Я успел узнать, что руководство поощряет сближение с высокими гостями. Мне, конечно же, польстила честь погулять с шестидесятипятилетней женщиной, но из благоразумия я отказался.

– Я не был в парке, – заметил я. – С какой он стороны?

– А нужно свернуть налево и идти минуты три. Увидите.

– Я завтра уезжаю, – ответил я, чтобы она не решила, что я назначаю ей свидание. – Хочу погулять в одиночестве. Там много цветов?

– Тюльпаны есть, точно говорю.

Она с разочарованием ушла.

Я собрался: на мне оказался похоронный костюм с зеленым галстуком, шляпу я взял осеннюю, потому что не смог найти соломенную. Завтрак мне не принесли, поскольку я за ужином жаловался на омлет. Меня сочли странным, без вкуса прекрасного.

Уверенно я пошел, как мне объяснила горничная. Хотя я точно следовал указаниям, я быстро заблудился. Разноцветные пятиэтажные дома встали справа от меня, а слева возникла тонкая река; на противоположный берег перебегал деревянный мост, а далее шли грядки с клубникой. У прохожего я спросил, как мне пройти.

– Так вон он, парк, – услышал я. – Вы через клубнику идите.

Клубнику я любил в детстве, но как-то, помню, от нее у меня опухло лицо. Не знаю уж, чем та оказалась хуже прошлой, но щеки у меня выросли в два раза, полезли на глаза, а те превратились в тоненькие, черные из-за ресниц, щелочки. С того раза клубнику я избегал, как страшного несчастья. Собравшись нынче пройти через нее, я достал из кармана носовой платок и закрыл им нос и рот.

Я честно старался не наступать на драгоценные точки на земле. Постороннему могло бы показаться, что я ступаю с осторожностью по минному полю. Но, из-за моего платка, местная сторожиха приняла меня за вора. Подобравшись ко мне сбоку, она опустила на мою голову лопату. Я не упал, но заехал ногою в ее клубнику.

– Да что ж вы деретесь? Люди! Человека в бывшей столице средь бела дня избивают!

Убедительно она попросила меня убраться. Правда, говорила она на смеси нашего с иноземным, но, поверь, Алиса, лопата – лучший переводчик. Чуть не бегом, словно нарочно давя клубнику, я бросился прочь. Успокоился уже за деревьями. Платок я потерял. Пусть сторожиха повяжет его на лопату, как боевой трофей.

Я вышел к обещанным тюльпанам. У них стояла надпись: «Парк 8-го мая». Ниже была информация для желающих совершить экскурсию на металлургический завод.

До берега я дошел торопливым шагом. Было солнечно, слепило глаза, и я все надвигал и надвигал шляпу. За шляпой пряталось изобилие зелени. Я все-таки обнажил голову и, обмахиваясь, отправился искать лодку. Внезапно мне пришло в голову: боже, ни разу я не спускался на воду, а завтра мне плыть в Познань! Качка и «морская болезнь»! Не успел я одной ногой ступить в лодку, как мне уже стало дурно, помутилось в глазах. Я не сел, а упал на свое место. Вежливо мне всучили весла.

– Счастливо, счастливо!

К собственному смятению, я показал себя отвратительным гребцом. Как всякий оптимист, я успокоил себя мыслью, что интеллигенту это не положено. Проплыв метров сто, я с облегчением бросил весла. Лодка застыла, облепленная розовыми лепестками. Так как мне стало жарко, я просто лег и, перебросив одну ногу через край, закрыл глаза шляпой. Ровный свежий запах усыплял меня. Словно во сне, я увидел себя Наполеоном, что на лодке возвращается в Париж. Я вспомнил свое путешествие в Эрмитаж и – тебя.

С удовольствием во всем теле я сел – и обнаружил, что умудрился уплыть довольно далеко. Ложился я, заслоняясь от видения зеленого и розового. А сейчас по обе стороны встали опаленные красным и занесенные белым высокие кусты.

Ты стояла на правом берегу, и тебя можно было принять за наше знамя. Обтянутые черным ноги ты держала вместе, а выше развевалось алое полотнище, которое лишь мгновение спустя (я был без очков) оборотилось платьем. Прямые черные волосы мешали тебе меня увидеть.

– О, это вы, – закричал я тебе. – Как вы?

– Кто? Кто это говорит? – с протестом сказала ты.

Я назвался. Это было бессмысленно: моего имени ты все равно не знала.

– А, вы, – открыв глаза, сказала ты. – Не жарко вам?

– Нет-нет. Вы одна?

– Да. Вы дальше поплывете?

– Не знаю, – честно сказал я. – Наверное, я поплыву обратно.

– А можете довезти меня? Я ногу страшно натерла. Вот, сидела тут, ждала, пока полегчает. Нет?

Очень мне хотелось услужить тебе, но я испугался: вот как ты поймешь, что я не умею грести!

– Понимаете… – с сожалением начал я. – Я вас совсем не знаю…

Ничего глупее я сказать не мог.

– А разве мы не знакомы? – весело спросила ты. – Вы заставляете меня делать невозможные вещи.

– Нет-нет, что вы.

– А если меня нужно спасать… – с азартом настаивала ты. – Вот, окажись я в смертельной опасности, вы бы тоже сказали: «Я вас совсем не знаю»? Я, скажем, не умею плавать. Хотите – покажу?

И, к моему изумлению, ты полезла в реку. Платье намокало: широкое, оно расплылось страшным кровавым пятном на поверхности. Не забравшись и по пояс, ты внезапно как бы рухнула, вся спряталась в колышущемся зеркале. В страхе я схватился за весла. Не знаю, как я смог, но через полминуты оказался близ тебя. Протяни я руку – и смог бы сжать в кулаке расплескавшуюся «кровь». Но ты вынырнула быстрее, со смехом бросилась в меня.

– О, решил, что я не умею, не умею плавать! Я – не умею плавать!..

Я еле справился с тобой. Тяжелая и влажная, ты ко мне прижалась.

Растревожил меня хлопок – должно быть, у кого-то лопнул шарик. С испугом я сел в лодке, шляпа упала с моих глаз. С сомнением я взглянул на свои руки – и в них не было твоего платья. Я заснул, опьяненный светом.

На корабле я оказался в половине второго. При мне был чемоданчик, в нем – несколько книг, рукописи и разбитый чайник из отеля (хорошая примета).

Не успел я ступить на корабль, как меня облили одеколоном.

– Чтобы всем было приятно, – услышал я.

Женщины сами выбирали, в чем «ополоснуться». Маленькая светловолосая расплакалась от разочарования, узнав, что «Москва» закончилась; после согласилась, чтобы ей на голову вылили флакон фиалковой воды.

Моя каюта нашлась на втором уровне. На двери ниже плана спасения висела табличка: «Просим в ресторан приходить босиком. У нас новый паркет». Мысленно я перекрестился.

Обустроился я быстро. С облегчением я обнаружил, что еще здоров. С полчаса я провалялся на постели, позже встал и решил прогуляться по палубе.

Корабль был высок и строен, я бы даже сказал, изящен. В нем мне безусловно нравились белизна и «нелюбовь к солнечному свету»: везде расставили зонтики, чтобы путешественники не беспокоились о красоте своей кожи. Помню, я слышал, что на Балтике особый отвратительный загар, что имеет наглость держатся полгода, делая тебя похожим на племенного альбиноса. Назвали же нашу величественную посудину в честь стряпчего князя Петра – «Титан Рона».

Тебя я не узнал. Ты стояла ко мне спиной, руками обхватив перила. На тебе некрасиво сидело длинное полосатое платье, волосы ты убрала за соломенную шляпку. Лента, переброшенная через правое плечо, трепетала белой летучей мышью, набрасывалась на попутчиков, а те от нее отмахивались. Я прошел мимо, размышляя о своем. Ты меня окликнула:

– Здравствуйте.

С легким раздражением я оглянулся. Я успел забыть твой голос. Сигарета с красным уголком на меня уставилась. Ты курила самым непристойным образом.

– Здравствуйте, – сказал я.

Мы смущенно помолчали.

– Это вы, – сказал я, чтобы не молчать.

– Конечно. Что же в этом удивительного?

Мне захотелось поскорее уйти, но ты меня остановила:

– Как же вас звать?

– Фейнберг, Марк Анатольевич.

– Алиса Валентиновна. – Ты протянула руку. – Замятина – моя фамилия.

– А, – с радостью воскликнул я. – Вы случайно не та женщина-физик? Я слышал, о вас говорили. Что вы поплывете на «Титане». Это невероятно! Я так счастлив с вами познакомиться!