Их переписка с Минчже была странной, практически хаотичной, где один вкидывал в чат нелепую шутку, второй тут же её подхватывал или, наоборот, высмеивал – незлобно, но чувствительно. Никто из них двоих не обижался, у них было разное чувство юмора, в этом и был смысл. Наверное, что-то совпало в них самих, будто на миг они идеально состыковались душой, всего лишь секунда и это всё решило. Минчже закидывал его видео с утятами и пчёлами, нарезками с людьми, поскальзывающимися на ровном месте, и писал, смотри-смотри, мне кажется, что это точно ты. И Джеха был очарован новым знакомым.

Со стороны смотрелось это нелепо. Джеха сотню раз повторял себе, что он приехал в Европу не с телефоном в обнимку сидеть, но всё равно хватал его, как только мессенджер звонкой квакал. В ответ обычно посылались фотографии, кривоватые, сделанные на ходу во время прогулки по городу. Две недели общения тянули на два полноценных месяца и несколько личных встреч.

Джеха сразу признался, что никогда не слушал песни группы Минчже, тот рассмеялся и сказал, мол, это заметно. Как будто на человеке написаны все его предпочтения! По внешнему виду Джехи иногда даже нельзя было сказать, чем он занимается, не говоря уже о более сложных вещах.

– Разве тебе не кажется, что мы проигрываем клиповому мышлению? – спросил он в середине вечера. За окном были потемневшие улицы Праги, ноги гудели от долгой прогулки и почему-то ныл висок. – Говоря о нас, я имею в виду всех, кто создаёт что-то своё.

Минчже долго молчал в трубку. В Корее была середина ночи и он говорил тихо, одними губами. В комнате общежития он жил далеко не один, хоть и был одним из старших.

– Ты думаешь, что мы – артисты, – Минчже усмехнулся. – Джеха, мы всего лишь продукт на прилавке.

Джеха было вскинулся поспорить, но усталость уже осела где-то внизу, мешаясь с двумя кружками светлого пива и супом. Может, он просто не захотел спорить с тем, кто знал конфетный мир шоу-бизнеса изнутри. Они переговаривались ещё полчаса, пока Минчже не стал зевать, с каждым разом всё дольше и громче.

– Ты ужасно фотографируешь, – сонно пробормотал Минчже. – Но ещё никто не устраивал мне прогулки в реальном времени.

– Спокойной ночи, – отозвался Джеха. И отключился, наблюдая за тем, как вдалеке зажигаются газовые фонари.

После таких разговоров Джеха чувствовал себя лёгким, обычно он долго раскачивался, ещё дольше планировал – куда зайти, что надеть, когда поесть. Это путешествие отличалось от всех. Столько всего интересного и захватывающего, ему порой казалось, что ещё немного и он сможет ухватить время за кончик хвоста, за самую его кисточку, маняще маячившую впереди, как будто время – это дракон, неторопливо разворачивающий свои бесконечные кольца. И Джеха очнулся только в конце отпуска.

Ветер принёс и уронил на стол ароматные белоснежные лепестки. Пахнуло неожиданно ванилью и Джеха заулыбался, вспоминая стоящие на окнах горшки с цветами и улыбчивых хозяек. В Дрезден он приехал в субботу, ближе к обеду, оставил багаж в номере и спустился на улицу. Выбирал между прогулкой и едой, но тут от пивной пахнуло скворчащими колбасками и Джеха пошёл на зов желудка. Что бы там ни говорил Минчже, но он стал фотографировать намного лучше. Пока ждал заказ, нащёлкал гору снимков и уже попивая из огромного бокала, выбрал самые удачные для мамы и редактора Кана. После недолгих раздумий отстучал сообщение для Минчже, хотя тот ещё не появлялся в сети.

Отчего-то захотелось поделиться с ним этим странным чувством томного счастья, слегка ленивого и спокойного, с вкусным запахом выходного дня и сладковатым, почти приторным ароматом домашних цветов в горшках. Минчже не ответил, наверное, занимался в тренировочном зале или отрабатывал танцевальную практику или надрывал связки в студии для вокала. Иногда казалось, что для тренировок в его компании изобрели восьмой день недели. Минчже говорил, что скоро очередной камбэк7 и Джеха уже решил по приезде сходить на мини-концерт его группы. Минчже очень настаивал, обещал достать билет со скидкой и даже проговорился, что во второй раз агентство хочет устроить нечто невероятное, душезахватывающее.

– Может, душераздирающее? – захохотал тогда Джеха.

– Ну тебе-то виднее, – ответил Минчже и спорить не стал, добавив, что, если он не будет тренироваться, зрелище и вправду станет душераздирающим.

Когда Джеха положил телефон на стол в ожидании нового сообщения, лепестки ещё перекатывались, колеблясь под мягкими порывами ветра. Но внимание на них он обратил только тогда, когда они подкатились совсем близко. Первым порывом было сбросить их на землю, но солнце светило так ярко и стоял прелестный погожий день, поэтому неожиданно для себя Джеха подхватил лепесток и поднёс его к носу. Ему на миг показалось, что он может втянуть в себя вдохновение, которое окружило его здесь, в этом когда-то чуть непогибшем городе. Мыслями он уже пребывал где-то далеко, с ещё несуществующим персонажем, который только распахивал дверь в его воображении. Пахло цветущими по весне деревьями, что-то вроде яблони: нежный аромат, со сладкими, почти приторными нотками, и неожиданно ржавчиной. Джеха нахмурился, выдернутый из вечерней неги, присмотрелся внимательнее и с невнятным звуком отбросил лепесток прочь. На одной из его сторон прерывистым росчерком была размазана бурая кровь.

Худшее, что могло произойти с ним в чужой стране – лепесток из кашля заражённого. У Джехи на миг похолодело в груди, но затем он благополучно вспомнил, что нелюбящий заразиться не может. Он слегка посмеялся над собой, однако неприятное, скользкое чувство от близости чужой трагедии уже завладело им. Он быстро допил кружку пива, расплатился и поспешил покинуть семейный ресторанчик, будто за ним кто-то гнался. Пребывая в смятении, Джеха даже не ответил на сообщения Минчже, хоть и видел, как телефон вибрировал и постепенно сползал на пол по скользкому покрывалу. Тёмные волны рефлексии поднялись и сомкнулись над ним, в очередной раз он не смог их покорить, они обрушились на него, совершенно неготового и беззащитного перед их напором, в попытке спастись от них Джеха плотно зажмурил глаза.

Когда время приблизилось к рассвету, он всё ещё не спал, клавиши ноутбука дробно отбивали чёткий ритм. В этот раз он писал о любви, рождённой из грусти, что так часто заставляет людей чувствовать себя несчастными и одинокими. Для Джехи не впервой писать такие истории, в конце концов, весь его дебютный роман об одиночестве, но каждый раз как в первый. Иногда в конце ему хочется не ставить точку, а продолжить повествование до конца, желательно до счастливого. Но он раз за разом усмиряет такие порывы, потому что есть истории, которым суждено оставаться печальными, ведь в мире не может быть слишком много счастья и добра, ведь тогда нарушится заветное равновесие. Если хорошего будет много, то оно запылится в суете, станет чем-то повседневным и, в конце концов, обесценится, тогда хорошее отшвырнут в сторону, как надоевшую игрушку. Счастье должно быть чем-то крохотным и незаметным для чужого глаза, тогда оно останется с тобой так долго, как захочешь ты этого сам.

Джеха пришёл к этому выводу постепенно, много читая, гуляя и думая. Ему всегда казалось, что мыслям в его голове тесно, они толпятся там, как неуклюжие гости, которые в попытках снять обувь – снимают носки, и так неловко, и сяк неудобно, поэтому их нужно пригласить поскорее внутрь или выгнать вон. Может, Джеха потому и стал писателем, чтобы рассказать о мыслях-гостях всем остальным.

Оставшееся время он провёл в отеле, изредка выбираясь в город на обеды или ужины. Однако в день перед отъездом Джеха навестил Галерею старых мастеров8, исполняя давнюю мечту, которую он запланировал ещё в Корее. Он прошёл мимо туристических групп, чей гомон разносился гулко под высокими потолками здания, отмахнулся от услуг навязчивого китайского гида, отчего-то твёрдо уверенного в том, что перед ним стоит один из потерянных земляков, купил билет и погрузился в атмосферу.