Разъяренный Сарухэй сыпал проклятьями, колотил своих помощников ножнами меча. А Тацумаса смотрел на рассвет, шептал последнее стихотворение.

– Ты думаешь это всё? – подлетел к нему акунин. – Нет, самое интересное впереди! Эй, мальчонку сюда!

Ребенок уже не орал, а сипел – голосишко сел от крика. Бедняжка не привык, что он выражает недовольство, а никто не обращает внимания.

По-настоящему красивое хокку всегда таит в себе сокровенный смысл, понятный лишь посвященным. Когда Тацумаса сунул ноги в огонь, веревка, которой они были связаны, опалилась и затлела. Теперь она уже прогорела насквозь.

Великий мастер Китодо быстро и плавно поднялся.

– Прощай, Масахиро! – крикнул он сыну.

И не распрямившись до конца, побежал вперед. Точно таким же прыжком, как минуту назад жена, влетел в розовое Ничто.

О-Судзу, я к тебе…

Какой это был счастливый полет!

Побежденный Сарухэй долго скрежетал зубами, глядя в пропасть. Туман всё никак не рассеивался. Тел внизу было не видно.

– Что будем делать, господин? – спросил Рюдзо Сибата, ёкохамский «даймё». Здешние места находились на его территории.

– Трупы подобрать. Тацумасе отрезать голову… Нет, всем троим.

Выставить на мосту Нихонбаси

[62]. – Тадаки мог говорить только короткими фразами. Его душили слезы отчаянья. – Пусть все знают. Мы сильны и без «Золотого Коку». И мы не ведаем пощады.

Сибата кивнул своему бойцу Нэдзуми. Тот обнажил тесак, наклонился над не умолкающим младенцем.

Вдруг к Сарухэю пришла идея.

– Постой-ка. Какая это будет месть, если я сразу же отправлю к Тацумасе его сына?

Искаженное горем лицо поползло в стороны – это сквозь рыдания пробилась улыбка.

– Не-ет, я придумал кое-что получше. Сибата, заберешь щенка себе. Усынови его.

– А? – вытаращился ёкохамский «даймё».

– Как его – Масахиро? Пусть будет Масахиро Сибата. Воспитай щенка по-нашему. Разбойником, убийцей. Никаких дурацких правил и канонов. Вот тогда Тацумаса на том свете изойдет кровавыми слезами.

Тадаки улыбался всё шире.

– Сын Тацумасы не станет «благородным вором». Он станет моим солдатом и будет жить по моим правилам. Вот что такое настоящая месть, болваны. Учитесь.

Болваны склонились в безмолвном восхищении.

А розовая дымка наконец растаяла, и открылся вид на равнину Мусаси, прекрасный как никогда.

第一幕

Действие первое

После конца света

Мастер одиночества

Когда на синем горизонте возник белый пупырышек, гора Фудзи, оркестр заиграл бравурную увертюру из «Микадо».

Всю ночь грохотала гроза, еще полчаса назад на небе клубились тучи, и вдруг внезапно развиднелось. Лазурь внизу, лазурь наверху. Ясно, чисто и радостно. Только вынырнувшее из небытия светило было странное, словно протухшее яйцо: в середине ярко-желтое, по ободку коричневое. За шестьдесят три года жизни Масахиро Сибата такого солнца никогда не видывал. Это удивительное природное явление, совпавшее с днем возвращения на родину, вероятно, предвещало нечто очень плохое или очень хорошее, но станет ли задумываться о подобной ерунде человек, расставшийся с надеждами и страхами?

Есть старинное сказание о споре между поэтессой

Наноха-Сикибу

[63], воспевавшей вечную любовь, и умудренным отшельником. Монах произносит обычную буддийскую проповедь о том, что любовь – химера, самообман глупца. Человеку лишь кажется, что он вместе с кем-то, на самом деле он всегда один. Один входит в жизнь, один из нее уходит, и путь от входа до выхода преодолевает тоже сам по себе, как сумеет. Попутчик может помочь или помешать, но у него свой путь, своя карма. И Наноха-Сикибу дает старцу знаменитый ответ: «Это суждение верно касательно большинства людей, но не всех. Некоторые ведь рождаются на свет не одинокими, но вдвоем с близнецом. А некоторые и умирают вдвоем, совершая синдзю». Вся притча, собственно, является предисловием к классическому хокку, которое Масе раньше очень нравилось:

Эта красивая формула пригодна не только для влюбленного, но и для самурая, избравшего Путь верности. В прежние времена, потеряв господина, такой вассал совершал дзюнси, «умирал вослед» – и никаких проблем. Но в двадцатом веке этакую штуку способен отмочить только какой-нибудь замшелый

генерал Ноги

[64], сделавший харакири после кончины императора Мэйдзи. Человеку, приобщившемуся к европейской культуре (или испорченному ею?) подобный поступок представляется дикостью.

У Запада другая мудрость. Ее труднее уловить, потому что она теряется в потоке избыточных слов, но в минуту сатори даже европейские поэты (философы-то никогда) подчас могут лаконично сформулировать главное. Например, лучшее стихотворение многоречивого русского поэта Жуковского состоит всего из четырех строчек, нечто среднее между хокку и танка.

О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет;Но с благодарностию: были.

Японцы, увы, так относиться к потерям не умеют. И если осиротевший самурай не взрезал себе живот, он становится ронином, бесцельным и бесприютным бродягой. Великая мудрость жизни, однако, состоит в том, что уважающий себя человек любую судьбу может превратить в Путь. Что ж, Масахиро Сибата принялся осваивать Путь Одиночества и за короткий срок достиг на нем мастерства. Двигаясь от дана к дану, он все лучше овладевал Кодокудзюцу, «искусством одиночества», которое делает человека бесстрашным и неуязвимым. Бесстрашным – потому что больше нечего страшиться; неуязвимым – потому что ничем не дорожишь. Судьба пугает тебя, грозится что-то отобрать, а тебе ничего не жалко. Подавись, судьба! В мире нет человека защищеннее и свободнее ронина – если, конечно, тот не ищет нового господина. Масахиро Сибата не искал. Служить господину, который будет хуже прежнего, он не сумел бы, а лучшему на этом свете взяться неоткуда.

Кодокудзюцу прекрасно еще и тем, что, давая иммунитет от страха и всевозможных терзаний, оно не мешает пользоваться жизненными удовольствиями – совсем наоборот.

Эта приятная мысль пришла неуязвимому ронину в голову, потому что на променадную палубу как раз поднялась миссис Тревор, должно быть, привлеченная звуками музыки.

Маса полуотвернулся, помахивая веером, а когда почувствовал на себе взгляд дамы, слегка вздрогнул, словно пронзенный энергетическим лучом, резко обернулся и просветлел лицом (для этого нужно чуть расширить глаза, приоткрыть рот и капельку его раздвинуть). Всякой женщине отрадно, когда на нее так смотрят.

Подошел, поцеловал руку в стиле «сдержанная страстность» (стремительный наклон, затем почтительное замедление, губами кожи не касаться, а лишь слегка согреть ее дыханием). Японский наряд в сочетании со старомодно европейскими манерами – тот самый подход, который требовался в данном случае.

– Миссис Тревор…

Она ласково улыбнулась.

– Мистер Сибата, наше путешествие подходит к концу, а мы с вами всё церемонничаем. Вы позволите называть вас по имени – Масахиро?

– Для вас – просто Маса. Мне будет жаль с вами расставаться. Не знаю, как у вас, а у меня останется ощущение чего-то несбывшегося.

Он нежно, печально улыбнулся:

– Но ничего не поделаешь. Через час наши пути разойдутся. Может быть, в следующей жизни они сойдутся опять, и мы встретимся. – Махнул стюарду, взял с подноса два бокала. – Выпьем за это, Наоми? Вы позволите и мне называть вас по имени?