Железная дверь была заперта на хитрый замок и снаружи догадаться о сочетании цифр было невозможно, но строитель Санситиро сказал, что изнутри механизм открывается особым рычажком – на случай, если человек по неосторожности сам себя запер.

Тяжелая створка распахнулась с довольно громким лязгом, но можно было не опасаться, что в доме кто-то проснется. Одна из служанок, работавшая на господина Касидзаву, вечером повсюду заменила обычные свечи на сонные. Надышавшись дурманного воздуха, варвары дрыхли так, что их не разбудил бы и

бог грома Райдзин

[30].

По правде говоря, мастеру и самому было любопытно посмотреть на чужестранцев и их жилище.

Посланник Ору-Коку похрапывал, лежа на деревянном помосте со столбами. На голове у него был колпак, в стакане с водой стояли зубы – ужасное зрелище. Тацумаса и не предполагал, что у варваров они съемные.

Доктор с любопытством пощупал спящему пульс, приоткрыл веко, потер мочку уха, пощупал под одеялом.

– Немолод, но крепок. Проживет еще лет тридцать или сорок. Что вы пялитесь на стакан? Это протез. Почти у всех европейцев к пятидесяти годам вываливаются зубы, потому что они не едят водорослей, одно только мясо.

Как можно спать на такой мягкой, будто болотная трясина, подушке, недоумевал Тацумаса, потрогав постель. Можно себе представить, какие вязкие сны от этого снятся. Сам он, ложась, клал голову

на скамеечку из благородной криптомерии

[31], и сны ему снились очень красивые.

На полу стояла обувь – два грубых кожаных башмака. Должно быть, ходить в них пытка.

– Жаль, что в доме нет бледнокожих женщин, – посетовал врач. – Мне бы очень хотелось рассмотреть и потрогать их тело.

– Давайте сходим посмотрим на торгового представителя, – с некоторым смущением произнес Тацумаса. – Мне говорили, что этот Дзэ-Фэру-Сон зарос настоящими красными волосами. Я много о них слышал, но никогда не видел. Его дверь вторая по коридору.

Саяма снисходительно объяснил:

– Ничего особенного, просто такая пигментация волосяного покрова. Признак вырождения их расы.

Они разговаривали вполголоса, но не из опаски, а из вежливости. Нехорошо шуметь, когда спят люди, хоть бы даже и варвары.

В комнате торгового представителя было интереснее, чем в спальне посланника. Здесь всюду лежали образцы разных товаров, и доктор их с любопытством разглядывал, цокал языком. А Тацумаса поднес фонарь к самому лицу игирисудзина. Осторожно потрогал поросль на лице. Все-таки она была не красная, а рыжая – как у лисицы. Еще варвар походил на орангутанга, которого благородный вор видел когда-то в сёгунском зверинце.

Маленький клочок диковинных волос Тацумаса срезал и завернул в бумажку – чтобы потом показать жене. Это был единственный трофей, вынесенный мастером Китодо из обиталища варваров. Доктор тоже захотел взять себе локон – для изучения. Пускай. Нужна же и ему какая-то награда за помощь.

На прощанье он нацарапал на полу каменной комнаты иероглиф «дракон». Варвары его не заметят или примут за бессмысленную закорючку, но традиция есть традиция.

– Чем я могу вас отблагодарить? – спросил Касидзава.

Он вернулся из дворца очень довольным. Должно быть, его похвалило, а то и наградило высокое начальство. Повышения Касидзава никогда не получит, потому что родом он всего лишь

гокэнин

[32]. Так всегда и останется тенью никчемного господина губернатора, но это в порядке вещей. Мудрость японского мироустройства в многослойности власти. Выше всех бог-император, но настоящий правитель страны – сёгун, а на самом деле даже не он, а премьер-министр. Если же вникнуть, то окажется, что решения принимает помощник премьер-министра, который, в свою очередь, прислушивается к мнению своего вассала-секретаря с годовым жалованьем в каких-нибудь пятьдесят коку. Поэтому японское государство незыблемо и несокрушимо. Можно повредить его оболочку, но не сердцевину.

Учтивость предписывала поотнекиваться, сказать, что возможность оказать услугу родине – само по себе награда, но Касидзава, пожалуй, мог принять это всерьез. Он считал, что оказывает благородному вору высокую честь, приобщив его к государственным заботам. Вроде умный человек, а все равно самурай.

– Освободите Ямабито, – сказал Тацумаса без обиняков.

– Кого?

– Человека-Гору. Ярмарочного силача, который устроил дебош в публичном доме.

– Того, что покалечил троих стражников, и один из них потом умер? Помню, я разбирал это дело. Освободить убийцу нельзя. Он поднял руку на представителей власти и за это

будет распят

[33].

– Освободите Ямабито, – повторил мастер, – и мы в расчете. Но если вы не хотите исполнить долг благодарности, ничего страшного. Я просто уйду.

Касидзава насупился. Пренебречь долгом благодарности он не мог, это было бы бесчестно.

– Больше всего на свете я не люблю непредсказуемости, а вы человек непредсказуемый, – проворчал господин советник. – На что вам этот увалень? Вы всегда ненавидели убийц и презирали болванов, а этот Ямабито и то, и другое. Бездарное, тупое животное. Кроме бычьей силы ничего нет. Когда он выступал на соревнованиях по сумо, его легко выкидывали с площадки борцы вдвое меньше весом. Только и умеет, что на потеху зевакам поднимать вес в полсотни

каммэ

[34]. – Касидзава вздохнул. – Ладно, вы не желаете мне помочь в поимке Кровавой Макаки – это я могу понять, у вас свой кодекс. Но спасать от заслуженной кары арестованного убийцу?

– Во-первых, он не нарочно, просто не соразмерил силу. А во-вторых… – Тацумаса усмехнулся. – Ямабито мне нужен как раз для того, чтобы избавить вас от шайки господина Тадаки.

Касидзава подался вперед.

– В самом деле?!

– Да. Шайки «Обезьянья рука» больше не будет. И господину Эно не придется жертвовать своей жизнью.

От своего человечка в губернаторском управлении Тацумаса знал, что молодой

ёрики

[35] по фамилии Эно, любимый ученик Касидзавы, поклялся зарубить Кровавую Макаку, а потом добровольно разрезать себе живот, ибо полицейский не должен преступать закон. Пылкий самурай заявил это спьяну, но похвальбу многие слышали, и теперь молодому человеку некуда деваться.

– К тому же, если Эно-сан зарубит господина Тадаки, проблемы это не решит, – вкрадчиво продолжил Тацумаса. – Место главаря сразу займет кто-нибудь из его подручных. Нет уж, позвольте я одолею злодея по своему разумению и по собственным правилам. Да так, что всей шайке наступит конец.

– Но чем вам поможет Человек-Гора?

Ответа на нескромный вопрос Касидзава не дождался. И уступил.

– Ладно. Раз это обещает сам великий Тацумаса… Я дам вам записку в тюрьму. Забирайте вашего кашалота, пусть живет. Начальник палачей все равно сомневается, выдержит ли деревянный крест такую тушу. Только учтите: по делу секретной книги варваров мы в расчете.

Но тут чело государственного человека омрачила новая мысль:

– Хотя, если вы избавите нас от Кровавой Макаки, я опять окажусь у вас в долгу…

Китодо и Акунин-сёки

Говоря о помощи в поимке Кровавой Макаки, советник Касидзава не просил выследить разбойничьего атамана. Сахэй Тадаки ни от кого не прятался. Весь Эдо знал, где его найти: или дома, или в веселых заведениях, где страшный человек слыл одним из самых щедрых клиентов.

«Кровавой Макакой» бандита называли только полицейские и чиновники. Горожане звали его «Сарухэй» и пугали им маленьких детей: не будешь слушаться – Сарухэй заберет. Обе клички – и очень грубая, и боязливая – возникли из-за того, что Тадаки был неразлучен с дрессированной макакой-сару. Шагает он по улице, окруженный телохранителями, а рядом с грозным акунином ковыляет или даже сидит у него на плече разряженная мартышка, строит потешные гримасы. Имя ее было

Хання

[36], она меняла наряды чаще, чем модная гейша. На месте преступления шайка непременно оставляла свой знак: кровавый отпечаток обезьяньей лапки – для пущей славы и пущего страха. Если кто-то что-то видел – пусть проглотит язык, зная, чьих это рук дело. Всем было известно, что за болтливость банда «Сару-но-тэ», «Обезьянья рука», убивает всю семью, до грудных младенцев. Если великого Тацумасу защищала от полиции любовь горожан, то великого Сарухэя чувство еще более сильное: страх.