Ты прав, мой Дей, дело не в глазах, а в ши.

Это явно историческая часть королевской галереи, но Бранн нервничает и не хочет вести тебя мимо всей своей родни. Возможно, потому что под ногами снова змеятся позабытые было линии рисунка, похоже, заканчивающиеся не возле дворца, а прямо в нем. А может быть, Бранна заставляет свернуть давний пойманный голос Линнэт, зачарованный в самом удобном переходе. Я бы не удивился, потому что от стен отражается горькое: «Где брат? Я не слышу брата! Отведите меня к нему!» Норвель спокойно залетает туда, позабыв обернуться.

Бранн заворачивает в более темный и узкий коридор, ведущий явно в обход, откуда раздается глухо:

— Мы выйдем сразу к современным портретам, там меня найти проще.

По этим неблагим стенам опять тянутся картины, состоящие сплошь из голубого или белого цветов, но ты уверен, что стоит спрашивать об этом Бранна? Любопытство кошку сгу… Ты, конечно, не кошка, я согласен, мой Дей.

— Бранн, а что изображено на этих картинах? — недоумение в твоем голосе очень здорово отвлекает Ворону от её невеселых дум, твой выбор снова был верен, мой волк. — Тут же нет ничего, кроме одного цвета!

— Ты и прав, и не прав, Дей, картины одного цвета потому, что изображают один предмет, но всякий раз по-разному, — Бранн загадочно блестит глазами, не торопясь давать разгадку. — Предмет изменчивый и порывистый, почти невидимый и вездесущий, отраженный в цветах нашего Дома…

— Воздух! Вы рисуете воздух?! — да, мой Дей, неблагие еще найдут, чем нас удивить.

— Ну, не все, — Бранн ощутимо смущается от твоего искреннего удивления, думаю, ему тоже не слишком понятны эти картины. — Хотя считается, что каждый принадлежащий этому Дому ши обязан увидеть и запечатлеть свой особенный порыв ветра. Говорят, большую часть этих картин написал наш двоюродный дед, брат Лорканна, но он сгинул довольно быстро, так и не успев никому ничего объяснить. Заставшие его рассказывают, что он не успел написать свой главный шедевр, и со значением косятся на выкрашенную в белый западную стену дворца.

Ох, не фыркай, мой Дей, неблагие шедевры нам, похоже, не понять. Впрочем, судя по озорным изумрудным феям, некоторым неблагим — тоже.

Коридор необыкновенно мрачен, и даже то, что он выкрашен в белый и голубой, не делает его более светлым. Затаившиеся по углам серые тени кажутся коренными обитателями этого места, а мелькнувшая на границе зрения маленькая черная заставляет тревожно оглядываться и ждать подвоха даже тут, посреди дома, пусть Бранн и выглядит спокойным. Ворона отпускает наконец какие-то тяжкие думы и возвращается в реальность. Это видно по оживившейся фигуре, он разве что крыльями не хлопает и не встряхивается.

Вопрос так и вертится у тебя на языке, я чувствую, мой волк, и как бы ты ни прикусывал его, любопытство побеждает:

— Бранн, а что произошло в этом коридоре? Тут почти нет света, а какой есть — не спасает!

Ворона глядит на тебя так же любопытно, как ты на него:

— Ты чувствуешь это, Дей? Интересно, — Бранн поводит плечом, но продолжает шагать, тоже стремясь пройти как можно быстрее. — Дело в том, что мы огибаем портретную галерею коридором, идущим вдоль внешней стены, здесь нет окон и сам белый кажется мрачным, потому что именно по этой стене завивается отдыхающий змей.

Ох, мой волк, я тоже не ожидал такого объяснения!

— Когда-то давно стена была им же и разбита, — Бранн поводит рукой в сторону ближайшей неровности, завешенной картиной, подходит и сдвигает раму. — И теперь днем Семиглавый обречен закрывать своим телом сделанные бреши, — за рамой топорщится вздыбленная чешуя.

Рука моего волка сама тянется потрогать, и Бранн не препятствует, хотя подбирается в готовности то ли подхватить, то ли ударить. Каменная чешуя крупная, за нее удобно хвататься твоим длинным пальцам, мой волк, но острый край следует обходить даже тебе — торчащая вверх иглообразная вершина чешуи способна пробить насквозь и твою ладонь!

Когда мой волк удовлетворяет любопытство, Ворона опускает раму на место очень медленно. Договаривает:

— Ночью тут, конечно, очень холодно, да и вид у дворца заметно меняется, но оценить его некому, по ночам некому любоваться видами.

Мрачные сероватые стены все же заканчиваются, и мы попадаем в широкую анфиладу, состоящую из множества ниш, каждая из которых полнится портретами. Бранн уверенно выходит по узорчатому, украшенному деревянными вставками в виде удавов полу, следуя за змеиным узором.

Да, мой Дей, мне тоже кажется — изнутри дворец куда больше, чем выглядел снаружи. Неблагой воздух, неблагая земля. Нет, мне вовсе не страшно! Просто… неуютно.

Мы минуем одно за другим несколько ответвлений галереи, из рам на нас смотрят в основном Джоки, хотя на три их портрета приходится и одно изображение Линнэт. Причем совершенно невозможно определить давность этих портретов, Джоки выглядят одинаково везде, а Линнэт не взрослеет уже четыреста лет. Меняется разве что мода, но я тоже не знаток неблагих костюмов, мой волк. И ни одного изображения третьего принца, да, мой Дей, даже если учесть его столь продолжительное отсутствие во дворце.

— А где твои портреты?

Ворона оглядывается, поворачиваясь к тебе лицом, он серьезен, что-то прикидывает, уже открывает рот для ответа, но спохватывается и обрывает сам себя:

— Он ту… Один здесь, чуть дальше, там по пути ещё Джоки в перьях, — Бранн улыбается. — Это надо видеть! А второй остался в покоях у сестры, она как-то услышала, что мои портреты попросту пересвечиваются, и забрала старый.

— Забрала себе? Она же не видит?

Да, мой Дей. Линнэт мне тоже нравится все больше и больше!

— Вот именно, — отвечает невероятно довольный Бранн.

Не вполне понятно, что делает его таким довольным, невозможность сестре увидеть его предполагаемое уродство или сам факт ее заботы, но он, определенно, рад.

Джоки в лазурном сменяются Джоками в аквамариновом, белом, небесном, сине-зеленом, костюм Линнэт повторяет одну гамму из трех, но фон её портретов, в отличие от полотен с братьями, не меняется — одна комната, одно кресло, одна немного напряженная поза.

Да, как птица в клетке, мой волк, думаю, Бранн был прав — клетка давит на сестру ощутимо, пусть и вовсе принцессе не видна.

Зато портреты Джоков разнообразием могут поспорить с архитектурой неблагой столицы: близнецы то стоят на вершине горы, знакомый вид, да, мой волк; то попирают ногами высочайшее дерево волшебного леса, то сидят на прибрежной гальке Хрустального моря, выряженные, будто павлины.

Теперь понятно, отчего Бранн упоминал перья, забыть такое невозможно.

— Перья им очень идут, — роняет волк по возможности равнодушно, придушив в себе порыв рассмеяться.

Да, мой Дей, похожи на страусиные.

На совершенных лицах Джоков, торчащих из перьев, как из гнезда, можно прочитать недовольство, легкое, словно дуновение ветра. Перья, кроме лиц, огибают их фигуры, очерчивают словно бы скелет, но особенное скопление перьев у них… Хм-хм-хм! На месте хвоста! Что значит «протри глаза, Луг, это не хвост, это…» Мой волк! Что за выражения! Ну не давись смехом! Хоть покашляй!

Бранн рядом прикрывает рот обеими руками, чтобы даже уголки длинных, разъехавшихся в улыбке губ были не видны. Его плечи, однако, подрагивают, твои — тоже, и вы оба смеетесь ещё больше от негласного запрета на веселье.

Однако веселье весельем, а я еще никогда не встречал художника, умеющего настолько точно поймать момент — на заднем плане волны Хрустального моря будто дышат, перехваченные в движении. Самые малые детали не могут спрятаться от их придворного живописца! Любопытно на него посмотреть.

Норвель показывается впереди, взмыленный и злой, очевидно, ваша пропажа заставила его побегать. Ну, то есть полетать, конечно.

Церемониймейстер спешит к вам навстречу и выглядит особенно свирепым. Но стоит тебе выйти вперед и загородить едва оторвавшегося от созерцания Бранна, как резвый ши сразу сбавляет скорость. И хотя собирался вас отчитывать, вспоминает новообретенную шепелявость, прячет за спину ручки, которые подрагивают от бешенства и словно ищут бранновы ушки. Отрывисто кивает, побуждая ускориться.