— Заткнись! — кулаки Хана сжались. Он в бешенстве смотрел на Джордано.

Дверь хлопнула, и в комнату влетел Николай:

— Что тут у вас происходит?

— Коля! Не лезь не в свое дело, уйди. Когда будет нужно, мы тебя позовем, — голос учителя был холодным, но уровень его зова почти не превышал обычного состояния.

Лица Хана ученик не видел, но, видно, почувствовал, как начал спадать поток выплеснувшихся наружу эмоций.

— Уйди! — повторил Джордано.

Ни слова не говоря, Николай вышел.

— Налей еще!

— Хватит с тебя, а то озвереешь еще.

— Скотина — ты!

— Угу! И белогвардейская морда.

— Скорее белогвардейский прихвостень, — Хан неожиданно улыбнулся. — Кстати, о русском лекаре Ибрагима среди местных ходили легенды.

— Спасибо. Вот уж не думал, — на губах Джордано мелькнула грустная улыбка, а глаза на мгновение стали отрешенными. — Я их просто лечил. Чем было.

Они опять молчали. Наконец Хан продолжил.

— Понимаешь, какая-то мразь, позвонила в институт декану Катиного факультета и сообщила об аресте. Девчонку вызвали. Она в кабинете хлопнулась в обморок. А на следующий день собрали собрание, чтобы исключить ее из комсомола…

— А ты влез?

Хан кивнул.

— Исключили?

Хан улыбнулся:

— Нет!

— Герой!

Хан молчал, только уровень его зова опять стал подниматься.

«О боги! Он, похоже, действительно влюбился. В восемнадцатилетнюю девочку!»

Джордано знал, что, несмотря на то, что Хан никогда не отказывал себе в удовольствии приударить за хорошенькими, что смертными, что бессмертными мордашками, у него была женщина, которую он любил всерьез. Джордано ни разу ее не видел и не знал, как ее зовут. Знал лишь имя ее последней реализации, услышанное от молодого бессмертного, вернувшегося в Петербург после Крымской кампании, и зверски избитого Ханом, пытавшимся узнать, что случилось с бессмертной сестрой милосердия. Когда же выяснилось, что она была на затопленном англичанами транспорте с ранеными, казалось, он сошел с ума. Больше года Хан пил горькую, лез на рожон на каждую подворачивающуюся саблю и угробил три реализации. Потом его понесло на Кавказ, где дебоши и пьянки сменяли дерзкие до наглости вылазки, за одну из которых он получил золотое георгиевское оружие. При штурме Гуниба он таки нарвался на чеченскую пулю и исчез на несколько лет…

— Извини! — Джордано вздохнул и, поднявшись, отошел к окну, опустился на лавку. — Делать то, что будем?

Хан все еще обижено молчал.

— Если эта девочка для тебя что-то значит, то спасай реализацию.

— Да, причем тут девочка! Она еще ребенок, дочь друга. Ты меня за идиота поведшегося на юбке держишь?

У Джордано не возникло желания даже ухмыльнуться в ответ на его оправдания. Он откинулся к стене, закрыл глаза и ждал.

— Ладно, зови мальчишку…

Николай бежал по кромке гряды, стремясь не увеличивать разрыв между собой и преследующими его милиционерами на расстояние большее винтовочного выстрела. В висках стучало, смертным наверняка было хуже, они начали отставать. Он остановился, перевел дух, огляделся. Кажется это то место, где можно начать спуск: люди вряд ли сходу решатся спускаться следом, а мишень из него будет отличная и пропасть такая, что лезть за трупом, тем более на ночь глядя, не будут.

Он очнулся глубокой ночью. Попытался пошевелиться, и тело закричало от боли. Замер. Осторожно втянул воздух. Ребра точно были поломаны, но раз не было судорог, значит, он не умирал. И на том спасибо. Но его проблемы на эту ночь еще далеко не кончились.

«Падать тоже надо уметь. Что, интересно, еще поломано, и сколько времени теперь уйдет на регенерацию?»

Осторожно, стараясь глубоко не дышать, Николай оторвал от земли лицо, голова нестерпимо звенела, а во рту ощущался привкус крови.

В расщелине было совершенно темно, перед глазами плавали только радужные пятна, как будто он вновь ничего не видел. Как спасительно память умеет, кажется, навечно забывать прошлое, но вдруг все возвращается липким, как теперь, страхом.

«А если это не ночь?»

Стоп. Он закрыл глаза. Нужно успокоиться, забыть о боли и трезво оценить обстановку. Ничего плохого с ним не случится, просто не может теперь случиться.

Он выровнял дыхание, дождался, когда успокоилось бешено заколотившееся сердце. Не открывая глаз, попытался приподняться на руках. Получилось. Встал на четвереньки и сел. Конечности были целы, а вот внутри…

Его стошнило какой-то гадостью с кровью и желчью. Голова закружилась, и он опять упал лицом вниз.

Когда во второй раз открыл глаза, перед носом в сером мареве проступали стебли темной засохшей травы и тоненькие зеленые стрелочки.

Рассвет!

А он так и лежит у подножия обрыва. Который теперь час? Если кто-то остался караулить, то может увидеть, что он шевелится. Тогда все пропало. Он же клятвенно обещал учителю и Фархату, что сделает всё, как договорились! И так неудачно упасть!

Медленно, очень медленно он приподнял голову и посмотрел в сторону протекавшего по дну расщелины речушки. Оказывается он на самом краю. Чуть сдвинуться и можно упасть в воду. Речка, наполненная талой водой, была достаточно полноводна, да и скорость приличная: шум воды наполнял всю расщелину.

И он соскользнул в воду. Если наверху кто-то и есть, то не пялится же он в такую рань на валяющийся внизу труп! Его действительно потащило вниз. Николай не сопротивлялся. Если кто-то за ним и следил, пусть подумает, что труп просто сам собой съехал в воду.

В трехстах метрах от места падения был невысокий водопад, внизу круглое глубокое озерцо. Здесь надо было все сделать аккуратно. Николай поднырнул, сместился к центру потока, вытянул вперед руки и вместе с потоком, даже успев оттолкнуться от края, спрыгнул вниз. С силой, загребая руками, опустился к самому дну вслед за течением от оказавшегося в озере водоворота, затягивающего часть воды в пещеру. Только бы не дало себя знать давешнее сотрясение мозга. Но, слава богу, все обошлось. Держась у самого дна, он подплыл к скальному выступу, нависавшему над водой, и выбрался на берег.

С вершины обрыва здесь его не будет видно. Нужно только дождаться темноты и можно уходить.

Через десять минут сидения на берегу, он понял, что это простое решение не слишком удачно. Тяжелая зимняя одежда начала превращаться в ледяную корку. Еще немного и он тоже промерзнет насквозь, превратится в сосульку. От холода ведь тоже умирают! Николай представил, как его «свежезамороженное» тело втаскивают на станцию, и… Он оттаивает!

Это могло бы быть смешно. Только сколько времени он продержится в сознании на этом холоде? Нужно уходить.

Но бессмертный не сдвинулся с места. Что-то его останавливало. Что-то было вчера такое из-за чего никуда нельзя уходить от этого озера. Голова отказывалась думать, начало клонить в сон. Он встал, не гнущимися пальцами стал стаскивать с себя одежду, горные ботинки. Когда полностью разделся, на удивление стало теплее. Немного попрыгал, подвигался. Сон отступил. Он выкрутил рубаху, штаны, разложил на камнях, вылил воду из ботинок. Рассчитывать на то, что вещи высохнут, не приходилось. Солнце в эту дыру не попадало даже днем. Делать было хронически нечего, а помочь могло только движение. Николай решил начать с привычной дыхательной разминки.

Сознание понемногу приходило в норму, да и холод почти не чувствовался. Что же вчера случилось такое, что не давало покоя? И вдруг Николая осенило: собака, лаяла собака. Он остановился, прислушался. Людей с собаками придется ждать здесь. Оставлять следы вдоль берега нельзя. Он огляделся. Крохотное известняковое плато под карнизом, дальше из озера вытекал ручей, подмывающий голую скальную породу. На другой стороне потока россыпь крупных камней. Совершенно открытое пространство, хорошо просматривающееся сверху. Спрятаться некуда.