К сожалению, Курано в привидение не поверил.

— Это ты? — взвизгнул он, вскинувшись. — Тебе конец! Сейчас прибежит охрана!

Он ткнул пальцем в какую-то кнопку, и зажегся яркий свет. Причем, кажется, не только в спальне, а сразу во всем доме. Оказывается, здесь все-таки было электричество.

Но охрана не прибежала.

Через несколько секунд, когда глаза приспособились к освещению, Маса приблизился к ложу. Сел на татами, сложил руки на груди.

— Поговорим?

В лице Курано уже не было страха.

— Ты — моя карма, — тихо проговорил старик. — Я понял это сразу, как только тебя увидел.

— Позавчера?

— Нет, шестьдесят пять лет назад. Когда Тацумаса гордо предъявил ученикам своего сына. Я сказал себе: «Мне никогда не возглавить школу. Этот кусок розового мяса обокрадет меня». Во всем виноват ты! Ты сделал меня тем, чем я стал!

Выцветшие глаза горели ненавистью. Маса думал, что из негодяя придется вытягивать правду клещами, а старика было не заткнуть, его словно прорвало.

— Я боролся с собой! Я совершил паломничество в Камакуру к Большому Будде! Я умолял его вытравить из моей души злобу на учителя! Но злоба делалась всё сильнее! Я так старался, я усердно постигал тайны мастерства, а Тацумаса не ценил моей преданности! Он был несправедлив ко мне. И однажды я услышал голос. Он шепнул: «Кто не ценит преданности, заслуживает, чтоб его предали. Делай так, как я говорю, и вознесешься выше облаков». Я послушался голоса. Я потом всегда его слушался, и он меня не подводил. Я поднимался все выше и выше... Но каждую ночь, каждую ночь моей долгой жизни я вижу один и тот же сон. Мост Нихонбаси, и на перилах две головы, мужская и женская, а под ними дохлая макака...

Он содрогнулся, зажмурился, умолк.

— Расскажи, как погибли мои родители, — потребовал Маса, когда пауза слишком затянулась. — Я хочу это знать.

— Очень хочешь? Очень-очень? — бледные губы раздвинулись в язвительной улыбке. — Дайкон тебе. Ничего не скажу. Не доставлю тебе этого утешения. Катись к черту, сын Тацумасы. Делай то, за чем явился, я не боюсь. Наконец-то я высплюсь за все эти годы...

— Ты думаешь, я тебя убью? Нет. Я разоблачу тебя перед всем светом. Много лет ты жил, окруженный почитанием. А теперь все узнают, что ты — гнусная тварь, предавшая своего ондзина и учителя.

Улыбка перешла в злобный, беззубый оскал.

— Никто тебе не поверит! Ни одна газета этого не напечатает! Все главные редактора знают, что такое Данкити Курано и как многое связано с моим именем!

— Даже те редактора, кто на стороне барона Танаки? Он будет рад нанести такой удар по вашей мракобесной клике. А еще я обязательно потолкую с Сандаймэ. Как сын Березового Тацумасы с внуком Тадаки Первого. Можешь не сомневаться. Он мне поверит. И поймет, почему тебе так понадобилось меня убивать. Представляешь, как на тебя посмотрит твой ученик?

— Не посмотрит.

Курано сунул руку под подушку. Она у него была старинная, деревянная, в виде скамеечки. Что-то вынул, поднес ко рту, но Маса вцепился в сухое запястье. Вырвал из скрюченных пальцев маленький фарфоровый фиал. Выдернул пробку, поднес к носу. Пахнуло горьким миндалем.

— Отдай! — прохрипел старик. — Он всегда со мной... Я много раз хотел уйти... Отдай.

И заплакал от бессилия. Смотреть на льющего слезы древнего старца, даже такого нехорошего — тяжелое зрелище. Но Маса представил две головы на мосту Нихонбаси и подавил в себе жалость.

— Настоящий хранитель японского духа не станет умирать легкой смертью. Вон в нише два меча на подставке. Дать, чтоб ты сделал сэппуку?

— У меня не хватит на это сил. Мне восемьдесят восемь лет, — прошамкал несчастный, уставший от своей проклятой жизни человек. — Дай мне умереть, сын Тацумасы! Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать. Всю правду, клянусь. Зачем мне врать на пороге смерти? А ты поклянись, что отдашь мой яд. Я хочу уснуть, уснуть. И никогда больше не просыпаться. Не надо мне никакой Сансары!

— А она всё равно вытащит тебя в новое рождение, —  мстительно сказал Маса. — И в следующей жизни ты получишь то, что заслужил в этой. Предатели возвращаются в этот мир навозными червями и глистами. Но яд я тебе верну. Если поверю твоему рассказу. Начинай.

И старик начал.

— ...Последним оскорблением, которое я уже не смог вынести, был отказ сообщить мне, в каком убежище Тацумаса укроется от Сарухэя, — подошел к концу своей повести Курано четверть часа спустя. — «Ах, вы не считаете меня достойным доверия? — подумал я. — Ну, тогда я свободен». И я послушался голоса, звавшего меня идти собственным путем. Я убедил мастера, что нужно обратиться за помощью к властям — чтоб стражники устроили в Доме-под-Березой засаду, в которую попадутся люди Тадаки. К тому времени я уже вступил с ним в тайные сношения, но Макака во мне сомневался. Вот когда я предупредил его о засаде, тогда он наконец мне поверил. И дальше действовал, следуя моим советам. Распрощавшись с сенсеем и его спутницами в горах, я отпустил в Эдо остальных учеников, а сам потихоньку проследовал за Тацумасой до самого перевала. Я увидел, где находится убежище, и сообщил об этом Сарухэю. Что там произошло и как именно погибли твои родители, я не знаю. Тадаки сказал, что их изрубила мечом его мартышка, но правда это или нет, я не ведаю. Головы, которые он принес в мешке, были проломлены и покрыты синяками, а у твоей матери обгорели волосы...

Слушать это было тяжело. Маса сидел, сдвинув брови, но не перебивал.

— Чтобы выставить Тацумасу в смешном и постыдном свете, Сарухэй не пожалел свою любимую обезьянку. Он решил, что рядом с ее трупиком головы будут смотреться еще мерзее... Но люди не смеялись, они плакали. И я тоже плакал. Я рвал на себе волосы, я хотел утопиться... Но голос сказал мне: «Это муки, в которых рождается новый Данкити. Потерпи. Будет легче». И через некоторое время мне стало легче...

— Значит, Орин моего отца не предавала?

— Это еще одно неприятное дело, которое понадобилось совершить, чтобы родился новый Данкити, — отрешенно сказал старик. Он был мыслями в далеком прошлом. — Другие ученики знали, что место, куда скрылся учитель, известно только куртизанке, поэтому никто в ее вине не сомневался. А чтобы она не начала оправдываться, я предложил ей выбор. Или она уедет из Эдо и никогда больше не раскроет рта. Или ей отрежут нос, чтоб обезобразить, язык, чтоб не могла говорить, и пальцы, чтоб не могла писать. Для женщины страшнее всего, конечно, была первая угроза. Красавицы боятся уродства больше, чем смерти, поэтому Орин испугалась, скрылась в дальнюю обитель и приняла обет вечного молчания.

— А почему ты ее просто не убил?

— Это вызвало бы ненужные подозрения. Все ведь знали, что ученики Тацумасы не станут мстить предательнице, поскольку придерживаются канона о неубийстве.

— Всё равно не понимаю. Страх разоблачения висел на тебе долгие годы. Сам говоришь, что кошмары преследовали тебя каждую ночь. Почему ты не убрал единственную свидетельницу уже потом, когда стал одним из главарей якудзы? Разве тебе не стало бы спокойней?

— Кто же убивает монахинь? — удивился Данкити.

Он, конечно, злодей, но особенный, японский — акунин, подумал Маса. Ему не захотелось мучить старого негодяя дальше.

— Ладно. Уговор есть уговор. Держи свою отраву.

Он протянул флакон, но тут открылась дверь.

— Остановись!

В спальню вошла Мари. В руках она держала какой-то предмет, завернутый в шелковую ткань.

— Ты опять подслушивала? — спросил Маса.

— Только последнюю минуту. Чтоб ты мог закончить разговор. Не давай ему яд! У меня тоже есть вопросы. Пусть сначала ответит!

Никогда еще Маса не видел ее такой возбужденной.

— Да в чем дело? Что это у тебя в руках?

— Я опять тебя обманула. Верней, сказала не всю правду. Извини. Я вернулась сюда не из-за тебя. Не только из-за тебя.