило сомнение. А что если только в школе учат, что есть Бог? И как раз не безумцы говорят: «Нет Бога» (Псал. 13), а умные-то люди и бывают неверующими?! «Мне было лет 13 тогда…, – вспоминает святитель. – Я не мог справиться сам с этим сомнением. <…> Затем, увидел я, что такие речи «нет Бога» – совсем не от «ума», а от «сердца»: «рече безумен в сердце своем» (ст. 1). И наконец, это находится в прямой зависимости от растления души: «все совратились… все растлились; несть творящего добро» (ст. 3). <…> Тогда, – продолжает владыка, – в ангельском детстве и отрочестве, «сердце» хотело веры, радовалось ей; и наоборот, не хотело неверия, инстинктивно отталиквалось от этой лжи и огорчалось даже сомнениями. Даже и сейчас печально за такое искушение». Оно прошло и изгладилось. Но воспоминание об этом первом внутреннем мучении осталось.

За мягкое сердце товарищи в училище дали Ване прозвище «пуэлия», что с латинского «puella» означало «девочка». Конечно, для мальчика это казалось особенно обидным прозвищем. «Я разве, может быть, – вспоминал святитель, – был лишь более чувствителен сердцем да благонравнее других, но немного. Или же я был не таков, как ныне, а с «мокрыми глазами» от природы?».

Характерен случай, когда заболел царь-император Александр III, то «мы, – пишет владыка, – ежедневно бегали на угол улицы читать бюллетени; трепетали за его жизнь как за родного отца… И вот он скончался. Мы молились. Боже! Как я рыдал!..» Обливался слезами Ваня и на похоронах инспектора семинарии. Отсюда, видимо, и прозвище.

Однако обучение шло своим чередом. Во 2-м классе духовного училища изучали сокращенный катехизис, начальную российскую грамматику, четыре правила арифметики, чтение. В 3-м и 4-м классе прибавлялись: Священная история, пространный катехизис, церковный устав, российская и славянская грамматика, латинский и греческий язык, арифметика, церковный обиход и партесное пение, география. К концу века в программе обучения еще появились новые языки (французский, немецкий), черчение, природоведение, церковная и гражданская история России.

В 4-м классе училища Иван узнал о дарвинизме… «Еще – мальчик, а все эти соблазны лезли отовсюду, точно холодный ветер через щели». Опять затосковала душа. И вот, на масленицу, он не поехал домой, а остался в Тамбове и в свободные дни стал посещать Публичную Нарышкинскую библиотеку, чтобы самому разобраться как так человек произошел от обезьяны. «Прочитал биографию Дарвина – издание Павленкова. И тут больше нашел мира для души. Оказывается, сам-то Дарвин был и остался христианином, верующим – чего многие и доселе не знают. Он учил об эволюции (развитии из низших в высшие) видов живых организмов; но не отрицал ни Создателя мира и особенно – живых существ, ни Его силы в мире. А после я увидел и ложь в его теории…».

Через много лет, уже будучи профессорским стипендиатом в академии он узнал, что существует целое направление в мировой научной литературе с критикой дарвинизма. «Я даже сестре своей, курсистке Лизе, которую смущали и раздражали на курсах профессора “дарвинисты” и “нигилисты” – безбожники, дал огромный печатный список в десяток страниц антидарвинистической литературы, она взяла его, положила как противоядие для себя на книжную этажерку и… успокоилась».

В 1897 году, благополучно окончив курс духовного училища по первому разряду, Иван Федченков был зачислен в студенты Тамбовской духовной семинарии. Он был готов к новым богословским знаниям и впоследствии писал: «У души есть свой, более глубокий разум, истинный разум, интуиция (внутреннее восприятие истины). И именно он, этот внутренний разум, а не внешний формальный рассудок спасал нас. И именно этим объясняется, что я и другие сохранили веру, – хотя волны искушений накатывались на нее уже отовсюду: душа отскакивала инстинктивно». Но не у всех. Неверие множилось и гроза надвигалась.

Надо напомнить, что все население дореволюционной России было поделено по сословиям. Дети «податного сословия» (то есть платившего подати, налоги в казну), к которым относился и Иван Федченков, не имели права учиться в средних и высших учебных заведениях. Перед переводом в духовную семинарию Ване необходимо было «отписаться» от крестьянства. «Отец или мать со мною сходили в волостное правление верст за семь от дома, – вспоминает владыка. – И, кажется, поднесли бутылку вина волостным старшине и писарю, и те беспрепятственно выдали какую-то бумажку, что я теперь “отписан”. Но кем же я стал после этого – не понимаю и сейчас». По своему новому социальному статусу будущего святителя можно было смело называть семинаристом.

Здание Тамбовской семинарии, где предстояло учиться 17-летнему юноше, возвышалось на берегу старого русла реки Цны почти в центре Тамбова. В двух шагах располагался Казанский мужской монастырь, где немногим более 100 лет назад до описываемых событий был рукоположен в священный сан преподобный Серафим Саровский.

К началу XX века Тамбовская семинария являлась одним из крупнейших учебных заведений в губернии. Здесь обучалось до 600 воспитанников, 205 из которых содержалось за казенный счет. По окончанию духовного училища, как лучший ученик в классе, Иван попал в их число. Он получил бесплатное место в общежитии, расположенном в семинарском корпусе, в то время как большинство других воспитанников жили в «своекоштном» (то есть за свой счет) общежитии. Кто-то жил и по частным квартирам.