В хлестком голосе отчетливо прорывается бульканье топи, в него легко погрузиться, а выбраться будет сложно, как из ее трясины. Слух спасает бьющийся в панике разум, и голос Трясины опять складывается в обычный, лишь с неприятным призвуком и присвистом.

— Ты кормил меня отбросами! Ты заставил меня уснуть! Эти твои разбойники!

Она всплескивает руками, как настоящая девушка в жестоком разочаровании от проступков любимого, трясет головой с редкими длинными волосами.

Бранн бледнеет, но продолжает смотреть на Трясину как на обычный пень, а потом уводит взгляд чуть в сторону, словно не увидев ничего интересного. Её это злит. То есть, злит ещё больше.

— Ты уводил от меня самых лакомых! — рот оскаливается до середины щеки, потом со щелчком закрывается, и она продолжает подвывать: — Ты похитил у меня моего волка! Ты ш-ш-швырял мне отбросы!

Э нет! Волк тут только один! И он — мой! Мой и моей госпожи!

— Ну так полуш-ш-ши их обратно!

По легкому движению руки, роняющей комочек слизи, топь набухает бесчисленными волдырями.

Берегись, мой Дей!

И Бранну тоже лучше бы поберечься! Из глубин поднимаются давно уже умершие, опухшие, уродливые утопленники, и при жизни не блиставшие разумом или красотой, но сейчас вовсе их лишившиеся. Белые глаза без зрачков и радужки рыщут в поисках жертвы, из-под ржавых шлемов раздается хриплый вой и стон, мертвые руки ловко тянут клинки из ножен, а позади смеется, задирая голову к небу и раскрывая жадную ненасытную пасть, сама Трясина. Подгоняя, приободряя, вдыхая силы и жажду убийства.

— Ты отдавал ей разбойников? — мой Дей спрашивает это шепотом и настолько спокойно, что я поражаюсь.

— Её надо было кем-то кормить! — шипит неблагой. — Чтобы гулять не ходила и совсем с ума не сошла!

— По-твоему, похоже, что не сошла?

Бранн косится на серьезного Дея. Недоверчиво, несмело приподнимает уголки длинных губ. О, старые боги! Ну наконец шутка понятна обоим!

— Если бы я скормил ей всех тех бабок, которые пошли за клюквой да заблудились, боюсь, она бы старческое слабоумие заработала!

— Никогда не калечил старушек, — Дей разминает плечи, ожидая, пока враги двинутся вперед, — и впредь не собираюсь.

Неблагой подбрасывает деревяшек, дует в сторону костра, и тот разгорается мгновенно, как от сильного ветра. Чую, огонь нам еще понадобится!

— Еще была невеста. Еле отговорил ее топиться. Приходит раз в год, грустит и уходит. Вот сейчас бы вылезла в красном подвенечном платье!

Дей фыркает, перехватывает двуручник поудобнее.

— Хватит нам одной красавицы, которая тебя жаждет!

Трясина подозрительно смотрит на приободрившихся ши, ей вовсе не нравится, что их настроение изменилось. Она поднимает руку, и остальные разбойники, послужившие ей ранее едой, а теперь — войском, резво бросаются в бой.

Единственный крепкий островок посреди топи вмиг оказывается очень тесным. Спина Бранна вновь прижимается к спине моего волка, воздух свистит под их мечами, но рубить утопленникам руки или ноги бесполезно: они и так мертвы, они не ощущают боли и лезут вперед все резвее, забрызгивают жижей из обрубков.

Особенно тяжко приходится Бранну, зловонное дыхание трясины давно стало его привычным воздухом и тянет силы быстрее, словно зная, куда бить старую жертву. Жертвой Бранн быть не хочет. Он торопливо стирает вонючую кровь с лица, замах — кривой меч сносит очередную голову, горящая палка прижигает шею, следующее умертвие падает, а потом еще одно…

Трясина заинтересованно подается вперед.

— Головы! Руби головы! — бросает волку.

Мой Дей кивает, полагая, что стоит пока сберечь дыхание. Разбойники прибывают.

— И вот что тебе стоило сначала лишать их оружия?

Мой волк пыхтит, ему изрядно надоело мельтешение коротких клинков перед лицом, он бы с удовольствием провел круговой удар, снося головы хоть ближайшим, но голову Бранна немного жаль.

— Когда я скажу, пригнись!

Мой волк, Бранн кивнул. Умертвия бросаются вперед.

— Пр-р-ригнись!

Бранн бросается на землю куда быстрее, чем можно просто упасть.

Полтора оборота, свист меча, рассекающего ходячие трупы, и первая линия опрокинута. Неблагой прижигает головы, а благой отшвыривает сапогами туловища разбойничков обратно в черную воду.

Передышка. Мне тоже неплохо бы отдышаться.

Трясина продолжает любоваться на сражение и пропадать не собирается. Я полагаю, что это далеко не конец. Может, ей нравятся сильные противники?

— И сколько было уморено душегубов на твоей памяти? — мой Дей тоже думает быстро. Он отдыхает, опираясь на меч.

Бранн вздыхает не менее прерывисто. Он опускается на корточки, вцепляется руками в колени.

— Слишком много. Ещё раз пять по столько же и ещё столько же. Я долго был хранителем. Она почти уснула.

Пауза закончена. Чавканье трясины, всплеск — и вторая волна утопленников отчаянно рвется к нам. Тянут костлявые руки, хватают за сапоги, их не смущают удары, их цель — утянуть в родную топь.

Ши перестали замахиваться широко, их удары резки, коротки и точны. Один поддерживает другого. Дей и Бранн берегут силы. Они будто о чём-то безмолвно договорились. Неблагой, зажав в руке длинную палку, терпеливо и дотошно прижигает головы, отрубленные обоими. Двуручник благого еще трижды очерчивает полный круг.

Кривой меч и горящая палка Бранна рассыпают удары щедро и с толком, разбойники отшатываются, попадая под замах Дея, а кто проскальзывает, натыкается на короткий меч неблагого.

Когда очередная волна утопленников упокаивается, Дей зашвыривает горящие головни в воду.

Трясина вскрикивает недоуменно, а Бранн за рукав тащит Дея к ней. Навстречу бледной болотной душе, поселившейся в теле давно умершей ши.

Ох, вот связался же я с этими двумя! Им, видимо, мало того, что сейчас нас хочет сожрать сама Трясина!

Там, куда ступает Бранн, топь схватывается, недаром Трясина назвала его хранителем — у неблагого тоже есть власть. Другое дело, что я не понимаю, как он собирается справиться с обезумевшей тварью. Да еще и Дея моего тащит! Дей, однако, не сопротивляется, что и вовсе необыкновенно, следит только, чтобы сапог попадал на твердую землю. Несколько раз, оказавшись чуть дальше, чем на расстояние шага от неблагого, оступается, но быстро вытягивает ногу из черной, вмиг размягчившейся няши.

Трясина начинает улыбаться. Во все свои клыки. Улыбка у нее выходит теперь в полголовы.

Не ходи туда, мой Дей! Не смей! Нет! Нет! Мы должны вернуться! Она же сожрет тебя, мой волк!..

— Ах, вы идёте ко мне сами, как это мило!

Рука вытягивается в нашу сторону, манящим жестом сгибает пальцы, будто рассчитывая соблазнить. Рука красива, но по ней ползают Детки Трясины, а это портит впечатление.

— Я надеялась, что мы ещё развлечемся! У меня ещё много разбойников! — подвывает красавица.

Пауза, и опять этот томный трепет ресниц!

— Благодаря моему Хранителю!

Бранн в ответ на это отбрасывает все ещё горящую палку, которая без плеска скрывается в болотной воде. Лишь поднимается легкий дымок.

И как прикажете это понимать? Он идет сдаваться?

Левая рука неблагого тянется теперь к поясу, правой он отмахивает Дею, мой волк делает рывок вперед, но на его сапоге повисает сразу несколько всплывших трупов, тянут его вниз. Дей на земле, ловко переворачивается, рубит руки разбойников, торопясь за Бранном уже ползком, не давая никому приблизиться к его незащищенной спине.

Трясина успевает расхохотаться неблагому в лицо, раскрывая пасть, с игольчатых зубов летит жижа, внутри неё, сразу за ребрами, там, где у порядочных ши сердце, клубится и извивается тьма, из которой, как мне теперь видно, падают вниз комки Деток. Бранн срывает с пояса флягу, выдергивает пробку и широким замахом выплескивает зелье в лицо Трясине.

Воздух наполняется зловонием, от которого можно сойти с ума, призрачная ши тонет в черной воде, утопленники сползают, бессильно разжимая почти дотянувшиеся до ши руки, поднимается ветер, уши опять закладывает от визга. Бранн прикрывает их руками, сгибаясь, длинные губы мучительно поджимаются, мой Дей поднимается, преодолевая порывы ветра, обхватывает неблагого за плечи. Упадет Бранн — пропадет твердь под ногами, но я думаю, мой Дей хочет помочь ему и так.