Диагноз, который архимандрит Вениамин ставил дореволюционной духовной школе, был аналогичен тому, что наблюдалось им и в современной жизни Церкви. Как в отделе о проповедничестве, в отделе о церковной дисциплине, так и в отделе о духовных школах он постоянно говорил о том, что нужно больше внимания обращать не на внешнюю сторону, а на внутреннюю, на духовную составляющую жизни Церкви. Не тот проповедник, который обладает большими знаниями и красноречием, трогает сердца слушателей, а тот, кто сам не понаслышке знает, о чем говорит. Кто старается всей своей жизнью подтверждать собственные слова, сказанные с амвона. Кто живет или по крайней мере, стремится жить духовной жизнью, тот и имеет силу проповеди.
Даже формулировку отдела о проповедничестве о том, что проповедь является «главнейшей обязанностью пастырского служения» архимандрит Вениамин поправлял. «Пастырь Церкви есть прежде всего совершитель таинств, и это – его главная обязанность. <…> Народ почитает в священнике прежде всего не оратора, а молитвенника. Вот почему ему и дорог о. Иоанн Кронштадтский, как дороги и другие наиболее известные молитвенники пред Богом. Вот почему даже в том случае, когда батюшка в ответ на просьбу о молитве говорит: “Я плохо молюсь”, народ все-таки просит: “Помолитесь за нас, а мы помолимся за тебя”. Проповедь среди пастырских обязанностей в сознании народа стоит только на третьем месте. Где батюшка усердно молится и вообще хорош для народа, там последний и не требует от него ораторских речей».
«Беда заключается в том, – продолжал архимандрит Вениамин, – что действительный Христос затемнен в жизни, в людях, и не только в мирянах, а и в нас – благовестниках, пастырях и учителях. Я знал 50-летнего священника, и он пред смертью с болью в сердце говорил, что не мог вполне отрешиться от скептицизма и маловерия, которое к нему было привито в школе. И вот в нас веры мало, веры в то, что мы проповедуем. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в проповедях говорится: не пей, не кури, а мало говорится о Христе, о благодати Божией, духовной жизни. Совершенно понятно, почему это так. У наших семинаристов и у нас много недостатков, но не замечается одного недостатка: мы не хотим быть ханжами. И вот мы боимся высказывать то, что не глубоко проникло в душу, и когда думаем произнести проповедь, говорим о том, что нужно быть трезвыми, не убивать и т. п.; это религиозных людей не удовлетворяет, но нам просто стыдно, и мы мало говорим о Христе, благодати Божией, духовной жизни».
Упадок духовной жизни, несомненно, явился одним из следствий революции. Летом 1917 года из разных уголков России приходили известия о снятии с себя сана тех или иных священно-церковнослужителей. В некоторых случаях причиной была поддержка революционных изменений. Однако многие из сочувствующих революции при этом оставались в Церкви. Еще сентябре 1917 года, анализируя причины и последствия произошедшего, архимандрит Вениамин в отделе о церковной дисциплине говорил: «Два результата всякой революции, особенно же социальной: а) отодвигает религиозные ценности на задний план и б) повышает худые стороны души: гордость, плотскость. (“Царя нет, теперь мы все цари” – слова мастерового). Это, в свою очередь, вызывает ответную борьбу со стороны христиан, действительно дорожащих своей духовной жизнью. И я утверждаю, что это контрдвижение назревает. Начинают объединяться люди на почве исключительно религиозной: организуются братства действительно единодушных церковных людей. Все это видно и на 3-ем отношении к вопросу об отделении Церкви от государства:
а) само государство (правительство) стало на внерелигиозную, гуманитарную, языческую сторону;
б) другие не хотят отделения;
в) а третьи (характерно, что так думали и многие искренно религиозные, духовные люди) – за отделение Церкви от государства, чтобы уже резче провести грань, и чтобы усилилась жизнь подлинно религиозных людей.
Обобщая все это, я высказываю положение: теперь уже не одна Церковь, а, так сказать, Церковь в Церкви, т. е. истинная, подлинная Церковь, действительно живущая во Христе, среди «отступающей», или «внешней», Церкви.
Но, как мне кажется, момент обособления еще не наступил. Сейчас же время брожения, а, следовательно, пока приходится жить в мучительном компромиссе. Но наступит и явное выделение Церкви истинной.
Кажется, сейчас мы доживаем период Сардийской церкви, признаки которой – увлечение материальной культурой (ты думаешь, что богат материально, а в самом деле – беден духовно) и внешнее христианство; а за ним – предпоследний, филадельфийский период, когда подлинная Церковь будет явно немногочисленна и выделится из «Вавилона».
Что же делать теперь Церковному Собору? Это страшный вопрос. Одному лишь Господу Богу все возможно. И, кажется, только великими скорбями Он повелит выйти своей Церкви из сего. И только тогда возможно будет ей жить в чистоте и духовной энергии».
Вот с этой обновленной энергией, в чистоте, архимандрит Вениамин призывал создать новые духовные школы, которые должны будут воспитывать подлинных носителей духа. Он выступал за разделение общего и специального образования и создание так называемых всесословных богословско-пастырских курсов.
Идея эта была не нова. Незадолго до того похожий проект преобразования духовных школ предлагал бывший ректор Тамбовской духовной семинарии и Московской духовной академии архимандрит Феодор (Поздеевский). Схожих настроений были митрополит Антоний (Храповицкий) и митрополит Евлогий (Георгиевский). Создание всесословных богословско-пастырских курсов позволило бы решить проблему недостатка образованных кандидатов в священство. Но, главное, туда будут идти не по нужде, а по призванию.
Свой проект школьной реформы архимандрит Вениамин озвучивал на первых заседаниях отдела о духовных школах еще в сентябре 1917 года. Подавляющее большинство членов тогда проголосовало за проект протоиерея Константина Аггеева, согласно которому на некоторое неопределенное время общеобразовательные и богословские классы семинарии составили бы единое учебное заведение. Хотя в начале доклада и было объявлено о необходимости их разделения в будущем. В конце осени данный проект был передан на рассмотрение в Соборный Совет. Однако заслушан он был его членами только 13 (26) и 15 (28) марта 1918 года. К тому времени бедственное положение духовных школ сменилось и вовсе их полным закрытием по распоряжению новой власти.
20 февраля архимандрит Вениамин призвал отдел к разработке вопроса о пастырской школе в подотделе, а через несколько дней, 23 февраля, предложил перейти к его обсуждению на общих заседаниях отдела. Уже 27 февраля председатель отдела, епископ Иоанн (Смирнов), предложил перейти к обсуждению вопроса о пастырской школе, а архимандрит Вениамин и протоиерей Константин Аггеев зачитали свои доклады: «О пастырской школе» и «О положении учебного дела в Церкви в 1918–1919 гг.». Это открыло в отделе новый виток напряженных дискуссий о типе духовных школ, продолжавшихся в течение почти всего марта.
Архимандрит Вениамин настаивал на разделении общего и специального образования. По заданию отдела ему было поручено подготовить по этому вопросу тезисы. Согласно этим тезисам, в проектируемую пастырскую школу могли поступить все ищущие священства. Далее, путем воспитания и сообщения ученику знаний, «необходимых для пастырского служения и духовного руководства» предполагалось развить в нем уже имевшуюся тягу к священству. Воспитанию при этом отводилось преимущественное значение. Критикуя сторонников полного богословского образования, архимандрит Вениамин мог затронуть и значительных церковных авторитетов того времени. Например, заявляя о том, что «стремясь расширить богословское образование, <…> отдел со своим докладом провалится на Соборе так же, как провалился митрополит Антоний (Храповицкий) с единоверием».
Окончательно проект о реформе духовных школ был подготовлен к 23 марта (5 апреля). Во многом, это стало заслугой архимандрита Вениамина, который предложил компромиссный вариант: подготовить один проект о наилучшем типе духовной школы, по мнению большинства, и приложить к нему отдельные мнения. Так была составлена вторая редакция доклада, в которую наряду с положениями о духовных семинариях с полным образованием в рамках единой школы и отделенных от общеобразовательных классов был включен раздел и о пастырском училище с неполным богословским образованием, а также в качестве приложения мнение меньшинства отдела о создании специальной пастырской семинарии в рамках единой школы, которая должна была воспитывать будущих священников с детства.
