Остатка шанхайских денег и гонорара хватило на аренду конторы и квартиры, а также на секретаршу с пишущей машинкой и на чучело медведя с блюдом в мохнатых лапах для визитных карточек. Но машинку вскоре пришлось продать (все равно печатать на ней было нечего), от квартиры отказаться, секретаршу уволить — она оказалась плохая, без интереса к зрелым экзотическим мужчинам. Остался только медведь, но блюдо у него обычно пустовало. Спал директор агентства в бывшей кладовке, куда еле втиснул кровать и платяной шкаф — в общем, и в тесноте, и в обиде.

За два года дел у предприятия было по пальцам пересчитать.

Самое прибыльное — когда из кинотеатра «Дэнкикан» украли коробки с новейшей фильмой Дугласа Фербенкса «Благородный якудза Робин Гуд». Пустяковое расследование (картину, разумеется, сперли конкуренты) принесло четыреста иен.

Самое унизительное — поиск пропавшей болонки графини Орсини, жены итальянского посла. Стыд и срам, что взялся, но было совсем нечем платить по счетам.

По крайней мере, «Знамя Смерти» не опускалось до вынюхивания супружеских измен, а ведь чаще всего в агентство обращались ревнивые иностранцы, женатые на японках. Маса сурово отказывался и потом корил себя за чистоплюйство.

Если бы не редкие звонки господина Бабы, была бы совсем тоска. Полицейский чтил опыт Сибаты-сенсея, его знание гайдзинской психологии и обычаев, поэтому иногда обращался за консультацией в особенно деликатных или сложных случаях.

Благодаря этому знакомству агентство «Знамя Смерти» поучаствовало в расследовании двух довольно интересных убийств, одного шантажа и впоисках владельца найденной на помойке руки — явно не японской, рыжеволосатой. (По татуировке с шэмроком и якорем Маса определил, что конечность принадлежала матросу-ирландцу, а дальше было просто.) К сожалению, полиция платила за консультации только уважением и благодарственными грамотами, которые красовались на стене кабинета, со всех сторон окруженные поэзией.

И все же звонок от майора принес сыщику еще больше радости, чем если бы наконец пришла осень.

Выбирая, какой надеть пиджак (их было два, оба немного потрепанные, но еще приличные), Маса ощущал себя молодым, полным энергии. И песню напевал соответствующую: «Помню, я еще молодушкой была».

Времени оставалось достаточно, чтобы часть дороги пройти пешком. Собственно, если ускорить шаг, можно было бы в целях экономии вовсе домаршировать на своих двоих. Но несолидно являться к майору употевшим, поэтому метров за пятьсот до конечного пункта Маса собирался взять рикшу — нет, лучше даже разориться на таксомотор.

Первоначально планировалось, что детективное агентство будет находиться в Иокогаме, но два года назад от родного города совсем ничего не осталось. Откуда там взялись бы клиенты? И бывший йокогамец сделался токийцем.

Район Мэгуро («Черный Глаз»), расположенный немножко на отшибе, но довольно приличный, был не в последнюю очередь выбран за импозантное название, хорошо сочетавшееся с именем фирмы. Где Черный Глаз, там и знамя смерти с черепом — очень гармонично.

Переселился в столицу и майор Баба — ему вышло повышение не только в чине, но и в должности. Служил он теперь в самом центре, у ворот Ёцуя.

Прошагать предстояло чуть не пол-города, но Маса любил прогулки по Токио. Они укрепляли веру в человечество — ну, или во всяком случае, в японцев.

Два года назад здесь было огромное пожарище, заваленное трупами. От землетрясения и огня погибли 120 тысяч человек, десятки тысяч были покалечены или обожжены. Токио лишился половины домов, Иокогама — почти всех. Два миллиона бездомных, голодных, потрясенных людей не знали, как будут жить дальше —  и будут ли.

Но на третий день дело взяла в свои руки армия. Пятьдесят тысяч военных оккупировали зону, пораженную бедствием. Моментально прекратились грабежи и убийства. Каждый погорелец стал получать паек, три го риса в день. Повсюду, словно по мановению волшебника, возникли палаточные и барачные городки.

Всё это спасло людей, но Токио, казалось, не спасти. Заговорили о том, что нужно оставить эту гигантскую свалку и построить столицу на другом месте. Однако военная администрация пресекла подобные дискуссии. Нет, объявило правительство. Мы будем считать, что природа расчистила нам строительную площадку, и возведем на ней вместо средневековой большой деревни современный город.

Развернулась стройка, какой, наверное, не бывало в истории человечества. За короткий срок возник новый Токио. Появились улицы, состоящие из аккуратных многоквартирных бараков, целые кварталы казенных учреждений и офисов. Дома были временные, их собирали из деревянных щитов, и вырастали они со скоростью бамбука. До наступления зимних холодов всех бездомных уже расселили.

Заодно — чтобы избежать повторения тотальных пожаров — повсеместно велась работа по расширению улиц. Для этого в Токио пришлось передвинуть 200 тысяч уцелевших домов. Город расправил плечи, задышал. Его было не узнать. От стиснутого, соломенно-бумажного старого Эдо не осталось ничего кроме императорского замка. А скоро должно было начаться новое, капитальное строительство, когда вместо временных сооружений начнут появляться кирпичные и каменные, многоэтажные.

Вот что такое — японский Кокутай, вот что такое —  японский Кокусуй, писали газеты. Все радовались, гордились собой. Правда, не радоваться и не гордиться газетам теперь не полагалось. После того как армия наглядно продемонстрировала обществу преимущества твердого Порядка перед Хаосом, акции свободы и демократии очень упали. Военное положение давно отменили, но прежний дух вседозволенности, когда каждый говорил и писал, что хотел, не вернулся.

В мае вышел «Закон о поддержании спокойствия», который объявлял социалистов, коммунистов, республиканцев, сторонников народовластия — вообще всех, кто подрывает цельность Кокутай, — преступниками. Критиканство и пессимизм попадали в категорию антияпонской деятельности. За предосудительными деяниями, высказываниями и даже мыслями теперь следила Токко, «Особая высшая полиция», отделения которой учреждались по всей стране.

Демократия закончилась. По наблюдениям Масы, никто по ней особенно не тосковал. По чистым и прямым улицам столицы, украшенным бело-красными флагами, цветочными гирляндами, многоцветными рекламами, разгуливали нарядные подданные сумасшедшего императора, радовались жизни. Никто не голодал, потому что повсюду требовались рабочие руки. Столичные жители даже стали быстрее ходить и жестикулировать, словно кто-то пустил по невидимым проводам ток более высокого напряжения. Ловя такси на оживленном перекрестке Акасака, Маса подумал, что и толпа теперь выглядит иначе. Большинство токийцев одеваются по-европейски. Поглядишь вокруг — и будто ты в Нью-Йорке или Берлине. Наверное, всё это хорошо. Когда самые уважаемые люди в стране — военные, нация подтягивается, не унывает, смотрит соколом и поет бодрые песни. Вот только куда она марширует под надзором полиции Токко?

В этом вездесущем, всемогущем учреждении и служил теперь майор Баба. Потому что в компетенцию Особой высшей полиции среди прочего входило и наблюдение за подданными зарубежных государств. Баба с его иокогамским опытом тут очень пригодился. Его взяли в Иностранный отдел заместителем начальника по уголовным делам. Высокая должность и большая ответственность.

На том самом месте, где работал майор, два с лишним века назад, при сёгуне Цунаёси, который любил собак больше, чем людей, стояла гигантская псарня для бездомных четвероногих. Они толстели и спаривались за счет казны, облаивали прохожих, могли и покусать, но бить и даже ругать собачек строжайше воспрещалось. Когда августейший друг животных помер, всех их, конечно, прикончили.

Выглядел Иностранный отдел очень солидно. Три этажа, фасад в рустованной штукатурке — по виду и не скажешь, что здание хлипкое, временное, как весь новый Токио. Выдавая таксисту полторы иены за короткую поездку, Маса покосился на угловое окно. Там шевельнулась штора. Очень хорошо. Во-первых, Баба нетерпеливо во ждет. Во-вторых, увидел, что Сибата-сенсей прибыл на авто.