Волны зовут и манят на берег — их берег! — нет, наш, наш! Там цветы и трава, там вечное лето, там Лили, живая и здоровая! Лили, моя девочка! И… о, старые боги, я знал, есть на свете истинно благословенный край! Там её мать! И твой отец! Они сердечно улыбаются нам, хотя не размыкают губ, ласково приглашают, но не зовут, верно, боятся оторвать от чего-то важного! Что может быть важнее семьи, мой Дей? Я тоже думаю, что ничего! Неблагому не понять нас!

Бранн продолжает говорить, и пелена возникает перед нами от его слов. Трясти головой не помогает, хотя рассмотреть берег можно, особенно если сильно захотеть.

Нет ничего прекраснее, чем это место, я согласен с тобой, мой Дей! Я никогда не видел настолько зеленой травы и ярких цветов! Кто бы мог подумать, что на той черной земле… Ох, трава подергивается рябью, что-то затмевает её или пытается прорваться изнутри, не разобрать! Это все ворона! Только очень жестокие ши могут не пускать нас туда. Неблагие! Надо, чтобы он отошел, пусть он отойдет, он слишком близко, он мешает, все вокруг мешает и держит, нам надо освободиться, у меня очень острые зубы, мой Дей, веревкам не устоять! Даже заговоренным веревкам!

Бранн что-то бормочет и бормочет своим некрасивым голосом, не давая видеть дорогих нам людей. Да отстань! Он исчезает на миг, но потом снова падает перед нами откуда-то сверху, мешает, мешает, мешает, все бы ему лезть!

Ай, как же больно!..

Мой Дей, какого фомора мы внизу, у неблагого куртка на спине продрана когтями, а обрывки веревок болтаются на той смотровой площадке?

Ой, мой Дей, какие мы необузданные.

— Вы очень странные, благие!

Бранн выдыхает это с облегчением, когда ты, мой Дей, приходишь в себя и смотришь на него осмысленными глазами.

— Как можно позабыть про разум, надеясь только на тело?..

Неблагой вздрагивает, как будто его тоже ткнули раскаленным железом, отнимает от твоего плеча все еще красный меч, легко бросает его на хрустальную палубу.

— Когда разум отсутствует, полагаться приходится на то, что еще присутствует!

Мой Дей, не оскорбляйся, он вовсе не хотел обидеть тебя — в глазах неблагого обеспокоенные феи.

— Главное, ты остался. И — ты помнишь! — разрешил сам.

Бранну физически больно за Дея, но, видимо, куда больнее, что он вынужден сам причинить страдания другому.

Волны скрипят недовольно, звенят отчаянно, но их манящий шепот смолкает.

Море уже не поет — оно кричит, словно кошка с прижатым хвостом. Нет в его сердце никаких ши, там создания с женскими телами и рыбьими хвостами! И лица их вовсе не доброжелательны. Они искажены злобой и голодом. И ползают они по темному дну, словно тюлени, машут руками призывно. Щелкают челюстями, больше не стесняясь своих мерзких улыбок! А зубы во рту не хуже чем у Трясины. Мелкие опасные твари, как сказал бы Бранн, ныряют в черную жижу.

Берег гудит оскорбленно. Никогда раньше не думал, что можно гудеть настолько злобно и оскорбленно, мой Дей. Кажется, тебя хотели съесть и тут. Черная, похожая на землю, хотя не являющаяся ей, масса смыкает лепестки, словно огромная злобная кувшинка, и медленно опускается вниз, под воду. Воронка на месте «кувшинки» быстро разглаживается, и вот уже солнце вновь играет желтыми бликами на поверхности. Волны звенят в последний раз, все стихает.

Бранн все еще удерживает тебя поперек груди, сначала волчьей, потом — обратно человечьей. Мы каким-то образом очутились на палубе, расставшись с крепкой хваткой веревок.

Я виноват, мой Дей.

— Там было так красиво, — шепчет Дей. — Мне казалось, нам нужно именно туда. Мне казалось, там все сокровища мира! Мне даже показалось, что там мои родители… и моя жена.

— Чернота Берега проникает в уши и глаза, благие бросаются в волны, — Бранн говорит глухо, тихо, немного в сторону от нас, как будто заклинание, — и погибают. Берег смерти не миновать. Он поднимается из глубин сам.

Это звучит одновременно обреченно и оправдательно, мой Дей, я тоже не люблю сладкоречивые реверансы. Мы виноваты, мы оба, не нужно вовсе никакое утешение!

— Отпусти! — из последних сил огрызается Дей.

— Нет! — Бранн возражает горячо, слишком серьезно, но меняет тон, чувствуя, похоже, твое настроение. — Ты такой пушистый! То есть теплый!

О, мой Дей, не удивляйся так, чего еще ожидать от неблагого, он просто хочет погреться.

— Шучу!

— Боюсь, слово «шутка» никогда не станет для меня прежним!

Мой волк способен оценить порыв неблагого и больше не сердится. Впрочем, на ногах тоже больше удержаться не способен.

Бранн осторожно опускает его на палубу, придерживая за плечи, усаживает около многострадальной мачты. Еще более осторожно кладет руку на плечо окончательно измученного волка, произносит одно непонятное слово — и под его рукой обгорелые лохмотья платья. И розовая кожа вместо ожога.

— А чего же раньше, — выдыхает мой Дей, едва приподнимая в удивлении брови, — ребра не вылечил?

— Я нанес тебе эту рану — в моем праве излечить ее, благой.

Бранн опять очень серьезен, серьезен и собран, кажется, в этом занятии он чувствует себя как рыба в вод… Ладно, неудачное сравнение, мой Дей, зачем сразу закатывать глаза!

— А ребра тебе повредила Трясина. К сожалению, она умерла, и я не мог попросить ее залечить твои трещины. Нет! — торопливо поднимает свободную руку Бранн. — Ничего больше не спрашивай о Темном Береге.

— Только одно, — смурнеет Дей. — Ты назвал его Берегом смерти…

Ворона торопится ответить на не прозвучавший вопрос.

— У него много названий — Темный Берег, Глаз моря, Земля Волн, Берег смерти.

Как будто моего Дея может волновать эта неблагая география, право слово! Лучше бы дослушал вопрос, торопыга!

— Это ведь не значит…

Дей, нет!

Но мой волк заканчивает упрямо — он всегда предпочитает знать пусть горькую, но правду.

— …что все, кого я видел там, умерли?

Бранн садится рядом, склоняет голову набок. Он взъерошен больше обычного и феи его печальны. Видно, как и я, уловил непривычную для моего волка слабость. Мне тоже страшно. Кажется, Дом, который мы оставили за спиной, не более реален, чем этот мираж.

— Мне нечем тебя порадовать, ибо мне неведомо, кто жив, а кто нет. Черный Берег показывает то, что особенно дорого, — подхваченным мечом отталкивает остро сверкающие кристаллы, ползущие к Дею, подальше. Снова внимательно смотрит на него: — Не думал я, что ты так быстро потеряешь надежду!

— Я ничего не собираюсь терять! — яростно хрипит волк, а глаза его привычно загораются желтым.

— Вот и хорошо, Дей!

Имя моего волка в устах неблагого наполнено силой. Ворона прикрывает глаза и упирается затылком в мачту, выглядя ужасно уставшим. Но его ушки чутко ловят окружающие звуки, он продолжает следить за осколками и за тобой.

— Вот и хорошо…

Потихоньку смеркается. Волны звенят уже привычно, без прежней злобы.

— Утром мы прибудем в Золотой Город, — негромко говорит Бранн, открывая глаза, опять яркие, с изумрудными феями.

Не вздрагивай, мой Дей. Это просто совпадение. Ах, это же я вздрогнул, прости-прости! Золотая Башня разрушена очень давно. Она была дивно красива, но дело не в этом, хотя, может, и в этом тоже. Она была высока и чиста — там пропадали низменные страсти, коим так подвержены ши. Она тянулась в небо, и тянула за собой…

Этот Черный Берег тоже вытянул из меня то, что было очень дорого когда-то. Вытянул, встряхнул, вывернул, и, скомкав, засунул обратно. Теперь все болит. Болит твое тело. И моя душа. Или наоборот. Он всколыхнул то, что дорого нам обоим.

Мне хоть немного нужно побыть одному. Я умолкаю, мой Дей. Я расскажу как-нибудь про Золотую Башню и мою королеву. Потом. Прости. Слишком больно. Слишком свежо…

Благой и неблагой не спят. Опираются спинами на мачту и смотрят на слабо светящуюся воду. Хрустальное голубое марево отражает блики теперь не поверхностью, а глубиной, мы плывем в лазурном свете, лодка просвечивает тоже, тени падают на лица сидящих ши самым странным образом, вспархивают и снова опускаются от каждого движения.