— Я ведь не спорю. Подобное уже было во времена французской революции. Там тоже змея пожирала свой хвост. Меня тревожит лишь то, что такие, в сущности, не глупые люди, как Колька, например, начинают задумываться лишь, когда колесо наезжает на них самих. Но и при этом остаются уверенными, что идеалы революции выше их собственной жизни.

Хан, жевавший по ходу дела ломтик мяса с капустой, остановился и с насмешкой уставился на Джордано.

— Ну и, что теперь я не так сказал?

Хан проглотил мясо:

— Ты действительно этого не понимаешь?

— Этого — нет.

— Прости, но себя ты не узнаешь?

Джордано мгновение молчал, мрачнея:

— Это разные вещи!

— В чем же разница?

— Католический догмат душил Европу. Все прогнило!

— И поэтому нужно было умирать за идею!

— Что я мог сделать? Они же были фанатиками!

— Они? А ты сам? Кем был ты? Что осталось от твоей философии? А католический догмат, как процветал, так и процветает.

— Как это, что осталось? Разве ничто не изменилось за эти годы?

— А если бы ты просто отрекся, то ты считаешь, что мир так и оставался бы средневековым болотом?

— Если бы все отрекались, то сейчас не средневековье, а палеолит бы процветал!

— Ну, и?

— Что ну?

— Что ж ты другим отказываешь в том, что позволяешь себе?

Черные глаза Джордано горели как два угля. Хан усмехнулся.

Бывший еретик вскочил и, хлопнув дверью, выскочил на двор. Хан некоторое время смотрел ему вслед, достал из плошки огурец, откусил, прожевал. Потом, вздохнув, направился следом за Джордано. Тот сидел на бревне спиной к порогу станции. Хан подошел, сел рядом. Джордано отодвинулся и отвернулся.

— Слушай, тебе может шпагу вынести!?

— Да пошел ты! — дальше последовала столь витиеватая тирада с упоминаниями матушки Хана и его ближайших родственников, что Хан в изумлении аж заслушался, а потом начал ржать.

Джордано обернулся к нему. Хан еще пару раз хрюкнул:

— А говорят, что я главный матерщинник! — он смотрел в ставшие почти спокойными глаза. — Прости меня.

Джордано отвел взгляд:

— Что прощать? Ты ведь правду сказал!

Он поднялся, засунув руки в карманы, прошел несколько шагов вниз по тропинке к реке. Остановился, постоял некоторое время, вглядываясь в черный мрак хребта. Вернулся назад и сел рядом с Ханом.

— Когда тебе будут говорить о чистой идее белого движения, не верь. Она вся сгорела. Остался лишь пепел, обломки человеческих жизней. Когда они говорят о неправедности Советской власти и преступности ее верхушки, им нечего противопоставить взамен. Скопище несчастных, все потерявших людей.

— И ты решил вернуться?

— И я вернулся!

— А где твоя Лена?

— Уехала с Константином в Париж.

— Ты ее отпустил?

— Хан! Она была мне дочерью. А я все же священником когда-то был. Да и нужны они друг другу. Она родила ему ребенка. В Туркестане. Он тогда был очень озлоблен на всех. Она уговорила его прекратить бессмысленную борьбу.

— Иногда ты ведешь себя как блаженный.

— Причем тут блаженный. Что можем мы дать смертным женщинам? — Джордано задумался. — Да и потом, куда я мог ее взять. Сюда? Сейчас ей почти сорок. Женщине нужна нормальная жизнь. С Константином во Франции она у нее, наконец, есть.

Некоторое время они молча сидели рядом.

— Нормальная жизнь… Это ты точно выразился. Пройдет время и, когда угли этого пожара совсем прогорят, потомки тех, кто уехал, соскоблят пепел, расправят белые крылья и опять будут говорить о чистоте помыслов, о святости монархии и неправедности большевизма.

— Ты думаешь, люди ничему не учатся?

— Это ведь ты помнишь, зачем взошел на костер. А потомки нынешних строителей коммунизма забудут, по какой причине их деды и прадеды шли брат на брата, а потом надрывали животы на стройках индустриализации.

— Интересную ты перспективку нарисовал.

— Да ладно, до этого еще далеко! Идем спать. — Хан поднялся.

— Идем. — Джордано тоже поднялся, — Сейчас только жратву и журналы уберу.

— Смотри, спирт не оприходуй. Мне не дал, а сам вылакаешь!

— Да пошел ты …

Весь следующий день Хан с тремя оставшимися на станции милиционерами провозился в районе указанной Джордано расщелины. Джордано не пошел с отрядом к лавине, предоставив Хану самому осуществлять поиски. Занимался обычными делами на станции. Ждал Николая.

Лавина расщелину не завалила, и при внимательном осмотре склона милиционеры почти без наводки обратили внимание на камнепад, который, наверное, и вызвал сход лавины. Осталось только проследить его траекторию, и был замечен труп человека, присыпанный камнями. Но добраться до трупа за весь день так и не удалось. Снег на склонах днем таял, за ночь превращался в лед. Для скалолазания по покрытым льдом камням не подходила ни амуниция отряда, ни, как оказалось, опыт людей его составляющих. С Ханом осталось трое молодых парней, которые выросли на побережье в теплом климате кавказских субтропиков. Хотя все они с детства излазили окрестности кто Сочи, кто Адлера, парни почти не представляли, как себя вести зимой на верхней границе альпийских лугов.

Вернулись в сумерках уставшие, промокшие и голодные. За ужином обсуждали, как спуститься в расщелину и осмотреть останки. Джордано вначале слушал предложения внешне совершенно безучастно. Потом, видя, что Хан начинает злиться, получив с десяток наивных предложений, решил вмешаться.

Принес бумагу, нарисовал схему крепления страховочных веревок. Объяснил, как забивать колья, чтобы спускающийся человек не сорвался вниз. Про себя подумал, что если бы они с Николаем в день убийства возились со страховкой, то не только ничего не успели, но и под лавиной бы размазало не Ляха, а их самих.

Хан, выслушав Джордано, оживился, но все еще мрачно заметил, что нужны колья и веревки.

— Это как раз не проблема. В дизельном сарае найдете все необходимое, чтобы сделать приспособления.

После ужина Джордано отвел парней в мастерскую, дал инструменты. Сам вернулся передать метеоданные на базу. Потом, сходив выключить дизель, спустился к реке. Через некоторое время подошел Хан.

— Нервничаешь?

— Горы — всегда горы. Ошибок они не любят.

Хан прислушался, спросил:

— Мне уйти?

— Бесполезно. Твой фон с любой точки станции слышно.

Хан кивнул: зов молодого бессмертного не мог быть слишком ярким. Любые помехи его размазывали.

Помолчали.

— Ну, что твои Кулибины? Справились?

— Нет еще. Угробят они завтра друг друга.

— Давай спущусь я.

— Тебе не положено. Мне самому надо туда лезть.

— Насколько я понял, твой персонаж в горах впервые.

— Впервые. Но он начальник, а приказ, как известно, — закон.

Они еще помолчали.

— Слушай! Откуда ты узнал про Ляха?

— Их группу мы внизу почти нагнали, но они мост через ущелье взорвали. Пришлось в обход идти. Тогда мне показалось, что в группе есть кто-то из наших. А на Ляхова наблюдателя у меня наводка была. Он был связан с англичанами. Так что, когда на трупы наткнулись, вопросов уже не было.

— Ты решил, что Лях идет ко мне?

— Была такая мысль. Тем более, что ты шатаешься за море.

— Но ты же был искренне рад встрече!

— А я играл! — Хан усмехнулся, — Но если честно, то политические пристрастия любого из нас еще не повод хвататься за клинок. Я тебе уже говорил, что был бы удовлетворен просто твоим отъездом из страны.