Большинство жителей Поддинской империи имеет об императорском гареме весьма превратное представление. В их воображении гарем есть обитель сластолюбия, лени и опиумокурения. Но это так же похоже на правду, как и представление гражданских лиц о войне, как о бесконечной лихой атаке непобедимой поддинской конницы, летящей навстречу врагу с криком «Ай-да-а!», от которого в жилах варваров стынет кровь.

На самом же деле жизнь в гареме не слишком-то и отличается от жизни людей в любом другом месте. Далеко не все насельницы императорского гарема становятся наложницами императора. Многие из них стареют, так ни разу и не побывав в Северном павильоне, а, постарев, становятся банщицами, портнихами, поварихами, прачками, гладильщицами, белошвейками, вышивальщицами и проч. – то есть всей той бессчётной обслугой, которая толчётся в гареме с утра до вечера.

Когда Ву Ли привезли в гарем, все насельницы гарема сразу же решили, что «эта деревенская худышка», говорившая на своём квакающем южно-поддинском наречии так, что её почти никто и не понимал, конечно же, никогда не станет наложницей императора.

Да и разве можно было сравнить её с нынешней императорской фавориткой Дунь, дочерью главного императорского вертоградаря У, известной поэтессой и утончённой красавицей, чьи роскошные волосы доставали до самого пола. Поговаривали даже, что её волосы любил распускать и расчёсывать сам император Ы в то время, когда Дунь читала ему свои стихи.

Ву Ли по своей деревенской привычке подчиняться каждому, кто приказывает, сама того не зная, с первого же дня своей жизни в гареме, попала в свиту к Дунь. Теперь она целыми днями занималась тем, что мыла полы в покоях Дунь, носила ей в тазу горячую воду для умывания, прислуживала ей за столом.

И так бы Ву Ли и осталась безропотной служанкой императорской фаворитки, если бы однажды Дунь не поручила ей расчесать свои знаменитые волосы.

Как потом рассказывала сама Ву Ли, всё вышло так: когда она закончила расчёсывать волосы Дунь, сама Дунь сказала ей: «А теперь, деревенщина, срежь мои волосы», и, подчиняясь приказу, Ву Ли взяла ножницы и отрезала волосы Дунь у самой шеи. Дунь же говорила, что она сразу поняла, что «эта новенькая – змея подколодная», что она не говорила ей «обрежь мои волосы», а сказала только «свяжи мои волосы».

То ли Дунь действительно оговорилась (как известно, с поэтессами это случается чаще, чем с обычными людьми), сказав «срежь» вместо «свяжи», то ли Ву Ли нарочно решила отомстить капризной Дунь, которая целый днями только то и делала, что измывалась над ней, но после того как Дунь осталась без волос, в гареме случилась самая настоящая драка. И хотя Ву Ли была четырьмя годами младше Дунь, в обиду она себя не дала: на щеках обеих красавиц в конце драки насельницы гарема не без удовольствия насчитали равное количество царапин и синяков.

Об этой драке вскоре узнал весь дворец, так что главный смотритель гарема Су был вынужден сообщить о случившемся самому императору Ы.

Весь гарем с любопытством ожидал высочайшего решения императора Ы: все были почему-то уверены в том, что теперь Ву Ли непременно казнят и казнят самым жестоким образом – отрубят ей голову. Но император Ы только рассмеялся, узнав о случившемся, он долго выспрашивал у Су подробности драки, расспрашивал об «этой новенькой», и велел Су пригласить этим же вечером в Северный павильон «эту пикантную дикую пейзанку».

Всего за четыре года, с тех пор как в гареме появилась Ву Ли, жизнь гарема сильно переменилась. Теперь в нём не было воюющих между собой кланов, объединявшихся возле фавориток и фавориточек императора. За четыре года девочка из горной деревушки сумела подчинить себе весь гарем. Стоило ей только нахмурить свои чёрные брови, как в гареме затихали все перебранки, так что главному смотрителю Су совсем стало нечего делать; даже сам император Ы теперь приглашал к себе наложниц только с согласия Ву Ли. Дело дошло даже до того, что император Ы всю весну приглашал в Северный павильон одну только Ву Ли, чем вызвал даже ропот среди остальных насельниц гарема.

Вновь прибывшим в гарем девушкам (предварительно предупредив, что если об этом узнает Ву Ли, то сплетницам не поздоровится), шёпотом рассказывали, что в первый раз к императору Ы в Северный павильон будущая всесильная императорская фаворитка Ву Ли явилась с расцарапанными щеками и синяком под левым глазом. И совсем уже тихо, так тихо, что можно было только по движению губ разобрать слова, уточняли, что царапины и синяк на лице Ву Ли были делом рук Дунь. Дунь же теперь была всего лишь одной из многих наложниц, и ей самой теперь приходилось прислуживать Ву Ли, если той этого хотелось. И если император Ы правил всей Поддиной, то, как поговаривали при дворе, над императорским гаремом безраздельно властвовала Ву Ли. Многие высокопоставленные вельможи даже заискивали перед ней, зная, что она была одним из тех немногих людей в империи, к мнению которых император Ы прислушивался.

Однажды, когда в императорском вертограде стояла блаженная послеобеденная тишина и на землю при каждом дуновении ветерка падали белые нежные лепестки, император Ы отдыхал в Северном павильоне от государственных дел, любовался цветущими сливами, сочинял стихи, а императорская фаворитка Ву Ли записывала их.

Перед Северным павильоном молодой вертоградарь поливал из лейки белые императорские хризантемы, да так искусно и ловко, что даже сам император залюбовался им и тут же стал диктовать Ву Ли своё новое стихотворение о молодом вертоградаре, его старой лейке и белой хризантеме. Вдруг император Ы услышал хруст шёлка и оглянулся: Ву Ли медленно, словно её внезапно одолел сон, упала в ворох бумажных свитков; из её носа на свежие, ещё влажные стихи императора, выбежали две струйки крови…

Император Ы взял кисточку, обмакнул её в кровь Ву Ли и написал на белоснежной рисовой бумаге четверостишие, известное ныне всем школьникам Поддинской империи:

Опустела лейка в руках молодого садовника —

Всю воду до последней капли, выпили белые хризантемы.

В тушнице закончилась чёрная тушь.

Возьму кисточку, буду писать красной тушью…

Только после того, как император Ы дописал своё стихотворение, он вызвал в Северный павильон главного императорского врача Ги.

В далёкой горной деревушке, откуда была родом Ву Ли, несмотря на бедность, детей каждый год рождалось так много, что её жители уже и не вспоминали о тех девушках, которых четыре года назад увёз военный отряд под командованием железнозубого и железнорукого офицера Ци.

Только один Ю всё никак не мог забыть свою сводную сестру, не мог забыть как они вдвоём, стоя под снегом, клялись друг другу в вечной любви, как смотрели на стаю диких гусей, на огромную луну, висевшую в небе над вершинами гор. Как они мечтали превратиться в диких гусей, взмахнуть крыльями и улететь на луну, где, как известно, всем детям Поддиной, растёт такой большой рис, что всего одним колоском этого лунного риса можно накормить целую деревню…

Когда ты сам стоишь на краю могилы и тебе уже нечего взять у жизни, трудно понять, отчего молодые люди у нас в Поддиной так безропотно покорны своей судьбе. Вот так и Ю, глядишь, и позабыл бы о своей Ву Ли, о своей клятве и стал жить как все – женился, завел детей, разводил бы свои любимые хризантемы и продавал бы их на базаре в ближайшем городке, исправно платил бы императорский налог, – если бы судьба не заставила Ю, как говорят у нас в Поддиной, «узнать вкус раскалённых углей».

Отец Ю, после смерти своей второй жены, матери Ю (мать Ву Ли умерла вскоре после того, как её дочь увёз военный отряд), женился в третий раз. Молодая мачеха отчего-то невзлюбила Ю и, чтобы поскорее избавиться от него, решила его женить. Ночью, накануне своей свадьбы, Ю сбежал из родной деревни в столицу и нанялся там продавцом в цветочную лавку.

Однажды в лавку, где работал Ю, вошёл покупатель – длиннобородый старик с бамбуковой палкой в руках: он искал семена редчайшего сорта белых хризантем «Лошадиная голова». Когда Ю высыпал на прилавок перед покупателем семена, старик обвинил Ю в том, что он хочет обмануть его и продать ему семена хризантем совсем другого сорта, известного у нас в Поддиной под названием «Порыв южного ветра». В ответ Ю вежливо, как и подобает продавцу и юноше, уважающему старость, поклонился покупателю и сказал: