Лим неосознанно качнулся назад. Он волей случая уперся ногой в бок кровати и невольно рухнул на нее, все также не сводя взгляда с Маркуса. Хозяин комнаты наконец-то расслабился. После признания стало легче, как гора с плеч упала. Он оперся спиной о дверцу шкафа.

– И… Что теперь?

– Это ничего не меняет, – твердо, но все еще сраженно пролепетал Хван. – Ты должен рассказывать мне все. То, что тревожил, злит или обижает. Каждая мелочь важна, слышишь? А такое… Всякое бывает. Думаю, понимаешь, что… Не могу ответить взаимностью на конкретные чувства, но я никуда не уйду. Не брошу тебя после всего произошедшего. Ты дорог мне, Маркус. Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь, но могу остаться лучшим другом.

Постель скрипнула. Лим поднялся, делая несколько шагов вперед. Он развел руки в стороны, приглашая для объятий. И как такому можно противиться? Итон не сдержал улыбки. Вздохнул, окончательно прогоняя грузность. Маркус пустил бы слезу, но давно выплакал свое. Хван был теплым на ощупь, а его нос немного сопел. Лим прислонил ладонь к затылку Маркуса и уложил его голову на свое плечо. Фланелевая рубашка приятно пахла. Стиральным порошком и человеком, который её носил.

эра распустившегося цветка

Утро Багрового Элизиума ничем не отличалось от ночи: шум и гам никогда не спадал в городе, который не дремлет. Алкоголь лился рекой, казино обдирали до нитки болванов. Луч солнца пробился сквозь пышную тучу. Циферблат показывал шесть часов. Хозяева апартаментов в винтажном здании были погружены в безмятежную сонливость. Интерьер купался в теплых тонах: от древесно-коричневого до горчичного. Квартира показывала смесь арт-нуво и гранжа: от нуво форма мебели, цвета и скругленные линии; от гранжа – разбросанные вещи Маркуса, которые он забывал убирать на свои места. Хван привык и перестал ругаться, просто смирившись. Высокие потолки позволяли свободно дышать, а летящие занавески в оттенке крем-брюле скрывали небольшой балкончик с тонкими прутьями. На бортике устроилась круглая пепельница с затушенной накануне сигаретой.

В кровати с черным постельным бельем устроились двое. Даже в жаркую погоду одеяло продолжало накрывать их. Рука Маркуса обвила талию лежащего рядом, сам он уперся Лиму в грудь. Хван уткнулся носом в его волосы перед отчаливанием в мир сновидений, притянув ближе. Размеренное дыхание наполняло тишину комнаты наравне с тикающими часами. На тумбочке покоились зажигался, книга и два золотых кольца. Маркус сквозь дрему зашевелился и инстинктивно подался вперед – ближе к приятному теплу. Он чувствовал щекой разнеженный стук сердца Хвана, что только больше успокаивало. Однако идиллия была прервана. С них резко сорвали одеяло, подставляя нежеланной прохладе.

– Вставать пора, уроды, – Готье, как обычно в их присутствии, был недовольным. Он всегда относился с пренебрежением к этим двоим, особенно – к Хвану, когда тот по неосторожности задал один вопрос, оскорбивший Готье по самое «не хочу». Готье Паскаль – приятный на вид молодой человек, с утонченными чертами и русыми волосами по плечи. Бывало, кто-то решал прокомментировать «отросшие патлы», но замолкал в ту же секунду, стоило Паскалю лишь свирепо глянуть. Готье делал так ненамеренно, просто серьезное лицо и сизые зрачки вкупе с укоризненным молчанием делали свою работу. Незваный гость перевел взгляд на Лима, зажав край покрывала, и скривил лицо в гримасе омерзительности. – Какого хрена ты голый?

– Это мой дом! – Хван, разбуженный так внезапно, был вне себя от ярости. – Как ты тут оказался?

– Дверь научись запирать, дерьмоед.

– Я запер!

– Не так хорошо, раз я здесь, – Готье съязвил ему, но тут же вернул педантичность. – Саманта сказала собраться к двенадцати. Будьте готовы к одиннадцати.

Договорив, он как ни в чем не бывало, пошел к входной двери и сильно ею хлопнул. Готье, кажется, никогда не простит Хвана. Готье являлся правой рукой главы Лантаны, а в ресторане его называли «Администратор». Он стоял на входе, встречал посетителей и провожал внутрь, параллельно с этим подробно докладывая женщине о каждом, его или её перемещении и том, что тот любит на обед. Готье запоминал все: знал наизусть меню, никогда не уточнял имена. Его голова словно карта метрополитена со всеми станциями. В общении он был сдержанным, говорил только по делу, но открытую агрессию проявлял исключительно к Хвану, что крайняя редкость. Саманта дорожила Готье, как ценным человеком, который не предаст и всегда держит голову «на морозе».

– Он ходит сюда как к себе домой, – Хван повернулся к Маркусу, который надевал излюбленную футболку. – Я правда закрыл дверь. Честно. Клянусь своей жизнью. Этот говнюк, что, замки взламывать умеет?

– Ну, – Итон пожал плечами, улыбаясь, – Готье ведь самый приближенный к Саманте. А если так, то есть много деталей, которых мы не знаем. Может, он банки грабил раньше. – Маркус взял со спинки кресла шелковый халат, который переливался лиственно-зеленым, и протянул Хвану. – Оденься.

– Не хочу, – тот категорично отвел его руку в сторону. – Мое жилище – делаю, что пожелаю.

Но Маркус расправил материю, набрасывая ее на плечи Хвана. Ткань за ночь остыла, потому вызвала на коже череду мурашек. Маркус взял Лима за запястье и потянул на себя:

– Надо собираться.

Хван невольно согласился, чуть закатив глаза, и все же поднялся с матраса. Он потопал прямиком в ванную. Не особо энергично встряхнул баллончик, выдавил пену и нанес на лицо. Бритва скользила по подбородку медленно, дабы не порезаться невзначай. Хван хоть и навострился расправляться с процедурой за считанные секунды, но иногда, когда что-то его раздражало, движения приобретали резкость. Наводить марафет – обязательное требование с тех пор, как вступил в «Лантану». Как говорила Саманта: «жизнь притворяется искусством», подразумевая, что нужно приблизиться к неотразимости как можно сильнее. В конце концов, и женщины, и мужчины любят образы элегантных и утонченных, а в таком притворстве нет места несовершенствам. Это то, чем занимался Хван – очаровывал господ, заманивая их в ресторан. Саманта выбрала его из-за мягких черт – они вызывали расположение. Быть в обществе милого паренька – звучит заманчиво, а если такой человек еще и уделяет тебе внимание, показывая, насколько ты ему интересен – превосходно. И плевать, что это – лишь красивая ложь, чтобы позже пренебречь высокими чувствами.

Маркус заправил кровать, разглаживая кирпично-оранжевый плед по поверхности. Он ходил по паркету босиком, пока рядом со ступнями волочились штанины клетчатых пижамных брюк. Поправил на тумбочке книгу с чьей-то биографией и стянул оба кольца с поверхности. Одно отправилось во внутренний карман нейлонового бомбера с левой стороны, а второе было протянуто Хвану. Тот принял украшение и без задней мысли надел на безымянную фалангу. Маркус недовольно шикнул, беря его руку:

– Знаешь ведь – Саманта разозлится, – но Лим молча сплел их пальцы. – Я серьезно. Она опять будет вне себя.

– Пусть злится. В стране свободы я имею право носить свою обручальную побрякушку до поездки на похоронном катафалке.

– Только не забудь снять, когда выйдешь к публике, – Маркус сдался – ему и самому нравилось.

Победоносно ухмыляясь, Хван накрыл ладонями его бока. Поцелуй получился тягучим, как плавленая карамель. Они еще не отошли от сна, потому действовали расслабленно и лениво. Маркус провел по линии его челюсти и случайно задел серьгу в ухе: небольшая капля с малахитом, заключенная в серебро высшей пробы. Нехотя отстранившись друг от друга, не спешили расходиться. Уют, который окутал, был слишком притягательным, чтобы покидать его.