Николай глухо застонал:

— Что же ты наделал, — слезы бессилия брызнули из глаз.

Джордано неслышно подошел сзади, положил руку на плечо.

— Ну, успокойся. Может быть, я и последняя скотина, но не было стопроцентной гарантии, что ты нормально умрешь!

— Если ты такой благодетель, — Николай в бешенстве обернулся, — ты же мог просто меня убить!

— Отрезать голову!? Ты представь, что было бы потом! Или мне в приступе полного благородства нужно было остаться на месте преступления? Извини, но с чего бы меня интересовали проблемы смертной женщины? Не моей женщины!

Джордано вернулся за стол.

— Заметь, я и так все сделал аккуратно. В доме не осталось ни следов борьбы, ни следов насилия. Я только дверь дома и калитку оставил открытыми. Потом запутал следы, ни одна собака не пройдет по моему следу, — бессмертный ухмыльнулся, — и, кроме того, прошла почти неделя после твоего исчезновения, а власти молчат. Ни местная пресса, ни слухи не обсуждают произошедшее.

Николай тоже вернулся к столу:

— Откуда ты знаешь?

— Газеты я вчера в Хосте читал, а слухи… Если бы что-то было, нам бы Федор сегодня все уши прожужжал. Он обычно знает все сплетни побережья.

Джордано поднялся, стал собирать тарелки:

— Ладно, давай кончать препирательства, отправляйся спать. Завтра нам еще далеко ехать.

Следующее утро выдалось сырым и серым. Тяжелые тучи затянули вершины гор. Клочья тумана тянулись вдоль ущелья.

Проснувшись и не почувствовав присутствия Джордано в доме, Николай вышел на порог, ежась от утренней прохлады и сырости. Он все еще никак не мог привыкнуть к реальности того, что опять может видеть окружающий мир. Вот и теперь он слышал неумолкающий шум воды, видел капли росы на траве вдоль дорожки, ныряющей в глубину ущелья и противоположный склон, поросший прилепившимися на камнях деревьями, и в нем просыпалось неведомое раньше ощущение чуда.

В загоне тепло, по-домашнему фыркали лошади, терлись головами друг о друга. Николай поднялся в дом, достал из буфета два куска сахара и вернулся к загону. Протянул сахар животным и ощутил прикосновение мягких, осторожных губ, увидел внимательные, немного настороженные глаза. Когда в последний раз он мог вот так покормить и погладить коня?!

Потом к Островскому вернулась, тоже становящаяся неотвязной, мысль о том, что эта жизнь — предательство тех идеалов, которым он служил, и предательство его Раечки. Чем дальше он уходил вслед за Джордано, тем больше он укреплялся в этой мысли, но… Но десять лет он не жил нормальной человеческой жизнью и понимал свою совершенную беспомощность в реальном мире, и свою полную зависимость от человека, который его убил… Что правда и что ложь в словах Джордано? Как разобраться и как обрести свободу?

Вот сейчас бессмертного нет рядом, а лошади тут, в загоне. Вскочить на коня, увести второго, но куда идти? Документов нет, даже собственного лица, по сути, нет. Что он скажет первому встречному постовому? Несмотря на болезнь он хорошо представлял реалии своей страны. Да он сам бы, не задумываясь, отправил человека, рассказавшего историю с ним приключившуюся, куда следует. И в лучшем случае это был бы дурдом.

Может быть, изобразить амнезию. Пройти через все проверки, больницы, получить новые документы и жить нормальной жизнью, завербоваться на стройку, может быть, снова вступить в партию… Только эта жизнь уже никогда не будет нормальной, угроза встретить себе подобного, угроза Игры, она ведь никуда не денется. Николай отчетливо понял, что он не хочет просто так умереть. Если эту новую жизнь дал ему даже сатана, он не отдаст ее за здорово живешь первому встречному. Он должен жить и умереть достойно. Неужели тогда, немощным и больным, он врал самому себе о недопустимости бесцельно прожитых лет! Нет ведь, он думал так! А теперь судьба дает ему шанс начать все сначала. Почему он решил, что это дар сатаны?

Николай вздохнул. Еще раз погладил морду коня и, отвернувшись от загона, огляделся вокруг.

Куда мог запропаститься Джордано?

Неширокая, разъезженная машинами и телегами дорога вела вдоль склона и выходила, должно быть, к той долине, откуда они вчера приехали. За домом располагались посадки фундука, а вверх и вниз по склону росла обычная кавказская растительность — каштаны и буки. Внизу шумела река и узкая тропинка, уходившая к обрыву, вела туда.

Николай решил спуститься вниз.

Спуск оказался скользким и крутым. Приходилось держаться за выступающие корни и камни. Поэтому, когда внизу он остановился перевести дыхание, то не сразу обратил внимание на усилившийся шум воды, а когда обернулся к противоположному склону…

По узкому, прорытому за тысячелетия каналу вниз срывалась белая пенная стена. Водная пыль клубилась у круглой заводи, откуда вода через каменистый порог, бурля и пенясь, попадала в основной поток, несущийся к морю. Вспомнилось чье-то высказывание о белом клипере и танцующей женщине. Этот водопад был сродни тем вечным сущностям, ради которых стоило жить.

Прислонившись к отвесному склону, Николай не мог оторваться от созерцания падающей воды. Потом, ощутив некое беспокойство, понял, что чувствует зов Джордано. Он поискал глазами, и на отмели у порога в разорванных клочьях тумана увидел танцующего человека. В руке человека был меч.

Медленные отточенные переходы сменялись стремительностью выпадов. Грация и сила дикой кошки ощущалась в невысоком и хрупком на вид существе. Николай замер в полном восторге, зачарованно глядя на этот гимн красоте дикого мира и человека в этом мире.

Поднимающееся из-за гор солнце разгоняло утренние тучи и вдруг осветило отмель у водопада. Водная пыль засверкала арками радуг и белый туман, стлавшийся над рекой, истаял, раскрывая прозрачность отливающих сталью струй. Джордано остановился, церемонно поклонился в сторону поднимающегося солнца, бросил насмешливый взгляд змея-искусителя на глядящего на него Николая, в знак приветствия помахал рукой.

Николай подошел к воде и в нерешительности остановился. Не слишком глубокий, но бурный, широкий поток отделял его от отмели. Вода, казалось, кипела, перекатываясь через камни.

Пока Николай рассматривал реку, Джордано с ловкостью кошки взобрался по почти отвесной стене на карниз у кромки падающей воды и скрылся за ее завесой. Николай даже не успел удивиться этому исчезновению, как тот вернулся нагруженный седлом и свертком. Сбросив все вниз, он спрыгнул сам и уже через несколько минут, переплыв на правый берег, вытащил из воды сброшенные шмотки.

— Что смотришь? Бери седло, пошли наверх.

— Что это было?

— Где?

— Вы, там, на отмели…

— Считай, что это ритуал поклонения Солнцу! — Джордано смеялся. — Идем.

К альпийским лугам они поднимались еще три дня. Джордано почти сразу свернул с проезжей дороги в горы и вел Николая по местам заповедным. Он отыскивал лисьи и волчьи норы, считал щенков, пару раз показал Николаю медведицу с забавными, уже подросшими медвежатами, делал пометки в затасканном блокноте. По выбранной дороге, похоже, он проходил не раз, так как к вечеру они оказались на удобной стоянке вблизи ручья. В первый вечер Джордано всю хозяйственную работу перепоручил Николаю. Сам же, пристроив смоляной факел, вырвал пару страниц из блокнота и достал толстый журнал из свертка, который забрал в тайнике за водопадом. Уткнувшись в книгу, он, казалось, забыл об окружающем мире. Даже ужин проглотил, не глядя в миску. Наутро другого дня Николай, увидев, как Джордано аккуратно прячет в прорезиненный мешок журнал, не выдержал и спросил: