Джордано обернулся и опять посмотрел Хану в глаза:

— Я похож на твою шестерку? Ты и так слишком много узнал.

Хан отвел глаза.

— Ладно, сам выясню.

— Вот и хорошо. Занимайся своими делами сам.

— Это пожелание относится ко всем моим делам?

— А у тебя есть стоящие идеи?

— Идеи всегда есть. Но до мая можешь продолжать загорать на этом курорте.

— Премного благодарен, Ваше превосходительство! Барское решение, надо заметить.

— Не ерничай!

— Ладно, не обижайся. Если честно, то мне тут порядком надоело. Только из-за Кольки связался с этим райским местом.

— По-моему, ты с ним слишком долго возишься. Разбалуешь мальчишку.

— Но ему нужно было время, чтобы адаптироваться к изменениям.

— А другим оно не бывает нужным?

Джордано вздохнул и промолчал.

Хан тоже помолчал.

— Давай, что ли, в твой сарай с дизелем подымимся. Что-то холодно тут. У меня еще спирт остался.

— Ты думаешь, под спирт я лучше колоться буду? — Джордано засмеялся. — Идем. Я уже тоже замерз.

Они поднялись в сарайчик, хозяин зажег керосиновую лампу и, на минуту задумавшись, извлек пару стопок из-за груды ветоши и инструментов на одном из стеллажей.

— Вы тут с Николаем сами у себя выпивку, что ли, воруете? — удивился Хан.

— Нет. Мужики из бригады, что строили и оборудовали станцию, здесь жили. Вот посуда и осталась.

Они устроились в углу у верстака. Хан разлил остатки спирта. Выпили.

Предательское тепло поползло по телу. Джордано потянуло прислониться к стене и закрыть глаза. Третья бессонная ночь давала себя знать. Но спать было нельзя, иначе Хан, точно, его на чем-нибудь подловит. На Хана алкоголь никогда не действовал.

— Ты чего ухмыляешься?

— Да так, вспомнил, как ты бутылку шампанского в окне третьего этажа на спор пил.

Хан самодовольно улыбнулся:

— Дурак, конечно, но ведь получилось!

— Что ты хотел еще из меня вытрясти? — с ходу меняя тему, спросил Джордано.

— Ты куда торопишься?

— Хан! Если я сейчас закрою глаза, то — уже до утра.

— Давай поговорим завтра.

— Завтра вернется Николай, а с утра ты будешь заниматься официальной деятельностью. Так что, закончим сегодня!

— Потом ты скажешь, что я на тебя давил.

— Не скажу. — Джордано улыбнулся. — Продолжай!

Хан помрачнел, опустил глаза:

— Мне показалось, или ты действительно бываешь в Турции.

— Ты был у меня в доме?

— Был.

— Один?

— Слушай, профессор, ты-то меня за кого держишь?

— Извини, но я тоже кое-чего не понимаю!

— Например?

— Например, как царский генерал, не армейский, заметь, а человек, охранявший основы государства, оказался «защитником» Советской власти? — от непонятно почему вспыхнувшей злости сон с Джордано совершенно слетел.

Хан, глядя в ему в глаза, спросил:

— Я никогда не замечал за тобой особого пристрастия к идеям монархизма.

— Ты прав, пристрастия к монархизму у меня как не было, так и нет до сих пор. Но вопрос не в моих пристрастиях к каким-то идеям. Вопрос в тебе? Это ведь ты из реализации в реализацию защищал монархию.

— Погоди! Есть две разные вещи: Россия и система управления этой страной. Тебе-то должно быть понятно: от того, что сменилась система управления, Россия ведь никуда не делась. Даже не Россия, а эта территория, тип людей, которые тут живут.

— И ты поддержишь любую власть, которая будет на этой земле?

— Нет, конечно, — он на мгновение остановился и с какой-то опаской в голосе спросил: — Ты зачем сюда вернулся?

Джордано с интересом разглядывал Хана. Злость ушла, но азарт остался, хотя игра и становилась опасной.

— А что, не просто шлепнуть приятеля, если его взгляды не соответствуют твоим?

Хан напрягся, готовый вскочить, впился в глаза полные насмешки. Потом отвел взгляд:

— Я заставлю тебя уехать.

— Мне некуда ехать, Хан! — Джордано расслабился, прислонился к стене, усмехнулся: — Ты в своем максимализме на мальчишку моего похож. Он, правда, сбежать собирался.

Хан молчал и продолжал смотреть на приятеля.

— Черт с тобой! Я сейчас достану то из-за чего бываю в Стамбуле.

Он поднялся, залез на один из стеллажей и достал прорезиненный мешок.

— На! Ищейка! — мешок полетел в Хана.

Поймав тяжелый мешок, Хан мгновение держал его в руках:

— Книги, что ли?

Он развязал узел и извлек один из журналов.

— Ты в своем репертуаре! Дурак, он дураком при любой власти остается. Ты хоть знаешь, что тебя посадят за один экземпляр этой макулатуры?

— Догадываюсь.

— И много у тебя подобного дерьма?

— Здесь только это.

— Слушай! — Хан поставил мешок у стенки и вальяжно прислонился к стене сарая, — А хочешь, я тебе расскажу, чем бы кончилось ваше с Николаем приключение с трупом, если бы следователей привел не я? А если б они тут еще и немного поискали. Это ведь не единственная дрянь, — он указал на мешок, — из-за которой ты тут место пригрел.

— Да брось! Ту расщелину, где мы труп пристроили, лавина не завалила, завтра своих ребят можешь прямо туда и вести. Так что, все было бы нормально. — Джордано вернулся к верстаку, сел на табурет и прислонился к стене.

— Умник! А зачем все это практически в доме хранить?

— Не драматизируй, тоже еще защитник нашелся! Чтобы начать искать — повод нужен, а повода я не давал. Хотя, ты прав, макулатуру надо было в другом месте спрятать. Но далеко лазить лень. Нет ведь здесь никого. А вчера вымотались, вот и забыл про журналы.

— Забыл! — передразнил Хан. — Слушай, у тебя есть, чем горло промочить? А то ты меня в гроб вгонишь.

Джордано отлепился от стены.

— Ладно. Сейчас принесу.

У самой двери Хан окликнул Джордано:

— Погоди, бумагу какую-нибудь захвати. План нарисуешь, где труп искать.

Пока хозяин ходил за выпивкой, Хан извлек из мешка журналы и стал просматривать содержание. Потом, присмотревшись, выбрал те, что казались более зачитанными, и открыл в местах, где они не раз открывались. Прочитал аннотации и выводы. Вздохнул. Еще раз заглянул в пустой мешок: за макулатурой далеко лазить мерзкому итальяшке было лень, а вот засунуть куда-то собственные записи он, как всегда, не поленился. Хан еще раз вздохнул, достал папироску и закурил.

Скрипнула дверь. Вернулся Джордано.

— Тебя за смертью посылать!

— А ты быстро справился, — Джордано, выкладывая на верстак хлеб, солонину, соленые огурцы и капусту, и налитую на три четверти пол-литровую банку со спиртом, кивнул на отставленный к стенке мешок и оставшиеся открытыми два американских журнала со статьями Бора и Дирака. — Что скажешь?

— Что в этой ахинее я все равно ни черта не понимаю. Так что, жду твоих комментариев. А еще, что не понимаю: с чего ты решил экономить на спирте?

— А ты не знаешь, который сейчас час? Хороши мы будем с утра с перегаром, когда твои подчиненные проснутся трезвые как стеклышко.

— Ладно, уговорил, напиваться не будем, — улыбнулся Хан, разливая по стопкам спирт. — Но согласись, от твоих фортелей грех не напиться. Это надо же, выяснять: с чего я поддерживаю Советы! Да еще тон — оскорбленного отца русской демократии.

Джордано рассмеялся в ответ…

До половины ночи они болтали.

Хан таки объяснил причины, по которым в марте семнадцатого, почти сразу после отречения Николая II, исчез один из царских генералов, а в Красноярске объявился ссыльный поселенец, поддерживающий большевистскую фракцию социал-демократов. То, что Джордано определял для себя лишь на уровне чувств, принимая решение вернуться в Россию летом двадцать восьмого, Хан знал и мог обосновать фактами в самом начале того кровавого пути, который вел от России к Советскому Союзу.

Потом они говорили, осторожно нащупывая точки соприкосновения, об обстановке, складывающейся в стране и мире, о странном лозунге усиления классовой борьбы по мере строительства социализма.

— Пройдет время, и все попытаются свалить на неадекватность Сталина, но он и сам лишь механизм в запущенной машине.