Тогда он внимательно уставился на улицу, заняв предварительно выгодное для себя положение: плетеная перегородка надежно скрывала его от посторонних взглядов с площади, между тем площадь была прекрасно видна за счет отверстий в плетении.

По площади шествовали открытые носилки, которые несли шестеро огромных, меднокожих рабов в одних повязках. Впереди и позади носилок семенили также рабы и рабыни. Рабы несли опахала из драгоценных перьев, а рабыни, тоже в повязках, но более длинных, с крашеными кармином сосками посыпали дорогу разноцветными благоуханными лепестками.

Но Яклин недолго разглядывал всю эту толпу людей – от силы секунды две-три, потому что его вниманием сразу и безраздельно завладела та, что возлежала на самих носилках.

Вся поза женщины как бы говорила сама за себя, рассказывала о своей хозяйке – о ее скрытой, но неуемной звериной грации и о лени, как будто женщине было лень принимать все эти почести, но так уж вышло. Смуглая нога была согнута в колене, и Яклин увидел, что совершенная щиколотка этой сошедшей с небес богини была украшена золотыми браслетами, увитыми живыми цветами.

Гибкий, изящный стан, покатые плечи, горделивый поворот головы на точеной шее. Тяжелые потоки высветленных на солнце волос, струящихся сквозь переплетения золотой диадемы, как будто оттягивали голову женщины назад, лицо ее было немного повернуто вверх, к сиреневому небу Зиккурата.

Взглянув на ее лицо, Яклин уже не мог оторвать от него взгляд: тяжелые, насурьмленные ресницы и густо подведенные черной краской глаза скрывали безграничное презрение к происходящему в мире и таили дьявольский, бешеный огонь, готовый смести все на своем пути. Тонкую ноздрю украшало кольцо с прозрачным, как слеза, крупным алым камнем, пухлые, покрытые пурпурной краской губы и порочная линия рта таили в себе бездну наслаждения для безумца, который осмелится прикоснуться к ним. Крохотная родинка над верхней губой манила и придавала женскому лицу еще большую капризность, еще большее совершенство. Гладкая, нежная кожа щек была покрыта персиковым румянцем.

Одета женщина с золотыми волосами была также в золото – и тончайшая выделка выдала Яклину работу искуснейших мастеров. Полные, округлые груди с маленькими темными сосками были прикрыты тонкой золотой сеткой, низкая, открывающая волнующую окружность живота с маленьким аккуратным пупком юбка лежала будто небрежно, сверкая золотыми искрами и позволяя лицезреть розовые раковины колен. Золотою же пылью были покрыты веки женщины, что было особенно видно, когда она щурила свои хищные темные глаза.

Взгляду Яклина предстала не иначе, как сама Властительница Небес, сошедшая на грешную землю Зиккурата. Освещаемая багровым светом красного солнца, женщина выглядела бесконечно юной и бесконечно порочной одновременно. Ее совершенство как будто просило – возьми меня, покори! Возвысься до меня или опусти меня в самую бездну порока, направляя своей уверенной десницей… Кровь внезапным напором ударила по вискам Яклина, забурлила, запенилась, принося ощущение возвышенности духу и опьянение мозгу. Ему захотелось схватить эту женщину, впиться жадным, беспощадным поцелуем в ее полуоткрытые розовые губы, в нежную шею с пульсирующей на ней голубой жилкой, в гладкие, как слоновая кость, плечи! Мять ее пышное, дышащее благоуханными притираниями и маслами тело, намотать на руку золотые волосы, искусать до крови щеки… Увидеть, как осыпается краска с ее ресниц и размазывается по лицу, смешиваясь с розовой краской губ и его семенем. Терзать ее совершенное тело, предназначенное для любви, оставляя на нем следы. Греть маленькие золотые ступни у себя на груди и ощущать огненную пульсацию плоти… Слушать крики, полные тянущей, желанной боли и страстной мольбы… Это создание было воплощением самой женственности, божественной, небесной природы.

Это была его, Яклина, ожившая мечта!

И он должен получить ее – во что бы то ни стало!

Любой ценой!

- Любой ценой, - прохрипел Яклин, с трудом разлепив пересохшие губы.

- Да ты что, чужеземец, - окликнул его дюжий чайщик, когда носилки скрылись из виду. Он не мог слышать слова Яклина, но не мог также не проследить за его взглядом, и не прочитать дерзкого вызова, написанного на твердом смуглом лице.

- Ты что, - повторил он, - Это же сама Цалибу Дева-Иннатха! Или тебе не дорога твоя никчемная жизнь? Или не знаешь ты, что бывает с теми, кто осмеливается вот так смотреть на нее?

Яклин не слушал его слова. Мыслями он был очень далеко.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Зиккурат

Между тем властительница грез того, кто утром вошел в город-крепость Цала Исиды в одеждах бродячего писца или умема, благополучно добралась до мраморных стен своего дворца.

Подождав, пока ловкие руки служанок разденут ее, Иннатха шагнула в прохладные воды овального бассейна, и проплыла до противоположного борта. Отмахнувшись от слуги с простынею, она, наслаждаясь стекающей с тела водой, которая, впрочем, сохла на полдороге, прошествовала на огромную веранду, выходящую в пышущий своим великолепием, и наполняющий воздух благоуханными ароматами, сад.

Сделав знак рукой служанке, которая тотчас принесла Цалибу только что приготовленного щербета из ароматного мандаринового сока, Дева Иннатха отдала свое тело в смуглые руки умелых массажисток.

Сегодня ей было скучно, и ничто не радовало ее – напрасно источали неземные ароматы цветы ее сада, напрасно старались, перебирая пальцами струны своих инструментов музыканты, напрасно старались повара, готовя излюбленные лакомства Цалибу – Дева Иннатха не замечала ни запахов, ни вкусов, ни звуков музыки. Она не захотела вести ученую беседу со специально приглашенными в Цал Исиды чужеземными умемами, отказалась от партии в шахматы, а также шашки и кости.

Озабоченная таким состоянием госпожи, верная Ферната, зная, чем это настроение может обернуться для тех, кто находится ближе всего, осмелилась предложить Цалибу привести кого-нибудь из гарема. Цалибу Дева-Иннатха не ограничивала свой гарем одними лишь мужчинами – с одинаковым удовольствием она развлекалась и с женщинами, или же развлекалась отдельно от женщин, смотря что можно назвать развлечением…

В ответ Цалибу смерила Фернату таким взглядом, от которой у той затряслись поджилки, и девушка будто бы почувствовала костлявую руку смерти на своем горле. Но Слава Бесценной, Цалибу передумала, и позвала к себе Лилину, одну из своих любимиц.

Заранее прослышав о настроении Цалибу, Лилина не знала, стоит ей радоваться благоволению, или наоборот опасаться злобного нрава и неуёмной фантазии своей госпожи. Были случаи, когда Цалибу приходило в голову развлечься, позволяя своим ручным леопардам поохотиться…

Но на этот раз для Лилины все прошло безболезненно: изредка изгибая в некоем подобии улыбки полные губы, Дева Иннатха ни разу не прервала ее ритмичных, полных страсти движений, и даже наградила горстью крупного розового жемчуга, когда отпускала.

Когда Лилина удалилась, и Ферната явилась, чтобы проконтролировать процесс омовения Цалибу, она доложила ей о прибытии во дворец двух шпионов.

- Какие новости они принесли? – изогнула тонкую, как серп молодого месяца бровь правительница.

- О великая! Доподлинно известно, что сюда движется старший сын Цали Сумузи.

Довольная улыбка, озарившая надменное лицо Цалибу, нектаром пролилась на сердце Фернаты.

- Значит, сын Цали Сумузи, - довольно промурлыкала Дева Иннатха, - Значит, Цалу Таммуз нужна помощь… Или Цали Сумузи решил сосватать меня за своего сына.

Она сделала знак рукой служанке, и та поспешно, и с легким сердцем, удалилась.

Цалибу Дева-Иннатха довольно улыбнулась белой луне и многообещающе – едва заметному месяцу красной. Значит, старший сын соседнего Цала намерен просить ее руки. Это хорошая новость.

Она же, в свою очередь, намерена просить у него полного истребления кхастла Бравиш.