«– А вы не думаете, душенька,

что многое из того,

что Отелло рассказывал Дездемоне,

просто выдумка?

– Что вы? Шекспир был уверен, что

все это правда.

– Нет. В этом уверена была Дездемона.

Но она обманывалась».

«Дом, где разбиваются сердца», Бернард Шоу

Ты вошла первой.

Лицо отчего-то посветлело, руки – белее бумаги, линии твоих вен – как полоски синие в тетради. Я присел, чтобы успокоиться.

– Лицо ваше я знаю, – как не мне, сказала ты. – Но не могу вспомнить.

– Ничего. Ничего.

Ты опустилась на оставшийся стул. Хотел бы я знать, что за мысли мечутся за постаревшим твоим лбом. Я на мгновение вспомнил: «Как странно… мы замечаем, как стареет наша любимая, но оставляем ей единственное на нас право».

Ты была тиха, голову склонила набок и смотрела мимо, в стену. Несколько черных паутинок опустилось на обветренную шею. В надежде я вытащил фотографию и протянул тебе.

– Это ты, – заявил я, хоть и знал: ты не слепая.

– Да?

– Взгляни.

Нехотя ты посмотрела.

– Мама тебе что-то говорила?

– Нет.

– Часто воспоминания – это наше наказание, – сказал я. – Ты не согласна?

Позже ты спросила, зачем я приехал.

– Мне рассказали о тебе, – искренне ответил я. – Что тебя… выпустили.

– Я не помню.

– И я приехал. Чтобы рассказать, кем ты была раньше. Может, ты не вспомнишь. Но я расскажу, что знаю. Возьми фотографию. Ты ее оставила. Мне оставила. Это доказательство, что я не случайный человек.

На обороте – я помнил хорошо – ты написала мелким почерком: «На память. Люблю тебя очень. Твоя Лиса Валентиновна». Ты взяла. Я внимательно смотрел. Словно бы воспоминание тронуло темные губы, а потом – затухло.

– Тебя звали Алисой, – сказал я.

– Я знаю.

– Помнишь, как мы познакомились? Как мы путешествовали? Как были на Эйфелевой башне?

– Эйфелева башня? Что это… такое?

– Достопримечательность Парижа. Это далеко-далеко.

– Я там была? Не помню.

– А Эрмитаж ты помнишь?

– Это… музей? Большой?

– Да. Мы познакомились в Эрмитаже.

Ты осторожно шевельнулась. Интереса в тебе не было, скорее бессилие – бессилие человека, который слишком устал, чтобы заботиться о мыслях.

Я знаю: ты не вспомнишь, в твоих глазах не мелькнет понимание, белые руки останутся неестественно чужими. Но я расскажу тебе о нашей жизни. И в этой истории никто не любил тебя сильнее, чем я.

Рассказ Марка Анатольевича Фейнберга – к Алисе Валентиновне Замятиной.

В первый день жизни я встал поздно.

Долго я лежал в постели, не хотел вставать, настолько мне было лень. В одиннадцать часов без спросу пришла прислуга: отворила дверь, внесла поднос с моим завтраком – жирная отбивная, салат с искусственным майонезом и коктейль. Ты станешь смеяться, Алиса, но я обожаю искусственный майонез. Мне кажется, он – главное достижение нашей страны.

Я встал. Прислуга, успевшая избавиться от своей ноши, поинтересовалась: отчего же я в пижаме?

– И вы без галстука, – с недоумением заметила она.

Потом она ушла.

С аппетитом я позавтракал, но коктейль пить не стал. За отбивной мне пришла в голову мысль: пойти в Эрмитаж. Я, Алиса, не собирался оставаться. Я ждал свой корабль, а пока что слонялся без дела. Минувшим вечером я заглянул на выступление китайских музыкантов, они были хороши. Кажется, это называют новым джазом. Но я не уверен. Африканская оперная школа мне приглянулась больше.

Помню, что оделся в светло-серое. До Эрмитажа ехать нужно было трамваем, и я был уверен, что не буду мучиться от жары. Но солнце пекло сильно – стоял июль. Знаешь особенность наших трамваев? Раньше, поговаривают, наши трамваи были переполнены, а теперь в них встретишь от силы пять человек, и то в нерабочие часы. Помню, что вместо обычной шляпы я взял соломенную, с белой лентой. Наивный, я считал, что Эрмитаж заслуживает элегантности.

Эрмитаж, каким я его застал, являл собой замечательное зрелище, как бы избыто мои слова ни прозвучали. В нем, к моему огромному удовольствию, почти никого не было. В дальнем зале, название которого я не вспомню, тренировались балерины. Напротив главного входа я приметил прекрасную обнаженную статую Коллонтай. Не знаю, как она себя показывала на службе, но женщиной она оказалась достойной. Я немного постоял, рассматривая ее мраморные плечи. А затем я узнал тебя, Алиса.

Ты остановилась поодаль и тоже рассматривала Коллонтай. На тебе было белое, в зеленый горошек, платье с широкой юбкой. Талию захватила зеленая атласная лента. В черных волосах – пушистая заколка. Ты стояла с удивленным лицом, словно забрела в музей случайно. Не скажу, что я влюбился в тебя в первый же момент. Не стану лукавить, милая, – это не так. Вначале мне понравилась тонкая линия твоей розоватой шеи, а как милы были оголенные руки – плотные и изящные одновременно, с мягкими впадинами у локтей, аккуратным сужением к запястьям, а там – чуть округлые кисти, небольшие палочки с зеленым лаком в окончании. Ты не заметила меня. Посмотрев по сторонам с печалью, ты ушла в Фельдмаршальский зал. Я решил оставить бессмысленную Коллонтай и быстрым шагом пошел по твоим шагам.

В Фельдмаршальском зале тебе стало веселее. Ты уже спрашивала человека местного, зачем принесли в музей лодку. Вежливо тебе объяснили – и мне тоже, ибо я встал за твоей спиной, – что в этой лодке в 1815 г. Наполеон приплыл в Париж.

– О-о-о… – с удивлением сказала ты. – Как хорошо она сохранилась!

После ты обратила внимание на меня. Как-никак, я шел постоянно за тобою. Кончиками губ ты улыбнулась мне. Теперь ты стояла напротив «Размолвки» Белмиру де Алмейда.

– Вам нравится картина? – поинтересовался я.

– О-о-о… – снова протянула ты. – Пожалуй.

– Это «Размолвка». Посмотрите, как выполнена. И какая драматическая сцена!

– О-о-о… конечно.

Тебе стало неловко. Я понял: на знакомство со мной ты смотрела положительно, но тебя расстраивала твоя неопытность в искусстве. Ты была невинна.

– Я и сам не большой специалист в живописи, – признался я с улыбкой. – Мало понимаю. Так, смотрю… из интереса.

– О, я впервые в музее, – с облегчением сказала ты.

– Нравится?

– Не знаю. Пожалуй, нравится. Но я чувствую себя… необразованной.

– Ничего, бывает. Взгляните, как художник положил краски. Красиво? А как сюжет?

– Интересно, чем расстроен юноша? – спросила ты. – Он так безнадежно лежит! А она такая… Она его оскорбила?

– Не знаю. Не написано.

Мы, обмениваясь впечатлением, ушли к «Долгой помолвке» Артура Хьюза. Поле на картине мне показалось очаровательным, тебе, Алиса, – скучным. Влюбленных мы оба нашли жалкими.

По залам мы гуляли с час. Ты разочарованно сказала, что в Эрмитаже мало комнат. Мы словно бы ходили кругами, снова и снова натыкались на лодку Наполеона и грозили столкнуться с Коллонтай из начала. Мне скучно не было, ты меня развлекала своим смехом и неопытными замечаниями. Мы не сказали, как нас зовут. Но я понял, что тебя зовут Алиса. Не знаю, какое чутье помогло мне, но я мысленно воскликнул: «Как хорошо, если бы тебя звали Алиса, Алисочка! Красивее имени на свете нет!»

Нет, в тебя я не влюбился. Я был очарован. И, расставаясь, не узнав ни твоего полного имени, ни телефона, я обещал сохранить очарование, выносить его в себе. Окажись ты нежным сном, я бы не пожаловался. Мимолетное чувство, решил я. Вот-вот мне уезжать. Зачем? Лучше сохраню тебя в себе – и без тебя.

Поутру, в последний день, меня спросила горничная:

– Не хотите погулять? У нас недалеко хороший парк.