Отвернулась и замолчала. Уф!

Маса ехал и размышлял о том, что мечты о собственной семье, о детях — глупая химера. Что в них хорошего, в детях? Пока маленькие — будешь ежечасно трястись, что заболеют или свернут себе шею. Подрастут — что собьются на кривую дорожку. Потом вырастут, и ты станешь им уже не нужен. А если останешься очень нужен —  еще хуже. Нет уж, настоящее благо — быть одиноким ронином, дух и разум которого свободны, как вон та ласточка, рассекающая голубой утренний воздух.

Коляска вдруг остановилась.

— В чем дело? — спросил Маса, перестав провожать глазами ласточку.

— Так вон, не пускают.

Рикша показал вперед.

На перекрестке стоял солдат. Рука его была поднята. В руке — полосатая палка. Регулировщик?

Рядом белел большой плакат. Издали можно было прочесть только крупный заголовок:

Раздался рев моторов. Со стороны столицы приближалась автоколонна. Сначала ехали грузовики, в кузовах которых, будто букеты одуванчиков, торчали фуражки с желтыми околышами. Армия! Потом потянулись санитарные машины, цистерны с питьевой водой, фуры с ящиками и бочками, саперные повозки.

Маса смотрел на этот нескончаемый поток и чувствовал ком в горле. Государство наконец проснулось. Лишь на третий день, но лучше поздно, чем никогда. Порядок возвращается. Хаосу конец!

На обочине собрались люди, которые не могли попасть на шоссе. Но никто не протестовал, что движение перекрыто. Все махали солдатам, радостно кричали, многие плакали.

То же самое произошло и в России, думал Маса. Только не за несколько дней, а за несколько лет. Если становится слишком много свободы, когда каждый предоставлен себе и должен всё решать сам, народ начинает тосковать по несвободе, когда все вместе и кто-то решает за тебя. Потому что человек — существо стадное. Без свободы жить может, без порядка — никак.

День начинался как обычно. Ровно в восемь директор пришел на работу, то есть переместился из крошечной спальни в маленький кабинет. Других комнат не имелось. Зато это был настоящий европейский апато (апартамент) с окнами и деревянным полом, не какая-нибудь японская соломенная избушка, где посетителям пришлось бы снимать ботинки и сидеть на корточках. И, что важно, с собственным входом. Крылечко, сверкающая медная вывеска на двух языках: «СИБАТА Тантэйся» и «Detective Agency BANNER OF DEATH». Правда, в солидный электрический звонок никто давно уже не звонил, никто не входил в красивую дубовую дверь хоть в ботинках, хоть без.

Занимаясь всегдашним утренним делом — сочиняя хокку дня — глава детективного агентства «Знамя Смерти» думал, что это, вероятно, и есть самая лучшая, гармоничная старость: неспешно писать стихотворение, потом каллиграфически выводить его кисточкой, добиваясь совершенства линий, и вешать шедевр на стену. Уже и обоев почти не видно. Со всех сторон, от пола до потолка, сплошная поэзия. Ее накопилось на толстый сборник. Как знать — может быть, потомки запомнят Масахиро Сибату не как сыщика, а как стихотворца.

Вчера родилось пятистишье, вдохновленное ожиданием водопроводчика:

Сегодня Маса был настроен на трехстишие и предполагал посвятить его цикадам, предвестницам благословенной осенней прохлады, которая всё никак не придет. Из приоткрытого окна, даром что раннее утро, тянуло не свежестью, а каким-то банным паром.

«Как я жду тебя, / О, блаженный стрекот...» — вывела авторучка первые две строки и приостановилась перед третьей. В словосочетании «осенней цикады» было больше слогов, чем нужно.

И вдруг раздался стрекот, пронзительный и звонкий. В первый миг Маса даже не сообразил, что это проснулся телефон. Аппарат молчал уже бог знает сколько дней, просто стоял себе, сверкал черными лаковыми боками. Судя по тому, как от этого довольно противного звука радостно екнуло сердце, старость у поэта поневоле была недостаточно гармоничной или же он пока состарился еще недостаточно.

— Хай. Детективное агентство «Знамя Смерти», — с некоторой осторожностью произнес в трубку Маса, боясь, что ошиблись номером.

Ура и бандзай! Телефон заговорил голосом майора Бабы:

— Доброе утро, Сибата-сенсей. Извините, что докучаю, когда вы так сильно заняты.

Это не издевательство, это обычная японская формула вежливости, напомнил себе сенсей, но все-таки насупился. Речевой этикет предписывал ответить: «Ну что вы, что вы, нисколько!», однако Маса выработал особенную манеру поведения, подчеркнуто неяпонскую — это был его фирменный стиль. Он и одевался исключительно по-западному: никаких кимоно-хакама, только пиджак с галстуком, белые гамаши, в сезон дождей — галоши. Волосы эффектного черно-серого цвета торчат щеточкой как у Тайры русской демократии Александра Керенского, усы темнеют угольком, как у рыцаря неунывающей печали Чарли Чаплина.

С американской резкой прямотой Маса сказал:

— Я по горло завален работой, но для вас у меня всегда есть время. Выкладывайте, что у вас.

Майор закряхтел — сразу перейти к делу ему было непривычно. Попробовал заикнуться о том, что лето в этом году безбожно затягивается, но Маса прервал японское сезонное пустословие:

— К делу, Баба-сан, к делу. Что у вас?

— Это разговор не для телефона. Мне очень неловко об этом просить, но не могли бы вы меня навестить?

— Когда?

— Прошу извинения за наглость, но хорошо бы незамедлительно. Не позднее, чем в девять сорок пять... А лучше бы пораньше. Мне нет прощения, но это очень важно.

Маса хищно улыбнулся зеркалу. Оно висело прямо перед столом — чтобы разглядывать свое интересное лицо, если хокку сочинилось слишком быстро.

Разговор не для телефона, незамедлительно, и не позднее девяти сорока пяти. Это звучало очень, очень хорошо.

Вздохнул, проворчал:

— Что с вами будешь делать... Ладно, постараюсь. Отложу текущую работу.

Хотя работы у агентства «Знамя Смерти» почти не бывало. А за ту, что время от времени возникала, было неудобно перед памятью великого господина.

Затевая предприятие, Маса рассчитывал, что к нему будут охотно обращаться и японцы, и иностранцы. Первые — потому что чтут всё зарубежное, но из-за незнания языков стесняются обращаться к иностранным специалистам, а тут тебе и японец, и иностранец в одном лице. Вторые — потому что им пригодится человек, свободно себя чувствующий и в восточном мире, и в западном.

Но, увы. Токио — не Шанхай. Маса не учел того, что японцы, в отличие от китайцев, по всем криминальным вопросам привыкли обращаться за помощью к полиции, а если дело деликатное — к якудза. Сама идея частного детективного агентства местным жителям непонятна. С иностранцами тоже не заладилось, хоть Маса печатал в «Джапан таймз» красивую рекламу с картинкой, пока оставались деньги. Возможно, людей Запада, с их иррациональным страхом перед смертью, отпугивало название агентства и его эмблема — самурайский Шлем-Череп, но не менять же имя и герб в угоду низменной корысти?

Миссис Тревор, воссоединившись со своей малюткой, расплатилась за выполненный заказ нещедро, хотя обещала золотые горы. Практичные дамы — они такие. Сумму с ними следует оговаривать заранее, как это в свое время сделал бессердечный Момотаро.

Обидевшись, Маса передумал показывать неблагодарной женщине татуировку дракона и всё остальное. Правильно мистер Тревор с ней развелся, да и дочка у нее маленькое чудовище.